Она села рядом.
В одиннадцать вечера в пятницу московское метро не может похвастать обилием пассажиров. Чтобы развернуть "Спорт-Экспресс" по дороге на работу, приходится выпростать затёкшие руки из узенького вертикального пространства между собственным телом и окружающими. По пути с работы добрые милиционеры поминутно сообщают, что митинг перенесён на Смоленскую площадь. Сейчас на весь вагон не больше дюжины попутчиков, подробности "дела о прикопанных воротах" дочитывает кто-то из друзей, а карманы куртки распирают "Пушкинский дом" и "Женщины у берега Рейна", Майк и Цой, Гребенщиков и Першина.
Я привык к этой дороге и уже удивляюсь, не услышав при посадке "Поезд следует до станции "Багратионовская". Притёршимся к пейзажу взглядом упираюсь в унылые за насыпью окрестности Филёвской линии, почти не освещённые редкими в этих местах фонарями. Очередное торможение, двери впускают прохладный осенний воздух – и её. Она входит и садится рядом со мной.
Первое впечатление – отсутствие впечатлений. Лет двадцать, невысокая фигура скрыта под синей потёртой джинсой с двумя красными треугольничками на спине, светло-русые чуть волнистые волосы собраны в хвост на затылке. К тридцати двум начинаешь замечать, что особенно нравящиеся тебе женщины редко отклоняются от вполне определённого типа, и даже первоначальное разнообразие их имён сводится к паре-тройке – Юли, Тани, Лены, Ани... Здесь же – ничего похожего на хорошеньких подруг, об имени не возникает и вопроса, но не успевает поезд с багратионовской пришелицей доехать до Филей, как глаза начинают косить налево.
Кожа немножко светлее идеальной, но профиль... Чёткий и одновременно мягкий – неуловимое обаяние, своенравный носик, лунные глаза, и даже высоковатый лоб не мешает возникающему неопределённому чувству сожаления о том, что через несколько минут мне предстоит первая из двух пересадок. Пока состав добирается до "Кутузовской", в голове начинается хорошо знакомое брожение – предвестие стихов. И неловко всё время смотреть, и очень хочется успеть до...
Две первых строчки появляются одновременно. "Следующая станция "Студенческая" – и я с ужасом осознаю, что не успеваю с неловкими словами "Это Вам" положить под клапан её сумочки оторванный листок с завершённым опусом, посвящённым ей, продолжающей озираться быстрыми глазами-газелями под невесомо пушистыми ресницами по сторонам, предпочитая, по-моему, правую...
Заканчивая первую строфу и с печалью думая о том, что стихотворение-то абсолютно равнодушно к моему цейтноту, я вдруг будто чувствую обращённые ко мне слова. По возможности ненавязчиво поворачиваю голову влево – но разве могли для другого созданные губы что-то здесь произнести?
"Станция "Киевская", переход на кольцевую линию" – этого я слышать не могу: за мгновение до падения флажка она поднимается и идёт к двери. Обалдев, даю ей несколько метров форы. Сейчас она свернёт направо, и я в очередной раз пожалею, что уже год не могу оправдаться ни семнадцатым, ни электричкой... Но она без тени сомнения движется к тому же эскалатору!
Лента приехала, правый поворот. Обгоняю – не хочу, чтобы она чувствовала мой взгляд со спины. Лестницу огибаю справа, но мне надо ближе к хвосту. Ещё направо, прохожу под маршами – и в трёх метрах впереди меня она появляется на той же платформе. Почти прозрачные пальцы привычно поправляют причёску. Дальше идти нельзя. Записываю новые заведомо мёртвые строки и перестаю понимать, отчего мне жарко – от вечной ли духоты в метро или от того, что она ещё раз поедет в моём поезде.
Она входит в вагон, я успеваю нырнуть в последнюю дверь. Оттуда, где стою, видно лишь плечо и левый профиль. Но кажется, она уже запечатлелась там, где рождаются стихи. Вторая строфа родилась, но за окном "Октябрьская" – значит, снова не успел. Как обычно, выхожу не оглядываясь. Прямо по курсу – второй переход, и наваждение закончится. Но –
синие джинсы первыми начинают подъём по лестнице. Прекрасно знаю, что такого не бывает, но не погнаться за прекрасной галлюцинацией выше моих сил. Откуда-то взявшаяся не ко времени толпа перекрывает мне обзор, и я уже собираюсь с горьковатым облегчением продолжить свой путь в одиночестве, когда замечаю светло-русый хвостик над красными треугольничками.
Вновь прислоняюсь спиной к вертикальному холоду стали. Из-за плеча за форточкой вперёд убегает тоннель. Третья строфа разделяет нерешённую судьбу предыдущих. Уже совершенно непонятно, когда и как всё это может кончиться. И тут –
она бежит навстречу мне по ту сторону стекла. Сквозь окно скорее не вижу, а чувствую легчайшее норовистое движение гибких правильных ноздрей. "Шаболовка" поглощает её – и поезд, начиная ускоряться, словно хочет помочь мне увидеть следы ножек в поспешном мелькании чёрных дверей...
***
Ваш профиль так внезапно светел, и пальцы дивны на просвет... Когда Создатель Вас отметил, к Вам обратиться духу нет. Из-под очков вполоборота лишь наслаждаться мне дано – не повернуться, словно Кто-то под стук колёс грозит в окно. Кто тут ловец, кто зверь – не знаю: два раза в яблочко из двух. Я думал, Ваша – кольцевая, но вот Вы здесь, а где мой дух? И только Шаболовка муке кладёт предел. Вы так легки, что даже стих вослед разлуке – вслед Вам глядит из-под руки...