Нельзя воровать лодки.
Надо было проснуться во что бы то ни стало ночью. Я пытался найти брюки, но не проснувшись, вышел на улицу в одних трусах. Пастор говорил в церкви: нельзя воровать лодки. Во дворе были двое с ножами. Надо было идти босиком по мокрому песку, в одних трусах, прятаться в сарае. В этом сарае дед раньше прятал лодку, а сейчас здесь хранится сено для коз. Я прислонился к сухой охапке, трава колола шею, спину.
Всплеск воды, дом виден из щели. Я смотрел, как они уплывали. Поднялась волна, гребни с пеной. Я сразу захотел бабушкиного коктейля из козьего молока, взбитого миксером, с вареньем. Вцепился ногтями в колени, расцарапал кожу до крови. Дом спал. Ветки рябины с красными гроздьями бились от ветра в окна. Маяк наводил на нас луч прожектора, тени играли на стенах водорослями. Мглистые крабы плыли через прозрачный сумрак, я засыпал. Снились белые волны и теплые руки. Наверное, мамы или бабушки.
Утром было тихо. Лишь чайки смутно белели над морем, их крики вязли у меня в ушах. Песчаная пустошь была, как и раньше, однотонная и грустная.
Бабушкина душа плыла над пляжем, бутылками и банками из-под пива, разорванными полиэтиленовыми пакетами. Она поднималась над серой водой, становилась синей от сентябрьского утра. В домах уже топили печи, и дым поднимался за бабушкой. Этого дыма было не так уж много, чтобы закрыть все море, и наш дом, и сарай, и меня.
Голый дом, пустошь с чайками, лодка, которую украли, бабушка, лежащая на полу, - все это испарится, как дым. В субботу приедет мама и вымоет пол, сделает мне коктейль из взбитых сливок со смородиновым вареньем. Ведь нет таких вещей, которые нельзя исправить? Бабушка мне говорила: пока есть море, мы живы…
Только нельзя воровать лодки!