44. Следы Лед-Девять

 

Следы



     Мне кажется, любая попытка предсказать будущее, тем более изобрести что-то, что в это будущее впишется — сущая глупость.

     Вот, скажем, мой друг Сашка тычет мне в нос вертолётом, который придумал Леонардо да Винчи. А ведь никак не признает, что с архимедовым винтом, как у Леонардо, вертолёт не полетит ни за что — нужен винт, действующий по закону Бернулли. Так что Леонардо изобрёл вертолёт ничуть не больше, чем Архимед.

     Однако нашёлся кто-то, подглядевший у Леонардо идею поместить некий, неважно какой, винт сверху от кабины пилота.

     Вот что мы все изредка порождаем — идеи. Мимы. А чаще перенимаем их.

     Когда мы с Сашкой выбирали специальность на четвёртом курсе универа, каждый отнёсся к ней совершенно как к этому вертолёту. Он выбрал миметику — по сути, попытку создавать системы идей, которые будут работать когда-нибудь потом. А я стал мимотехником — и налаживаю то, что уже есть в голове клиента. Чтобы работало сейчас.

     Уж не знаю, от кого из нас больше пользы — кстати, мим пользы я разбирал в одной из курсовых работ и разобрал по винтику, — но денег Сашка получает в своём институте гораздо меньше, чем я на частной практике. Удивительно, как он при этом смог жениться и завести детей. И даже собаку. Впрочем, нет предела тому, что может случиться со всяким.

     При всей многочисленности семейства, в противоположность финансам, Сашка, а с ним и жена его Лариса, всегда находит деньги на скрипелово. И скрипят на пару как художники.

     Я, пока учился в универе, тоже баловался аскриптами — да и кто не баловался? Но к пятому курсу как-то закончилось само. Может, помогла мимотехника.

     Тогда же, на пятом курсе, я подкинул Сашке идею написать диплом по истории мимокомплекса «дурная привычка». Про пьянство, про курение табака и конопли, про компьютерные игры. Вот, опять же, про аскрипты. Но он отказался.

     И это объяснимо. По крайней мере, было объяснимо тогда. Я интересовался настоящим, он будущим — что нам была история?

     А ведь история прелюбопытная. Никакое действие, учит нас она, не дурно само по себе. Вино было священным напитком древних греков, табак — священным курением древних индейцев. Затем стало так, что исчезли комплексы идей, поддерживающие эти действия — и они стали привычками. А вскоре и дурными привычками. Точно так же в средневековой Европе скверной стала привычка мыться.

     Конечно, аскрипты никогда священными не были. Но их использование имело свой великий смысл. Оказывается, некий швед изобрёл их в конце двадцать первого века как молекулярные роботы, делающие «приписки» к концам хромосом — это, по бытовавшей тогда гипотезе, продлевало жизнь клеток.

     После внедрения аскриптов в медицинскую практику оказалось, что они вытворяют с состоянием пациентов довольно забавные вещи. У большинства их приём вызывает общее расслабление и успокоение, а  кроме того, расширяет сосуды самых удалённых оконечностей тела. Для эпохи, когда народ, стучащий по клавишам, массово страдал суженными капиллярами на кончиках пальцев, это было нечто. И аскрипты пошли в массы.

     Революцией было изобретение одноразовых карандашей, с помощью которых доза молекулярных роботов наносится на кожу. Эти художественные приборы разом сняли проблему создания вокруг аскриптов оболочек из белков реципиента, чтобы избежать иммунного ответа его организма. Аскрипты, проникая сквозь кожу в кровоток, сами создавали себе капсулы из белков кожи.

     Вру, конечно. Сперва учёные лет десять бились над задачей автоинкапсуляции. А потом тот, кто им за это платил, вставил дозу автоинкапсулятов в обычный фломастер.

     И получилось то, что мы знаем как скрипелово.

     Когда это случилось, на улицах появилось множество людей с красными пальцами. Стало модно всегда иметь горячие руки, упал спрос на перчатки.

     Конечно же, у скрипелова быстро нашлась масса побочных эффектов, вплоть до рака и слабоумия. Некоторые религии его осудили, некоторые государства — запретили. Разумеется, те государства, которые смогли поиметь откат с нелегальной торговли аскриптами.

     Потом теломерная теория старения устарела сама. А вот работающих за клавиатурой стало ещё больше.

     И аскрипты, столь приятные и нужные многим, были вновь легализованы.

     Теперь карандаши со скрипеловом выпускаются всех цветов и оттенков, а в дополнение к ним можно приобрести альбомы с картинками, на срисовывание которых хватает одной дозы. Воистину самое эфемерное из искусств — наносить на разные части тела пятна и линии, тающие на коже за полминуты и оставляющие по себе следом не слишком приятное, но недолгое и бодрящее жжение. А уж какой на этом искусстве делается бизнес!

     Я не буду писать о бизнесе, который делается на желающих бросить скрипеть. Я ведь и сам этим прирабатываю. Спасибо Минздраву: именно он предупреждает с каждой коробки аскриптов, что их употребление вредит нашему здоровью.

     Даже нашим политикам сейчас есть до этого дело: они пытаются ввести закон, обязывающий устраивать на колпачках карандашей со скрипеловом щели для магнитного паспорта. Мол, нет тебе восемнадцати — не скрипи!

     Интересно, как эти умники собираются разом отменять весь импорт? — за границей-то карандаши никто дырявить не собирается.

     Мда… обещал я не писать о бизнесе, переметнулся на политику — а зря. Потому что политики сидят в Интернете и в телевизоре. А вот одним из моих клиентов на избавление от аскрипт-зависимости как-то раз оказался Сашка.

     Друг в качестве клиента — критический момент для бизнеса. Да, это бизнес — и не потому, что на друге делаются деньги: бизнес не в деньгах. А бизнес в том, что ты действуешь по отношению к человеку, желая достичь конкретной цели — и, возможно, способами, для дружбы непривычными. Так что мне ещё повезло, что Сашка имел общие представления о мимотехнике.

     Вот, приходит он ко мне в кабинет, весь такой мим-адаптированный, и заявляет: «Женя, я хочу бросить скрипеть».

     Я, конечно, первым делом поинтересовался, зачем ему реализовывать этот негативный мим. Знаете, что он ответил? Что от скрипения плохо стоит конец — так сказала ему Лариса, а Лариса где-то вычитала. Нет, у него-то стоит отлично — и будет стоять! Глупость, конечно. Но к этой глупости, помимо прочего, она присовокупила слова: «Твой Женька шарлатан, никому его мимотехника не помогает». И ещё сказала: «Точно, мимотехника: техничат, техничат, и всё мимо». И вот, он вознамерился доказать ей, что не мимо, а что наука, которая поставляет мимотехнике свои разработки, и которую он сделал смыслом жизни, чего-то стоит.

     И как тебе, говорю, мим доказательства женщине стоимости твоего дела жизни? Ты, Женька, отвечает он, своей достаточно приносишь и от бизнеса не фанатеешь, поэтому в твоём мимотипе такой мим не работает. А у меня это не придурь, а кусок единого целого. Так что, говорит, не оспаривай, а скажи прямо: поможешь мне в долг?

     Дурак ты, Сашка, говорю, я тебе бесплатно помогу. Поставь мне пива, только чур не синтетику — на том и поладим.

     А поскольку клиентов на сегодня больше не намечалось, мы тут же и поладили. Три часа я колдовал над глубинным ядром Сашкиной личности, три часа честно потел — и всё срослось.

     Процедура, что я ему устроил, как и любое мимотехническое действие, предполагает обязательную проверку на экологичность изменений. И проверка была. Но я устроил дополнительную. В лоб.

     Я его так прямо и спросил: «Ну, Сашка, теперь, пока ты здесь, и не поздно вернуть всё, как было, рассказывай, что мы в твоей жизни испортили. Может, твои отношения с Ларисой?»

     Сашка думает. Долго думает. Потом говорит: нет. То, что мы с ней на пару скрипели, так она пусть скрипит, а я буду рядом чай пить. Или, как вариант, на бумаге рисовать. Ну, хоть покурю. Вот и пообщаемся. А этими молодёжными глупостями вроде аскриптинга по телу партнёра мы не занимаемся — нам, вроде, и секса хватает.

     Но я его пытал ещё долго. Какой-то же должен быть вред — ну, хоть вот капилляры на кончиках пальцев не будут расширяться. А он нет и нет. И видно, что принимает решения: и это не беда, и то не горе, и отсюда пользу можно извлечь.

     Сейчас-то я понимаю, в чём дело: ценность его науки была для него настолько высока, что покрывала на тот момент все мыслимые убытки.

     Как завершающий штрих, я передал Сашке полный контроль за состоянием, которое прежде вызывалось аскриптами, и мы пошли за пивом.

     Да, ценности — великая вещь. Это, конечно же, к слову о пиве. Вот почему мимотехники его пьют? Пьют, хотя могут своими методами создать себе любое состояние — в том числе и опьянения пивом — только на внутреннем психическом ресурсе?

     Да потому, что ценят простоту и не множат сущностей без необходимости. Если проще получить состояние опьянения с помощью пива, мимотехник выпьет пива.

     А вот йоги пива не пьют. Они действительно ловят внутренний кайф. Почему? Да потому, что ценят независимость от материального мира. Им, может, и трудно наклюкаться с помощью своей кундалини, да с помощью пива — недопустимо, ибо это зависимость от мира и, э-э-э… Как это они говорят? — трёх гун материальной природы. Хотя нет, вру, так говорят кришнаиты.

     Так вот. Попили мы с Сашкой пива, и не видел я его с тех пор около месяца.

     А потом звонит он мне и говорит: «Женька, я в больницу попал — прилетай, пообщаемся».

     Я и прилетел. Смотрю, он довольный, рука в пене по локоть, хвалится: «Меня собака укусила». Спрашиваю: что за собака? Оказывается, его собственная. Наверное, что-то серьёзное задела, раз он даже бросил свои исследования, чтобы в больницу лечь.

     А больница так себе, районная. Молекулярных роботов нет, разве только общего действия. Активацию ювенильных генов делать не хотят — говорят, так срастётся, хотя и допускают, что останутся следы. Заливают раз в день стерильной пеной и колют какие-то биокомпоненты, а то и вообще химию. Я в душе пожелал Сашке скорее выписаться и спросил, что стало с собакой.

     Говорит: да так, вломил раз пять ботинком в челюсть. Чисто по-ницшеански. Я удивляюсь, а он разъясняет: «Ну, я же видел, какая она сразу виноватая стала. Она же со стыда готова была сама себя по пояс проглотить. Ну как тут простишь? Как раз по Ницше: если она сотворила тебе зло, не отвечай ей добром, ибо это пристыдит её. Небольшая месть человечнее отсутствия всякой мести. В общем, дал пяток раз, вижу — всё, стыд кончился, началась обида. Ну, и хватит на этом. С обиды можно ведь и помириться, правда?»

     Да, думаю, Сашка, вот ты и начал интересоваться историей идей. Что-то я важное в твоей жизни пропустил. Ну, да ладно, что я, сыщик брату моему?

     В общем, поговорили, погуляли, покормили голубей — и я уехал. И не видел его ещё месяца два.

     А потом мы встретились на дне рождения однокурсника. Как водится: тёплая компания, сытый стол… И вот смотрю: кто скрипит, достают карандаши, и Сашка тоже достаёт. И под общий скрип изображает у себя на руке какой-то хитрый винт.

     Забавная, кстати, штука этот скрип: ведь какой-то дизайнер, или кто уж там, из наших, придумал вставить в карандаши озвучку, и это стало отличным рекламным ходом. Слово «аскрипт» ожило не только в латинском и английском, но и в русском языке.

     Так вот, поскрипел мой Сашка, и я к нему подсел. Спрашиваю: «Скрипишь?» Отвечает: «Ага. Я решил: разве у меня есть зависимость от того, что я бросил».

     Слово за слово — и он рассказал мне о том, как стали портиться после больницы его отношения с Ларисой, как он психовал, как пытался её прогнуть, как пробовал прогнуть себя сам. Посуду какую-то бил. А потом, в самый страшный момент, взял у неё карандаш и написал себе на руке: «****ь, когда я сдохну?!»

     И вышло так, что с этого момента их отношения стали налаживаться.

     «И ты знаешь, — рассудил он, — я понял, что дело ведь не в той надписи; она была, конечно, саморазрушительной. А дело в малом — в самом аскриптинге. Он был центральной точкой».

     Мне показалось, что я не понял его мысль, и тогда он её продолжил: «Знаешь, бывают же большие приборы. Ну, там, кухонные комбайны, машины для пены дорожной. Или, вот, телевизоры. Телевизор не должен быть маленьким. Ты его скомкаешь, сунешь в кошелёк или в карман, но чтобы смотреть, ты его повесишь на стенку в полный рост, во все сто пятнадцать с половиной дюймов. И вот, наши с Ларисой отношения — это такой большой прибор. А прибором всегда управляет ма-аленькая кнопочка. Такой мим-регулятор».

     Я стал проникаться глубиной его мысли, и он добавил: «У меня, кстати, и про собаку гипотеза есть. Знаешь, почему она меня покусала? От меня запах шёл не тот».

     «Постой, — говорю, — разве аскрипты пахнут?»

     «Пахнут не аскрипты, — он отвечает, — пахнут красители, но это неважно. Я до этого десять лет скрипел одно и то же — Лиггет Дукат Нанно-технолоджиз. И запах был стойкий. А тут стал исчезать. И собака по запаху во мне своего не признала. А по зрению у неё какая-то уже вторичная рефлексия идёт, через кору».

     Мысль была изящной, но её сбила другая, моя собственная: ни фига себе название! Нанно-технолоджиз! И это русский производитель. То ли дело, в начале двадцать второго века, когда легализовали марихуану, первая наша травяная фирма называлась совершенно по-славянски: «Иван да Марья». Хотя оба имени еврейские.

     Да, что же там ещё про евреев? А вот что, подумал я. Неправ Сашка насчёт кнопки. Правильнее будет так: «Не наливают новое вино в старые меха».

     Наверное, этот след не растает на наших руках никогда.


13300 зн.