По стенам бежал огонь. Письменная машинка съезжала со стола. Страх существования дочери здесь, совсем рядом, сковывал душу многие годы. Неожиданно этот страх ожил, прорвался в его мир и заполнил небольшую квартиру. Страх жил везде: в ванной, под диваном, в его бумагах и разорванных фотографиях его единственной дочери. Не хватало пространства — хотелось распахнуть окна, двери и бежать! Бежать в параллельный мир, где никто не знал, что он, талантливый поэт, с лёгкостью забыл о крохотной малютке. Он не понимал природу этого страха, его практицизм, отсутствие сентиментальностей и чувств, свойственные обычным людям — боль, любовь, были утеряны ещё на генном уровне.
Его гениальность в жёсткости характера, граничащая с жестокостью. Он чётко понимал всё, что касалось его стихов, и жаждал одного, этой странной славы, которая поднимала бы его маленького, бездушного человечка и весь мир видел бы его «мордочку». Пусть «все бабы», которые не замечали его так долго, теперь будут его. Его комплексы уже успели съесть всё в его душе, только практицизм раскручивал и раскручивал его жажду признания. Он уже писал стихи не порывами души, как тогда, в восемнадцать, а новым пером профессионала.
Этот мир раздваивался: он понимал, что огня нет, но он был, но почему-то холодный, такой же, как его чувства к женщине, которая воспитывала его дочь, удивительную и гениальную, как он.
Он почти никогда не помнил о них. А она звонила, писала стихи, и её душа жила так близко с его больной душой…
Вот и сейчас она звонит снова и снова, но он не понимает кто она, зачем? Только огонь бежит по стенам, и пишущая машинка всё-таки падает со стола. Всё дело в ней, в пишущей машинке, она виновата в его состоянии, это он вдруг понимает.
А она всё звонит, читает его строчки, но он не признаёт свои стихи, потому что они не его. Это стихи юного мальца из деревни, восторженного и милого. Сегодня он другой. Она любит его те стихи и его того. А он другой сегодня. Сегодня она пишет этот рассказ и вдруг чётко понимает это.
А в тот вечер она звонила, не верила, пугалась, но не хотела оставлять одного. В огне, в страхе, она была с ним. Она вдруг ощутила его состояние, ей стало спокойно. Он поэт, она любит его, он мил ей и тогда, когда пересекает грань разума. А он разговаривает с ней сейчас. Её удивляет, что его голос стал так мягок, и от души идёт тепло. Потом он не вспомнит это. На мгновение он вдруг отошёл от своего практицизма. Странные слова побежали по проводу к ней: «Я сяду в угол и буду добрым». Она не понимает, откуда это? Наказания в детстве? «Ты добрый!». «Нет! Я сяду в угол и буду добрым!». Сейчас он понимает, что другой. А она понимает, что только сейчас в параллельном мире, они вместе. Он всё говорит, а она слушает своего милого гения, ей уже не страшно. Они просто общаются в том мире, где сейчас только вдвоём.