Вещь сия не понятна без пояснения. Из Ницше: "всегда один и один - это дает со временем двух...", таким образом треугольник значит для меня "я и мой друг".
"Среди людей, имеющих особое дарование к дружбе, выделяются два типа. Один постоянно подымается вверх и для каждой фазы своего развития находит вполне соответствующего друга. ... Другой тип представляет тот, кто способен притягивать к себе самые различные характеры и дарования, так что он приобретает целый круг друзей... Такого человека следует назвать кругом...". (Ницше "Человеческое, слишком человеческое")
Такая простая геометрия.
ИНТЕРМЕДИЯ
В то время, о котором я не говорю, ничто из задуманного или начатого не
могло быть завершено, все зависело от произвола случая, от письма.
Роман моей жизни начался с электронной почты, звонка и встречи. Я просто
сказала: "Иди в меня жить!», и прописка чужака состоялась.
Странную атмосферу мы научились создавать в нашем доме. Я приезжала раз в месяц
вечерним экспрессом из Хельсинки и сразу отправлялась на
Петроградскую, в нашу квартиру.
Иногда мы разыгрывали карточную партию с пятью тузами, иногда играли в
литературу, создавая пьесу для себя. Я зажигала свечи, он открывал вино. Мы
представляли своих героев так:
Она – маленькая голубоглазая шатенка, полная тайн, владеющая алгеброй
особой игры, умеющая сообщать цвет идеям, музыку чувствам. Она жила в
северной стране, безмолвие природы научило ее оживлять сумрачные дни
фантазией и размышлениями.
Он был поэтом, горожанином, вел замкнутый образ жизни, почти болел от
абсурдности окружающего. На сцене Он - худощавый блондин в свитере с заплатками на локтях, узкими запястьями, маленькими кистями, немного женоподобный.
Конечно, мы задавали себе вопрос: зачем наши герои участвовали в спектакле,
прерывающемся сценами яви, в которых Он был простым бухгалтером, а Она –
продавщицей? Но влюбленные уже не слышали нас, так как целовались у
закрытого алтаря в полумраке однокомнатной квартиры. Надо сказать, что зачин
в наших пьесах всегда был литургическим, полным смысла перед актом
священнодействия.
Однажды мы придумали драматический этюд на окололитературную тему.
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ
Он лежит и делает вид, что читает книгу. Она медленно раздевается, скатывая
черные чулки с кружевами, скидывая шелковую комбинацию. Она улыбается,
очень игрива. Пьет маленькими глотками вино. На цыпочках танцует перед поэтом. Он укрыт одеялом.
Он (не глядя на нее): ты всегда торопишься, зачем так живо поражаться
вещам, далеким от твоего понимания?
Она (ложится рядом): я только чувствую! Потрогай, как у меня сердце
бьется…
Он (уткнувшись в книгу): ты механически передаешь другим восторг, ты
слишком страстна в виртуале! Эти эмоции без комбинации, без попытки
охватить целое…
Она (хохочет): да я уже сняла ее! (Пытается закрыть его книгу). Что есть
Литература? –язык тела, страсти…
Он (с трудом сдерживаясь): я читаю… после… этот твой пылкий тон…
Она (касаясь его): что нужно для увлечения толпы? Натурализм и громкий
голос, а также смелость в движениях… (сбрасывая одеяло с него).
Он (благосклонно): для образованных рассудительных читателей, у которых
вкус нежен…
Она (тоже в хорошем настроении): и чувства верные…
Он (полностью расслабившись): ну да... тщетный звук... слов... без
голоса-а-а
Она (не может
Он (резко опомнившись): для некоторых читателей нужны мысли, сюжет, логика,
доводы наконец, которые надо уметь представить, оттенить, социально
обозначить, расположить…
Она (категорично): от тебя пахнет нафталином, нет, книгохранилищем,
книжной пылью…
(Встает и идет). Удивительное занудство. (Возвращается). Ах да! Вчера
звонили из издательства, мой роман берут... (швыряет своим бельем в поэта,
делает рожицу).
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
Он курит, что-то пишет, проговаривает чуть слышно:
«Я стремлюсь к порядку, мечтаю подчинить мысль, выстроить здание. Жизнь
заставила меня всегда следовать плану и законам строительства, просчитывать
смету, видеть все острые углы, направлять желания по выверенным линиям. Я
научился отличать бесплодные мысли от истинных, бред от рационального.
Упражняюсь в логике и пишу каждый день. Только упорным трудом и анализом,
дисциплиной, я добьюсь своей цели: научиться писать!»
Она смотрит телевизор. Пустая бутылка из-под вина с названием “Disparate”*
катится по полу. Свечи догорают, запах парафина и гари.
Подходит к нему, садится, прислоняясь спиной к его спине, тоже начинает
писать и рассуждать вслух:
«Да, я отдаюсь на произвол первому огню воображения, задаю тон, который
сама не могу выдержать до конца. Я способна только на отрывки, которые
нельзя соединить между собой. Я есть хаос, мне скучно выстраивать
последовательную нить сюжета, я забываю начало через две страницы, мне лень
перечитать текст, не говоря о редактировании! У меня получается, когда
приходит вдохновение. Тогда я могу зажечься и увлечь читателя. Я чувственна
и гибка, мудра и живуча. Я, как змея, давлю читателя клубком фантазии».
Они застывают, сидя рядом. Спины и затылки как будто срослись, издалека кажется, что это контур языческого божества с двумя профилями, направленными в противоположные стороны. От сильного ветра тревожно бьется белая занавеска с черными кубическими фигурами.
ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ
Спальня, утро. Они в постели.
Он (вскрикивает во сне). Кто ты? Зачем? Я не хочу! (сучит ногами) Кто ты?
Она (прижимаясь). Это я-с!..
Он (тяжело задышав). Боже мой… Опять ты…
Она. Я только погреться!
Он. Боже мой, боже мой! Получил три рецензии, может быть, меня номинируют?
Все в восторге от моего рассказа… Значит, воздается каждому за труды его! Я
не бездарность… Мне сорок два года… Я болен! Ненавижу жить по плану…
(откидывается на спину в изнеможении). Не уходи! … Страшно, страшно!..
Она (застегивает лифчик). Вам, сударь, на работу еще надо.
Он. Не хочу туда, не хочу! Там я один… хотя рядом столько народу…Один, как
ветер в поле… Помру, и некому будет помянуть… Страшно мне одному… Некому
меня согреть, обласкать, пьяного в такси посадить… Чей я? Кому я нужен?
Она (колеблясь и расстегивая лифчик). Тебя в клубе уважают, публика любит!
Он. Публика ушла, спит и забыла про своего шута! Нет, никому я не нужен,
даже тебе! Я схватился за тебя, как за спасательный круг… Но ты доставляешь
мне боль…
Она (в недоумении). Эва, о чем горюешь… Я, например, всегда готова…
Он. Ведь я человек, ведь я живой, у меня в жилах кровь течет, а в голове у
меня не одни схемы и балансы! Я бухгалтер с дипломом, имею рекомендации…
Пока не связался с прозой, в турпоходы ходил… Какой я молодец
был, красавец, какой честный, смелый, горячий! А ты знаешь, какие стихи
писал? (Поднявшись, принимает позу оратора.)
Она (в ужасе). Только стихов не надо!
Он. Яма-то эта съела у меня четыре года жизни, и какой жизни! Ведь люди деньги
гребут, эмигрируют, а я… Меня не любят живые женщины, мне невыносим
виртуал!
Она (закипая). А ну иди на работу!
Он. Ты представляешься мне кругом надежды, ведь ты круглая! Посмотри на
себя... Ты разжирела, ты говоришь только о душевном стриптизе. Докажи мне,
что ты - круг!
Она (встав на четвереньки и выгнув спину). Как это?
Он. Выйди голой на улицу. Купи сигарет. Ну хотя бы спустись в магазин на
первом этаже!
Она (заинтересованно). А что я за это буду иметь?
Он. Увидишь!
Она уходит совершенно раздетая. Он, лежа, пишет эскиз, читает вслух.
Гуляю по осеннему лесу. Вижу тихое узкое озеро и высокую пирамидальную
скалу. Она отражается длинной косой полоской в зеркале воды. Бросаю
камешки, круги расходятся медленно. Природа трудится по вечному плану, не
торопясь. В безмолвии происходит приготовление семян ее произведений. Вдруг
становится темно: повеяло сыростью, задул шквальный ветер. Упрямо
всматриваюсь в рябь черной воды и вижу огромное пятно, приобретающее форму
куба. Это очертание растет на моих глазах, с глухим и протяжным стоном
разбиваются поднявшиеся волны о гранит. Кубический знак напоминает мне
печать на ребристой поверхности озера, которое борется с дьявольской
геометрией, принимая в себя острые углы. Волны облизывают их, выравнивая.
…Понял однажды, что не люблю. Меня стала раздражать ее стихийность. Она не
предлагает мне себя, она всегда рядом. Является по первому моему зову. Она
невыносимо скучна, как северная однообразная природа. Физическая близость с
ней стала для меня алгеброй из школьного курса. Я знаю каждый ее шаг,
вздох, мысль. Уже давно она превратилась в квадрат для меня. Тупо и
неотвратимо. Рефлекс наслаждения.
Я мечтаю о таинственном темном кубе, в который вписались бы и мои формы. Я
знаю, что никакого святого искусства нет, и что я графоман, раб подавленных желаний. Я перестал верить в игру, которую навязывает мне
партнерша. Я заболеваю. Хочу закрыться со всех сторон, превратиться в
треугольник…
Она приходит раскрасневшаяся, хохочет. Бросает ему пачку сигарет. Он смотрит
полубезумно, продолжая сидеть на кровати.
Она (очаровательно улыбаясь). «Он сидел серьезный и строгий, нахохлившись,
как сова…» (декламирует чьи-то стихи). Ну, где твой сюрприз? Я это сделала
для тебя!
Он (холодно улыбнувшись). Это еще не все. Приготовь поесть. Я купил
макароны.
Она (терпеливо). Хорошо, сварю. С ветчиной?
Он. Только, знаешь, они какие-то странные. Их надо продуть. Каждую.
Она покорно продувает макароны. Он ходит по кухне, напевает мелодию из «Волшебной флейты».
Он (неожиданно). Сыграй мне что-нибудь!
Она (серьезно заглядывая ему в глаза). На чем?
Он. На флейте. Или хотя бы на макаронине!
Она. Да я совсем не умею играть на флейте.
Он. «А это так же легко, как лгать!» (повторяя слова известной пьесы).
Она. «Я вовсе не училась».
Он. «Ты хочешь играть на душе моей, а вот не умеешь сыграть даже
чего-нибудь на этой дудке.»
Он ломает сырую макаронину. Она подает спагетти с ветчиной.
Она. Извольте. Приятного аппетита!
Он. Что это? Спагетти карбонара с палочками речных раков и филе бычка я не
заказывал!
Она (молчит).
Он. Хотел бы свекольное торнедо, непременно со шпинатом и семенами
пинжана.
Она (хладнокровно). Под соусом?
Он. Да, морковно-имбирным.
ЧЕТВЕРТОЕ ДЕЙСТВИЕ
Вечер. Кухня подсвечена в малиновый оттенок. Кругляки маринованной свеклы размазаны по стенам. Мебель разбросана, следы хаоса во всей квартире.
Она сидит на полу голая, плачет. «Клюквенный мусс и морковный сироп
подается с шоколадом Бравне», - говорит сама себе.
Он явился из магазина с пакетами яблок. Опустился на колени, целует ее и
шепчет: «Сегодня у нас будут яблоки четырьмя способами. Крем-брюле Грани
Смит, яблочный шербет, яблочный мусс и яблочный компот с корицей... А ты
будешь канатоходкой! Ты должна пройти по нити из яблок, чтобы получить все
эти кушанья… Ты готова?»
Она (задумчиво). Да, если куб войдет в яблоко, и я удержу равновесие!
ПОСТСКРИПТУМ
Прошло много лет. Романа уже нет…
Я думаю часто: зачем мы сочиняли? Мы ведь тогда рисовали ножницами –
раскрашивали нашу черно-белую жизнь, вырезали узоры, какие-то
геометрические фигуры из литературы, театра, живописи. Мы играли в виражи.
Ведь реальность нам казалась лишенной цвета, поэтому мы создавали окно с
прекрасным панно, в котором наш мир купался в красках. Иногда наша мысль
достигала архитектурных форм: заветный куб становился собором, в котором мы
давали обет друг другу.
Мы упивались иллюзиями, соединяли контур наших отношений с чистым цветом. Я любила голубой, и мой друг вырезал из бумаги кусочки голубого неба. Он тянулся к зеленому, я бросала к его ногам пласты зеленого ландшафта. Так получился странный пейзаж: черный обрыв, обрамленный зеленым, на голубой поверхности озера. Это был всего лишь макет, расчерченный нами в многочисленные квадратики, разрезанный на куски. Тот самый пятый туз, о котором знали только мы. По сути абстракция, прекрасная в своей идеальности! За ней не стояли утраченные минуты, часы, годы одиночества, безответных желаний, звонков и писем, бессонницы,
безумства, глупостей, изматывающей борьбы друг с другом… Мы играли в любовь.
*Disparate – с французского, «отличный от другого, необыкновенный, слишком пестрый».