Какое громкое всеобъемлющее слово Родина. Что это? Журнал? Термин? Патетика? Не знаю.
Мне гораздо ближе « малая Родина». Люблю… чувствую… понимаю.
Ширяево вымирающее село в жигулевских горах. Нет не вымирающее. Переходит в другое состояние:
Дачный массив. Но для меня навсегда останется селом с теми людьми, проулками, клубом, сельсоветом, магазинами: хозяйственным и продуктовым.
Вспоминаю наш дом надежней, крепкий деревянный. Деревянный забор с множеством несуразных затейливых калиток. Сарай с дровами, мастерскую и неизменную погребку, с виду неказистую, но по «сабокевичевски» крепкую баню, летнюю кухню и конечно вишневый сад. Редкий год вишни не родиться столько, что возом не вывезешь. Вишня крупная, ароматная, мясистая кость меленькая. И ни где кроме, как на склонах Жигулей ее не увидишь, потому как землю здешнюю только, с кальцием любит. Только на этой почве растет.
Земля…Почва…Корни. Основополагающее для всего живого. Без своего Ширяева, озера возле дома, которые наши кличут Еречиной; без гор не высоких, не по-своему величавых, красивых и загадочных; без людей, друзей проверенных временем – Жить нельзя! Как? Как иначе?… Еще не давно думал я. Думал ли? Нет - был уверен. И вот я живу в Москве. Живу безвылазно. Все заново, все по-новому. Силы для работы в этом огромном мегаполисе дали мне они: земля почва корни.
Я вновь в Ширяево. Осень Жигули укрылись туманом, как ватным одеялом. Тишина. В редких домах горит свет. Если вы пройдёте по селу днём, то, скорее всего, подумает, что попали в богом забытое место. Откуда бежали в спешке... оставляя скарб, скотину, дома. Кое-где струится из труб дымок, ревёт потерявшийся телёнок, гудит трансформаторная будка, дождь.
Вот музей И.Е.Репина. Около колонки бранятся три бабки. Первая не большая тощая, обладает лицом, напоминающим грецкий орех. Вторая огромная, лощёная толстая как перезревшее яблоко. Третья угловатая и глазаста, как картофель...Интересный получился бы винегрет.
В лужах, наслаждаясь, всё-таки появившимся солнцем брызгаются воробьи. Из избы, в которой жил Репин с сотоварищами, выходит делегация искусствоведов из Питера. Лица довольные. Совершенное умиление.
На пристани человек десять, а ведь летом толпился народ, но это было лето. ОМ-338 отходит от пристани...коптит.
Не знаю, как давно начал себя осознавать, но помню из детства: лето, наш дом с палисадником, сирень. Бабушка сильно болела, лежала, почти не вставала. Очень любил с ней играть. Потом осень, перебрались на зимнюю квартиру в Куйбышев. Приехал дед. Мать и отец заперлись с ним на кухне, говорили долго. На три дня я остался лома с дедом – родители уехали в Ширяево хоронить бабушку.
Помню лето, в проулке под березой с товарищами соберемся, играем в каты. Береза большая развесистая тени в жаркий день всем хватает. В карты меня сестра, научила играть, ее бабка. У нас в семье это дело любили. И мать – покойница, и тетка, и брат старший Андрюха, и прабабка, и сестры бабкины: все любили, только дед не любил. Да вообще простые мы русские люди: любим и попахать, и отдохнуть.
Бывало дед – покойник… покойник – странное слово… не ощущаю. Еще вчера сидел с ним на веранде пил пиво, в саду огороде вместе работали, а сейчас нет его. Нет физически, но для нас, кто остался в живых из родни - живой…помним. Странно в семье сложилось: бабка – покойница, мать – покойница, сестра Иринка тоже. Все молодые ушли: баба Катя в шестьдесят (а дед еще двадцать два года прожил), мама в сорок пять, сестра в тридцать. Наказание видно нам такое на роду написано…
Сестра Иринка, хоть и двоюрдная, любила меня и всячески баловала. Сохранилась черно-белая фотография: я – пузан несмышленый у нее на руках она меня к себе прижала… улыбается. В Ширяево фотографировали…На заднем плане дом наш, береза возле него высоченная. Березу еще прадед Федя сажал, а все стоит всех нас Ширшиных помнит…
Надо бы покурить сквозь сизый дым прошлое, как-то яснее вырисовывается.
Родня наша везде жила: и в Куйбышеве, и в Оренбурге, и в Сызрани, и в Ленинграде, и в белокаменной всюду и не упомнишь. Летом в отпуск все в наш дом приезжали, всем места хватало.