ЖАН.
TEADIUM VITAE.
ОТВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ.
ЛАТ.
Иван родился в 1940 году. Все лишения послевоенного детства, он разделил с остальными. Много детишек умерло тогда от голода и болезней. Если бы не заливные луга, да Дон - ещё больше людей погибло бы. На лугу люди собирали щавель, козлики, борщевик, морковник, колючку, опуцки, грецики и ещё кучу всяких съедобных трав и корений. Дон давал рыбу, ракушки и корень рогоза. Рыбы было так много, что пацаны её ловили плетёной из ивы корзиной, предварительно взмутив воду. Ещё собирали на горе кашку – это сухая водоросль, которую на меловых склонах можно найти круглый год.
Вот эту природу и воспевал Иван в своих стихах. Он был не просто поэтом-самоучкой, после школы он закончил Культпросвет училище и был достаточно образованным и культурным человеком.
После окончания училища, им овладел большой духовный подъём. Шестидесятые, оттепель, полёт Гагарина, страна строила коммунизм. К 1980 году, коммунизм должен быть построен окончательно. Мы догоняли и перегоняли Америку.
Хотелось писать стихи, поделиться своим творчеством. Так появилось незабываемое:
Быть может, есть края и лучше,
А мне привольно на Дону.
Село моё назвали Щучье
Седые деды в старину
По нраву им пришлось раздолье,
Где Дон ласкает берега.
Поля широкие на взгорье
И медоносные луга.
И повелось над тихим Доном:
Пахали деды чернозём.
А в праздник «Божий» шли с иконой
Молиться в поле под дождём.
И поп с лопатой-бородою
Под звон потёртых пятаков
Кропил мирян святой водою.
Колпача тёмных мужиков.
И те безропотно молились
На почерневший лик в пыли,
Затем по избам расходились
Чернее тучи и земли.
А утром снова спозаранок,
Оставив в избах топчаны
Сгибались снова у делянок
Чем наградили их паны.
Темнели рубища от пота.
И жизнь была сплошной туман.
Ведь все крестьянские заботы
Лишь пану ширили карман.
Пытался Иван издать свой сборник стихов, но столкнулся с бюрократией. Печатался в местной газете, да что это за масштаб для поэта? Потом пришло разочарование.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что каждый строит коммунизм в своём личном кармане. Всё обман. Одни горбатятся с утра до вечера за копейку, а другие управляют в белых рубашках с галстуками, как паны. Ничего не изменилось на Руси. Все воруют…
И запил поэт горькую. Работать не хотел нигде, его несколько раз даже хотели привлечь за тунеядство. А он признавал только один труд – сеять зерно, поэтому каждой весной выезжал в поле и работал на сеялке.
Я встречался с ним не раз, он читал мне свои стихи. Он много их написал, но всё или терял или сжигал. Много помнил наизусть, особенно меня поразил его стих «На смерть танкиста». Писал этот человек только про дружбу и нашу природу, говорил, что на этом свете мало стоящих вещей.
Последний раз мы встретились 1 мая 1999 года, я угощал его вином из своего виноградника, а он читал мне стихи:
Ах, какие на Дону пески!
Горячи такие – нету мочи.
Отдыхают вдоволь земляки,
Хорошо - не надо ехать в Сочи!
Чем у нас в июле не комфорт?
Хочешь, на уху поймаешь рыбки.
Расстели скатёрку – и комфорт,
У друзей засветятся улыбки.
Всё своё, родимое вокруг:
Вдоль излучин зеленеют вербы,
Хлеб и соль, вино и рядом друг...
Может, и в раю такого нету?
* * *
Я бессеребренником жил,
До гробовой доски им буду.
Зато на крест не возводил Христа,
Не почитал Иуду.
Но твёрдо я скажу окрест,
Что сыном был совсем не сильным,
И всё ж, умру, поставьте крест.
Отметьте холмик мой могильный.
Он сказал: «Ненавижу предательство. А оно сейчас на каждом шагу: Хонекера предали, Кубу предали, Союз развалили, всё, за что боролись и проливали кровь наши отцы и деды – похерено. Наше поколение пропащее, всё было зря. Может, хоть вы, в новой России своё счастье найдёте».
Я с ним поспорил, сказав, что главные человеческие ценности не зависят от формации, это вечные ценности, все люди в мире любят и дружат. Пиши про это, радуй людей своим искусством. Он ответил: «А ты знаешь, что меня воспринимают как ненормального. Никому моя поэзия не нужна. Пишу просто для себя, для души».
Я рассказал ему, что в древнем Китае были художники, которые рисовали по земле водой; картина, исчезала через несколько мгновений. Но мудрецы, считали, какая разница, сколько просуществует творение, тысячу лет или мгновение, всё равно всё тлен. Я сказал, что он напоминает мне такого китайского художника, что я высоко ценю его творчество и считаю его настоящим поэтом.
Он попросил не называть его дядей Ваней, а называть, как все за глаза его дразнят - Жаном. Это его литературный псевдоним. Он сам его придумал, Жан – это Иван по-французски. Сказал, что если действительно я считаю его таковым поэтом, то он прямо сейчас напишет для меня стих.
Мы выпили вина, он сосредоточено о чём-то думал. В этот момент я пытливо всматривался в его лицо. На кого он похож? И как же я раньше не замечал, что он вылитый Бонапарт?! Он невысокого роста, волосы тёмные, лицо, уши, короткая шея, а главное – глаза, они у него точно такие, как у Наполеона, только брови как у Модеста Мусоргского на известном портрете Ильи Репина. Просто копия корсиканца!
Стихи он читает отрывисто, словно лая, в его голосе просто буря экспрессии. Он резок. Если его услышит ребёнок, то точно испугается. Лоб разделён поперечной морщиной, это выдаёт в нём гордость и решительность.
Мои мысли прерывает его голос. Он берёт свой блокнот и пишет: «Иван Рябенко Сафронову Николаю». Отдаёт мне блокнот и говорит: «Записывай». Читает:
Налей-ка, друг, стакан вина,
Коль нет его, то самогону.
Не хочется мне ни хрена
Сойти за белую ворону.
Иль, я в России не мужик?!
Сиё питьё не воспрещалось.
А сплетня мухой пусть жужжит.
Подумаешь, какая малость.
Дурак, на то он и дурак,
Что завсегда без водки пьяный.
Его не вылечит никто,
Нарколог даже гениальный.
Ну, что же, подниму стакан.
Как наши предки говорили,
Не пей до дна – не будешь пьян.
И чтоб друзья нас не забыли.
Подписав псевдонимом «Жан», он поставил дату 1.05.1999 г.
Больше мы не встречались.
Конец его жизни был сколь трагичным, столь и нелепым. Сначала замёрзла на печи в нетопленном доме мать поэта.
Спустя год, ровно такой же смертью умер и сам Жан. Видимо он потерял всякий интерес к жизни.
Вот он какой - Щученский поэт потерянного поколения.
***
Карфагенский полководец Ганнибал, после победы при Каннах (216 г. До нашей эры), послал в Рим 10 пленников, чтобы обменять их на своих пленных воинов, и взял с них клятву вернуться, если римляне не согласятся на этот обмен.
Два пленника нарушили клятву, после чего их окружили всеобщим презрением, их обоих охватило столь сильное teadium vitae, что они покончили с собой.