Буханка автобуса, лениво перевалившись через лежачего полицейского, подкралась к остановке. Ожидающие зашевелились металлическими опилками в магнитном поле. Лица напоминали телепередачу «Хмурое утро». Петров попытался вспомнить фамилию ведущего – что-то связанное с контрацепцией.
Итак...
Лица людей напоминали, скорее передачу, чем контрацептив.
Петров встал за толстым седым мужчиной в засаленной куртке. Настроение – говно. Жена опять ночевала у соседа. Пришла под утро, измятая, как из бетономешалки. Петров представил себе эту «бетономешалку», скорее, бетонный узел. Сосед был чистый Собакевич, под два метра, с габаритами платяного шкафа. Рядом с ним Петров выглядел болонкой против сенбернара. Петров был тщедушный мужчина, невысокого роста с пышной шевелюрой и большим чувством собственного достоинства. Несмотря на это, он был вынужден терпеть их забавы. Попасть в бетономешалку не хотелось.
Железная ноздря автобуса засосала половину живой дорожки. Петров вспомнил про талон - кусок картона, делающий из пешехода пассажира. Зашарил по карманам. Мелочь, колпачок шариковой ручки, пачка жевачки, жевачка россыпью, электрическая вилка, паспорт, чек из магазина «100 мелочей»...
Наконец, изрядно смятый клочок картона нашелся. Петров нырнул в дверь следом за толстяком, сунул в щель талон. Мгновение растянулось в вечность. Турникет подавился куском картона. Должно быть, Петров недостаточно его разгладил.
Магический жест руки водителя, заставил турникет вернуть талон. Петров повторял попытки. Разгневанный турникет брызгал в лицо красными огнями и выплевывал талон, не желая иметь дело с тупым пассажиром.
В зад толкнулось мягкое тело, женский голос сказал: «Давайте пройдем вместе».
Женская рука погрузила правильный талон в рот турникета. Турникет лизнул, зазеленел лампочками и бережно вернул ее собственность. Петров буркнул: «Спасибо».
Утро не давало надежды на удачный день.
...
- Вот же, суки. Ну, вот же, суки, – возмущался Петров.
- А что случилось, - спросил Сидоров.
Сидоров был полная противоположность Петрову, Грузный сорокапятилетний мужчина, покрытый рыжим волосом, как солнце протуберанцами.
- Ну не суки ли. Вот же ж, падлы, - продолжал Петров.
Диалог происходил в квартире Петрова. Петров загнанной рысью мерил кухню наискосок.
- Да, что случилось то, - еще раз спросил Сидоров. Он сидел на табуретке, по-хозяйски расставив ноги.
- Вот же, суки. Ну, гады. Стрелять таких надо.
Был вечер. Осень. Начало темнеть.
Сидоров на этот раз промолчал.
- Да, за кого они нас считают? За стадо? – Петров начал брызгать слюной.
Сидоров молчал.
Петров перестал ходить, подошел к зеркалу, вмонтированному в стенной шкаф. Увидев там уродливого мужика, отпрянул.
- Вот же, гады, - сказал уже спокойнее.
- Да, расскажи, наконец, что случилось, - пробубнил Сидоров.
- Та, пошел ты нах..., чего пристал, - огрызнулся Петров.- Да за кого они нас считают...
Турникет зажрал мой проездной талон, - после паузы сказал Петров, - а этот мудила, водитель взял, да и аннулировал его. А я использовал только одну поездку. Из десяти. Заметь - это показатель. Все они так к нам относятся, - Петров снова начал заводиться. Я же за него деньги заплатил, семьдесят пять рублей. Вот так они все к нам относятся.
- Кто, они? – спросил Сидоров.
- Как, кто. Государство, правительство.
- Это водитель автобуса – правительство. Или, может быть, он – государство? – в свою очередь спросил Сидоров. - А почему турникет сожрал твой талон.
Сидоров всем своим видом показывал, что зашел не для того чтобы обсуждать поведение государства, правительства и, тем более, водителя автобуса. Он пришел для того, чтобы посидеть за столом, поговорить на приятные темы, например, о женщинах, а конкретно, о соседке Нине Павловне с пятого этажа. Он подошел к холодильнику, открыл дверцу, немного подержал и закрыл. Весь его вид говорил словами классика: «Хорошо бы вина выпить».
- Вот же, суки. Жалко-то как. Всего одну поездку сделал. И все, пропал талон.
- Так пойди туда, где его покупал, пусть деньги вернут, или билет разблокируют, - уже раздраженно заметил Сидоров. Ему скоро нужно было уходить, жена не поймет его долгого отсутствия. Жене он сказал, что полезет на крышу поправить телевизионную антенну. Это был известный трюк. Сидоров подкладывал кусок мокрой бумаги в антенное гнездо телевизора. Когда бумага высыхала, качество сигнала портилось, а иногда картинка и совсем исчезала. Он выходил из квартиры, якобы ремонтировать антенну, а сам либо шел во двор поболтать с мужиками, либо караулил Нину Павловну, на которую давно положил глаз.
Нина Павловна была молодая женщина, тридцати пяти лет, с длинными волосами, прихваченными заколками в небрежно-изящную прическу.
- Семьдесят пять рублей пропало, - прервало его раздумья бурчание Петрова, - всего один раз проехал.
- Мы будем сегодня пить, или нет. Или ты без меня все выпил, - обидчиво сказал Сидоров.
Сидоров часто приходил к Петрову выпить водки. А тот, вместо угощения, бубнит одно и то же про свой дурацкий талон. Часы на стене звякнули полдевятого. Петров открыл форточку, и в комнате запахло осенней влагой.
«Прошло уже двадцать минут», - подумал Сидоров, - «что я скажу жене. Она, наверное, уже заждалась, рвет и мечет. Теперь будет весь вечер пилить, а ночью не даст». При этой мысли ему, почему-то вспомнилась не жена...
«Эх, Нина Павловна, Нина Павловна»... Сидоров стал пропитываться злобой и раздражением к Петрову, водителю автобуса, правительству, государству. Услужливая память подкинула воспоминание, как копил на «сорок первый Москвич», как накопил почти шесть тысяч, как сбережения исчезли у кота под хвостом.
- Чтоб вам всем пусто было, - Сидоров решительно подошел к холодильнику, не обращая внимания на причитания Петрова, и открыл дверцу.
...Бутылки не было.
- Ты, что, не купил, - сказал Сидоров, еще сдерживаясь, но уже сквозь зубы, чувствуя, как его глаза наливаются дурной кровью.
Петров глянул на него и немного струхнул. Большие толстые руки Сидорова, покрытые рыжей щетиной напоминали оглобли. Петров вспомнил, как обыкновенно флегматичного Сидорова обрызгала, проезжавшая мимо "Волга". На свою беду водитель остановился на красный свет. Ему бы ехать дальше, даже нарушив правила.
У Сидорова, так же как сейчас, глаза налились бычьей кровью. Он быстро добежал до машины, обогнул ее, кулачищем выбил боковое стекло, через окно вытащил оцепеневшего водителя с лицом, порезанным осколками стекла и его лицом начал елозить у себя по груди и животу, приговаривая: - Обрызгал – вытирай, обрызгал – вытирай.
С помощью подоспевших прохожих, его с трудом оттащили.
Почувствовав пустоту в животе, Петров отступил назад. Его рука начала шарить за спиной в поисках чего-нибудь тяжелого или острого.
- Что ты, Андреич, конечно купил, в морозилку положил, чтобы холодненькая была, - мямлил Петров, нащупывая вилку с пластмассовой ручкой.
Кровавый закат в глазах Сидорова прояснился, открыв крымское небо серых глаз.
- Пойми, Титыч, - сказал Сидоров, глядя сверху вниз на щуплого Петрова, - не могу я пить, с кем попало. А с тобой могу. От тебя могу добро принять.
Со стороны казалось, что всадник разговаривает с пешим, наклонившись к луке седла.
- Конечно, Андреич, мы же соседи.
- Мое уважение надо заслужить. И ты заслужил.
Сидоров налил еще по одной.
Выпили.
- Ты думаешь, Сидоров, валенок, затюканный женой да работой. Ничего подобного. Я – орел. Я могу изменить свою жизнь. Да если бы я захотел, она у меня на цыпочках бы ходила и пикнуть не смела. Ты думаешь, мне твоя водка нужна. Нет. Ты – душевный человек, вот я и принимаю угощение. Нужно заслужить, чтобы сделанное тобой добро приняли.
Петров слушал невнимательно. Весь вечер у него перед глазами белел заблокированный талон.
- А пойдем в гости к Нине Павловне, к Ниночке, - сказал вдруг Сидоров.
Потом подумал, - «Зачем там нужен Петров. Да и сам он сейчас никуда не пойдет; только домой. Прошло уже полтора часа, с тех пор как он «полез на крышу».
Стемнело.
Сидоров разлил остатки по стаканам:
- За нас, мужиков, хозяев мира, - опрокинул в глотку содержимое стакана и встал из-за стола. Картину предстоящей грозы не могло заглушить даже выпитое.
На пятом этаже, на котором находилась квартира тридцать девять, с большой квадратной кнопкой звонка справа от входной двери жила Нина Павловна. Сидоров глянул на эту, в общем, безликую дверь, и его охватило противоречивое чувство. Из-под груза ежедневных обязанностей, малодушных поступков, постоянного чувства вины и собственной второсортности, проступило что-то новое. Он вдруг на мгновение поверил в слова, сказанные им в квартире Петрова. Он – сможет изменить свою жизнь. Это ощущение своей силы, подобно напору прилива залило все гадкое и серое, сверкающей волной бирюзового цвета со свежим запахом земляники.
Сидоров надавил кнопку звонка. Прозвучал аккорд легкомысленной мелодии... Еще один. И еще.
Неотвратимая тишина бетонным волнорезом погасила сверкающий прилив. Сидоров закрыл глаза и почти физически увидел белые крылья раскинутых ног желанной женщины, одиноким лебедем тающие в серости ночного неба.
Сидоров обреченно продолжил движение по лестнице. На третьем этаже, в квартире тридцать два, свое Ватерлоо ожидало большого рыжего Наполеона.
...
«Эвона куда меня занесло», - подумал Игнатов, глядя на исписанные листы. Большие часы в гостиной ударили три раза. Бесшумно открылась входная дверь, и легкие шаги босых ног жены проскользнули в спальню. Игнатов перевел взгляд на белый прямоугольник конверта с обратным адресом редакции журнала «Земля и глина».
«Невыразительные образы и невнятный язык», - всплыла в памяти строка рецензии.
Плечи Игнатова напоминали сложенные крылья летучей мыши.