Посвящается моему другу Санёчку (он же Александр Валерьевич Клят), великому мистификатору и плиточнику, у которого много идей и больной желудок.
…Я видел это все через замочную скважину, в которую можно заглянуть, если правильно выбрать момент. Это скважина в замке двери, разделяющей «сейчас» и «всегда», мгновение и вечность. С какой стороны двери находился я? То уже совсем другая история, о ней я тоже когда-нибудь расскажу, но не теперь.
Итак, стоял довольно теплый первый день октября…
«Я вышел из дому намного позже обычного. Вырулив из парадной, закурил, надел наушники и включил плеер. Не то, чтобы я ее вовсе не заметил или не обратил внимания, а просто сворачивать было уже поздно, и мой ботинок с коротким отчаянным всхлипом немедленно погрузился в огромную кучу свежих собачьих экскрементов.
- Ну что, - сказал я вслух, обращаясь непосредственно к левому ботинку, - допрыгался? Куда тебя еще занесет?
Он ничего не ответил – толи обиделся, толи просто от досады не мог вымолвить ни слова. В любом случае невозможно было воспринять случившееся иначе, как знак, предостережение: «Хода нет!». В принципе, я с самого утра стал замечать подобные знаки – уже по одному тому, как легко снималась кожурка с «краковской», было понятно, что предстоящий день не сулит ничего хорошего. Поэтому вполне естественно, что теперь я уже не шел на работу, а, повернув на сто восемьдесят, уверенно направлялся к магазину. В очереди маленькая девочка громко спросила у мамы, почему пахнет какашками – я переступил с ноги на ногу.
Потом все шло, как по маслу: холодное пиво, сигарета, автобусная остановка, метро, знакомые переулки на Петроградской, обитая дермантином дверь и, наконец, кнопка звонка с подписью: «Зёме звонить 27 раз!». Я постучал – звонок не работал. Дверь открыла незнакомая явно несовершеннолетняя девушка с заспанным лицом, растрепанными светлыми волосами, майкой растянутой до колен и голыми ногами. Состоялся короткий диалог примерно следующего содержания:
- Простите, здесь Федор живет?
- Не живет.
- А кто живет?
- Не знаю, я не местная.
- А можно мне войти?
- Смотря куда.
И девушка скрылась в располагающейся поблизости ванной, оставив дверь открытой.
- Смотри внимательно, - поучительным тоном сказал я левому ботинку. – Данный вид млекопитающего называется б…дью, делится на подвиды… но об этом в нашей следующей передаче.
В ванной зашумела вода.
- Виктор Раздолбаевич Землянухин! – проорал я.
- Я! – донеслось из спальни.
- Головка от часов «Заря»! С вещами на выход!
Землянухин выглядел ужасно, лохматый и опухший, он явно еще не знал о наступлении понедельника. Также он не знал, который час и кто моется в его ванной. Я доходчиво объяснил ботинку, что перед ним, как ни парадоксально это звучит, мужская особь того же вида, затем спросил Зему:
- У тебя «краковская» есть?
- Есть. – Он расцвел. – И, кажется, еще «столичная» осталась.
- Пойдем, - говорю, - покажешь, как кожурка снимается.
Оставив без внимания его недоуменный вопрос о связи последнего со «столичной», я прошел на кухню и достал из холодильника початое колечко колбасы. Кожурка снималась легко – явно в этом мире случилось непоправимое, и все приметы были за это. Бутылка тоже открылась легко. Мы выпили, закусили «обнаженной» колбасой, обсудили присутствие посторонних лиц в квартире и в ванной комнате в частности, затем еще раз выпили. Я подумал: «А если б я пошел на работу, что тогда?»
- Странно, - задумчиво произнес Землянухин, - а чего это у меня в прихожей говном воняет?
- Я думаю, тебе стоит задуматься о своем образе жизни, - сказал я.
- Да! – воскликнул он. – Пойдем-ка, прогуляемся, а то все закончилось.
Я с досадой возразил, что, дескать, я не о том, но прогуляться мы вышли, под бодрый плеск воды прокравшись к входной двери. Дальше произошло вовсе невероятное, что я даже себе представить не мог: едва ступив на тротуар, мой друг вляпался правой ногой в то же самое, во что и я двумя часами раньше.
- Теперь ты не одинок, - сказал я левому своему ботинку, не до конца еще оправившись от шока.
А Зема воскликнул, воздев руки над головой:
- Я люблю тебя, Ленинград – город-герой! – Потом мне, - Напиши об этом книгу, друг-писатель!
Я пообещал когда-нибудь так и сделать, и мы отправились дальше, отерши ноги о газон – я за компанию – и повернув в обратную сторону. Мы были молоды, веселы, бедны и всемогущи…»
Помолчали.
- Ну чего? – спросил я.
Витька пожал плечами.
- Не знаю… во-первых, я у тебя здесь получаюсь какой-то алкаш и ****ун, а ты весь такой бравый главный герой…
- А разве не так на самом деле?
Он посмотрел на меня с укоризной.
- Ну, скажем, не совсем так. Во-вторых, где смысл? Где идея? Столько слов, мудреные обороты, матерщина, а системы никакой. Одно сплошное вступление на полторы страницы и то бессодержательное.
- Я же говорю, я еще не закончил, и, к тому же, ты сам…
- Ты еще даже не начал, родной, - оборвал он меня.
- А вот хамить не надо, - оскорбился я.
- Да пожалуйста. Метафизик хренов.
Мы помолчали с минуту. Витька вздохнул, поставил на стол третью рюмку и налил во все три.
- Ну, за тебя, Павлик.
Выпили не чокаясь – не принято. Еще немного помолчали.
- Вообще-то, ты прав, родной, - сказал он, наконец. - Алкаши мы с тобой бездарные и всего-то.
Я кивнул.
- Вот именно, что бездарные. Это ты прав – какой из меня нахрен писатель.
- Да нет, ты пиши, неплохо получается.
- Фигня это все. Давай на посошок и расползаться по люлькам, а то метро скоро закроется…
16.10.04
Санкт-Петербург