Странник подумал, что этот мир создали специально для него. Это — эксперимент, и каждый встреченный: случайный прохожий, постовой милиционер, жена, друг — играют роли большие и маленькие.
«Все играют, — думал он, — и я буду им подыгрывать — в меру сил — радостью, огорчением, смехом и слезами. Договорились!» И он — подыгрывал. Только иногда ему становилось жаль свою единственную жизнь — ведь он ее не проживал, а проигрывал — получалось. Почему-то особенно заметно это становилось в театре. Актеры играли модели жизней, и их многовариантность только усиливала предположения странника о тотальной игре вокруг него. А жизнь уже за тридцатник перевалила, заигрались вы что-то, дорогие мои, ну хватит, ей-богу, ну ладно. И все ему казалось, что в один прекрасный день оборвется игра, прекратится действо. Хотелось ему ясности молчаливой. Чтобы суть на лбу проступала.
Однажды он проснулся, открыл глаза — и ничего не понял. Мир вокруг был белым. Туман, молоко времени. Он стал пить его. Потом огляделся — белая влага, ни людей, ни предметов. Подошел Бог.
— Ты же хотел без игры. Вот.
— А разве это вот так? Только так и можно?
— Только так.
— Тогда уж лучше доигрывайте, пусть будет — горечь, радость, женщина, друг, Иуда, звезда, птица. И пусть будет дерево, и сок, и легкое пробуждение, и смерть — там, в конце игры.