1.
Запахи гари, расплавленной пластмассы и бензина, кажется, навсегда въелись в этот город. Дураки говорят, что бензином давно уже не воняет - запах никуда не делся, я чувствую это. Он въелся в асфальт, в почву, проник даже в бетон. Пускай в городах практически не осталось автомобилей, а автобусы ходят с промежутком в час или два - неважно.
Мазут и масляная бензиновая пленка на лужах, они остались. Нефть, она как кровеносные сосуды города, его нервная система, лимфатические узлы, если угодно.
Город черной крови.
А еще - это город вечной осени.
Время поэтов и революционеров.
- Эй, получите, мусора поганые!
- Своло-очи-и!..
Это город, в котором не бывает тишины. И никогда уже не будет, наверное, пока люди не оставят его, не уйдут, забрав с собой самое нужное - оружие и боеприпасы. 2017 год, год Большого Нефтяного Кризиса город встретил беспорядками на улицах, постоянными облавами и голодными бунтами. Люди не могли, не хотели понимать, почему перестали продавать бензин, какого черта государство объявило монополию на пассажирские поездки и грузоперевозки.
А все очень просто - нефть кончалась. И вместе с ней к концу приходила цивилизация, та, о которой мы знали. Наступало черное время, время перемен.
Впрочем, фигня все это. Лежать на кровати, смотреть в потолок, вдыхать запах бензина, бензина, которого не достать даже на черном рынке, ощущать всеми фибрами души ненависть, скопившуюся в моем городе - вот и все, что остается. Да-да, чем еще заниматься?
А ненависть, она сочится отовсюду, из всех щелей, обычная человеческая ненависть, чувства самых обыкновенных людей. Разве они хотели этого?
- Бей гадов!..
- Бе-ей!..
Это город, в котором нет тишины. За окнами дешевого гостиничного номера, в котором я поселился, все время кричат. За окнами - постоянные стычки милиции и повстанцев. Будто им больше заняться нечем. Привести в порядок планету, например. Как вам такое предложение, а, люди?
Город пропитан ненавистью. Но только не я, нет. Во мне живет любовь. Я проглочен ею, раздавлен, уничтожен, стерт в порошок.
И это самое гадкое.
Кровать у меня жесткая, простыни и наволочки вроде стиранные, но все равно, желтые какие-то, пропахшие хлоркой и, кажется, болотной тиной. Это странно, болот поблизости я не знаю.
Беру сотовый с журнального столика, звоню Вадику. Он мой лучший друг, ну сами знаете, из тех, которые с вами с дошкольного возраста, с которыми вы потом сидите в школе за одной партой, а в институте вы еще влюбляетесь в одну и ту же девушку, ссоритесь и расстаетесь на год или два. У настоящих друзей всегда бывает оно, расставанье это.
- Баррикады, стройте баррикады! - это на улице. У меня в трубке - длинные гудки. А во рту словно в пепельнице, пора бросать курить, но все не получается, не выходит, силенок не хватает.
- Алло... - усталый, сонный голос. Вадик.
- Вадька, мне плохо...
- Куда ты пропал, Серый? Где ты сейчас? Что с тобой? - Он сразу приободряется, засыпает меня вопросами, словно шелухой из-под семечек. Держусь за голову, закрываю глаза - будто боюсь, что шелуха попадет в них. Боже, как болит голова...
- Вадик, помолчи, пожалуйста, мне плохо...
- Куда ты пропал?
Мне действительно плохо, голова раскалывается, руки-ноги, как не мои. Я шагал через весь город всю ночь, ни секунды не спал. Пил пиво и брел по громким переулкам, мимо баррикад, распевающих матерные песни повстанцев и усталых милиционеров - всем было плевать на меня, город играл в свои игры.
- Не подействовало, Вадик.
- Нет?
- Вернее, не совсем так, как предполагалось...
Мой друг на том конце линии хрипло дышит в трубку, а потом тихо спрашивает:
- Не совсем - это как, Серый?
- Кира... - Я произношу имя случайно, совершенно непроизвольно получается. Просто я весь пропитан любовью, от кончиков пальцев на ногах до самой макушки. По-другому и не скажешь, я как наркоман во время ломки - ужасное, мерзкое чувство несвободы.
- Серый?
- Перезвони позже.
Трубка падает обратно на журнальный столик, в кучу старых газет. Последняя датирована 23-м числом прошлого месяца. Ежедневные газеты сейчас выходят раз в квартал. И это не самая худшая из бед, которые могли приключиться с человечеством.
2.
Мы познакомились с Кирой на балконе. Ни на одном, конечно, просто мы были соседями, и соответственно балконы тоже оказались смежными. Я въехал в новую квартиру за день до этого, сутки вертелся, обустраивая ее: расставлял мебель, прозванивал муниципальные службы по поводу отсутствия воды в кранах - веселился, как мог. А на следующее утро вышел на балкон, полюбоваться на город. И увидел ее.
Кира стояла, прислонившись к перилам, вглядываясь в розовую дымку восхода. Простой спортивный костюм, волосы на затылке заплетены в пучок - вот и все, что запомнилось, что увидел в ней в тот момент. Кира не была ни страшненькой, ни красивой - самая обычная женщина лет под тридцать, таких сотни тысяч в городе.
Поэтому я даже не поздоровался, отвернулся поспешно, притворившись, что не заметил ее и стал смотреть вперед. Длинные, пушистые, окрашенные в бледно-розовый цвет облака, молочное, а ближе к зениту еще синее, небо - в общем, все, как обычно.
- Эй...
Я обернулся. Кира смотрела на меня, и я отметил, что у нее по всему лицу рассыпаны веснушки. Больше ничего не запомнил - лица людей, которых считаю незначительными, редко задерживаются в памяти. Смотрю на них - помню. Отворачиваюсь - как резинкой стерли.
- Красивый восход, правда?
Я кивнул, попытался улыбнуться - кажется, вышло плохо - и опять отвернулся.
- Я ваша соседка. Меня зовут Кира.
Без разницы - вот, что хотел сказать я. Или так: мне плевать. Но вместо этого буркнул под нос:
- Сергей.
- Очень приятно познакомиться. - Видно она ждала ответной реплики, но ее не последовало. Когда, минут через пятнадцать, я решил-таки обернуться, Киры на балконе уже не было.
3.
Если в городе пахнет бензином, то в лабораториях и бело-синих коридорах нашего НИИ - спиртом. Иногда кажется, что я работаю не в научном учреждении, а где-нибудь в больнице, или зубодробильной клинике. Ничего приятного в этом нет, но, в конце концов, человек привыкает ко всему.
Дряхлые кондиционеры с трудом справлялись с жарой, даже не пытались разогнать духоту, а мы с Вадиком шагали по коридору. Мой друг комично выглядел в своем белом халате - ну никак не идет ему образ молодого ученого. Вадик больше б смотрелся где-нибудь на боксерском ринге: поджарый, мускулистый, с расплющенным носом - кто поверит, что Вадик подающий надежды ученый, а не спортсмен?
-... в общем так.
- Э? - переспросил я. Голова в тот момент была занята совсем другим: начался Нефтяной Кризис, и добраться домой было весьма проблематично. Не из-за отсутствия транспорта, нет: работников НИИ развозил по домам специальный автобус, но ведь основная проблема не бензин, а люди. Сотни, тысячи разъяренных людей, которые готовы на все, чтобы достать топливо.
- Ты, что меня не слушал?
Не слушал, да. Шел по коридору, вспоминал, как вчера в автобус кидали камни подростки в черных повязках-нарукавниках, как у подъезда меня провожали взгляды соседей, пропитанные ненавистью.
- Я предлагал тебе стать частью эксперимента.
Я остановился, Вадик - тоже. А еще он почему-то заговорил шепотом.
- Ты знаешь, что такое искусственные нейронные системы?
Плевать я на них хотел, с самой высокой колокольни. Все, о чем я тогда думал - с каких-то пор жизнь лишилась смысла. С каких-то пор дни сменяют друг друга со скоростью вагона метро, а мне плевать.
Но я все же сказал:
- Что-то связанное с искусственным интеллектом? Распознавание текста, речи, да?
Вадик поспешно закивал, и мне почудилось, что в коридоре явственнее запахло спиртом. Может, они там у себя в лаборатории принимают по чуть-чуть для снятия стресса?
- В общем, да. Понимаешь, за основу взяли нейронную систему головного мозга. Мы несколько десятков лет занимались построением искусственных нейронных сетей. И параллельно - проблемой искусственного интеллекта. Продвинулись, правда, несильно.
Он внимательно посмотрел мне в глаза и сказал:
- Зато совместно с биологами мы достигли прогресса в воздействии непосредственно на мозг человека. Чуешь, к чему я клоню?
Я промолчал. Вадик раскрывал тайны несомненно вселенского масштаба, по крайней мере, государственного - точно, а мне было все равно. Все, что я хотел - это найти дверь, которая б увела прочь из этого проклятого мира.
- Время не ждет, Серый. Сверху давят, требуют результатов. Я предлагаю тебе сотрудничество. Именно тебе. Мы ведь друзья.
Он добавил, схватившись за мое плечо - видимо, чтоб я убедился - действительно делается это предложение в знак дружбы, а как же иначе:
- Верю, ты поможешь нам.
4.
Вечером на площадке между этажами я встретился с Кирой.
Я курил возле окна, кидал окурки в самодельную пепельницу, а она поднималась наверх в своем неизменном спортивном костюме, с пакетом в левой руке. Сквозь прозрачный целлофан проглядывали консервные банки и пачки с супами быстрого приготовления. Увидев меня, Кира замерла на месте. Я отметил, что у нее красивые зеленые глаза, и отвернулся. Кира меня не интересовала.
- Здравствуйте, Сергей, - прошептала она.
- Ублюдки, менты, жрите, получите... аааа! - Когда крик с улицы стих, я ответил:
- Здравствуйте, э-э...
- Кира, - подсказала она.
- Да, Кира.
Мы помолчали немножко. Я выпускал сквозь зубы дымные струи в потолок, а Кира зачем-то глядела на меня и молчала. Потом она все-таки сказала:
- Позавчера вечером у меня мама погибла.
- Соболезную, - автоматически пробормотал я.
Кира прошептала:
- Ее подростки забросали камнями на пересечении Садовой и Горького.
- Соболезную, - повторил я, на самом деле никаких особенных чувств не испытывая. Кира постояла рядышком еще минутку, вздохнула и пошла дальше. Руки у нее были бледными, дрожали - больше ничего я не заметил, не запомнил.
5.
- Вот, как ты распознаешь рукописный текст? Букву "М", например? Ведь одни ее пишут так, другие - этак. Как угодно, в общем. С наклоном влево или вправо. Но ты видишь ее, в мозгу срабатывает реле - и ты говоришь себе: оба-на, какой кривой почерк, но все-таки это буква "М"! И если тебя спросят, какая это буква, ты скажешь: "М", несомненно!
Вадик болтал без умолку, а я смотрел в окно. За мутным стеклом сгущались тучи, через открытую форточку как всегда тянуло бензином и гарью. Вчера митингующие на площади Революции рубили деревья. Когда явилась милиция, они подожгли парк. Деревья горели всю ночь, а я "любовался" с балкона заревом.
В руках люди держали плакаты: "Откройте заправки!" Они не верили, что нефть закончилась. Что ее теперь не хватает даже на государственные нужды. Что поехать на автобусе в другой конец области стоит кругленькую сумму.
Они ни во что не верили. Они жаждали свободы передвижения.
Вадик наклонился ко мне, увлеченно, горячо зашептал прямо в ухо:
- Кризис усугубляется народными выступлениями. Поэтому правительство поручило нам задание. Воздействовать на людей. Мы хотим, чтоб человек, прослушав специальное сообщение по радио или увидев синюю милицейскую форму, сразу бы выкинул из головы все антиправительственные мыслишки. Знаешь, как это сделать лучше всего?
- Нет, - безразлично ответил я.
Вадик с готовностью пояснил:
- Любовь. Прочие приятные чувства. Человек смотрит на стража порядка и ему становится хорошо. Понимаешь? Выделяются эндорфины, возбуждаются и угнетаются нужные нейроны в мозгу, человек понимает - это "М", милиция. Ее надо любить и жаловать. Таким образом, мы получаем образцового гражданина. Который любит родное правительство. Который готов все для него сделать - даже стерпеть нефтяной кризис и будущий голод. Который не выйдет на улицу с оружием в руках, когда отключат городской водопровод, а зимой - газ. Ты меня слышишь, Серый?
Конечно, я все слышал.
А еще слышал крики на улице:
- Св-волоч-чи-и-и! - И шум разбитого стекла.
6.
Только-только я вставил ключ в замок, и тут же открылась соседняя дверь. Показалась Кира, растрепанная уставшая Кира с синяками под глазами. В своем вечном спортивном костюме - я отметил, что губы у нее тонкие, аристократические такие губы.
Она спросила, и мне на секунду показалось, что Кира готова заплакать:
- Извините, Сергей... Может быть, вам что-то нужно? Я, как соседка... В общем, готова помочь, если что.
- Нет, - ответил я, отпирая дверь. Зашел в свою комнату, и дверь закрылась, захлопнулась за мной, оставив Киру наедине со своим глупым вопросом.
Мне никто не нужен. Мне не нужен этот чертов мир. Только свобода - и больше ничего. Свобода от всех.
7.
- Расслабься, Серый. Все будет хорошо. Ничего особенного, но раз ты добровольно согласился на эксперимент, понимаешь, всякое может случиться. По идее ты сегодня выйдешь на улицу, первый мент в форме - и опаньки! Так это же буква "М", товарищи! Срабатывает реле в мозгу, и ты преисполняешься любви к нашему дорогому государству.
Я сижу в кресле, которое чем-то напоминает зубоврачебное. К моей голове тянутся провода, шлейфы, к руке подведена капельница - а в лаборатории пахнет спиртом. Вадик и два его ассистента колдуют над приборами. Настраивают что-то, проверяют, записывают в блокнотики, и я вдруг спрашиваю:
- Слушай, Вадик, а почему я?
Мой друг молчит. Но потом все-таки отвечает:
- Понимаешь, Серый, ты ведь как железобетон - ничем тебя не пробьешь. Если уж тебя удастся запрограммировать, как надо, значит, с городом проблем не будет. А теперь расслабься. - И он щелкает тумблером.
Мир и я вместе с ним погружаемся во тьму.
8.
На углу Лермонтовской милиционеры избивали толпу митингующих. Били ожесточенно, резиновыми дубинками и прикладами винтовок, и город в этом месте пропитался криками боли. Вечерние фонари гасли один за другим, а я стоял в ста метрах от действа и все ждал, когда в мозгу сработает часовая бомба. Когда я "полюблю" ментов и проклятое правительство. Когда я полюблю толпу, которая привела мой город, да что там город, весь мир, на край пропасти.
Люди кричали, а я ждал.
Но внутри было также пусто, а в ноздри нагло лез "аромат" горелого пластика.
Ничего не изменилось. Я - железобетон. А железобетон не умеет любить. Стоило сообщить Вадику об этом, позвонить, но зачем?
Я свернул в темный переулок и побрел к дому. Мимо картонных коробок, в которых ночевали бомжи, мимо грязных подъездов и огоньков свечей.
Последний указ правительства, которое я должен был полюбить: "Совершать плановые отключения электроэнергии два раза в сутки: с 1-00 до 16-00 и с 17-00 до 24-00".
9.
В подъезде лениво шуршали обрывки газет, которые занес сюда ветерок.
С каких-то пор они заменили в городе желтые листья. С каких-то пор они сами стали выходить не чаще, чем раз в месяц.
Я поднимался на свой этаж долго. На каждой площадке останавливался, курил, поглядывая в окно на вечерний город. Прислушивался к крикам ментов, надеясь найти хоть какой-то отклик в сердце. Подумалось еще, что Вадик просто-напросто разыграл меня. Шутник чертов. Хотя зачем, почему? С таким же успехом можно рассказывать веселые анекдоты в самолете, который несется к земле на огромной скорости. Еще минута - и он взорвется, разлетится металлическими брызгами по всей округе.
- Не смешно, Вадик, - пробормотал я, отпирая дверь.
- Извините...
Вспышка. И мозг как в огне.
Голос, тихий ласковый голос, такой, наверное, был у матери. Тогда, давным-давно, когда отец катал меня на своей "копейке", вывозил нас за город, на рыбалку...
Почему я никогда не замечал этот голос раньше?
Я обернулся.
В дверях, бросая тень через всю площадку - в глубине комнаты горели свечи - стояла Кира.
- Вы... что-то сказали, Сергей?
Вспышка.
Спортивный костюм так идет Кире, в нем она кажется богиней. Сошедшей с Олимпа Афродитой. Ее волосы, они рыжие, необычные, солнечные, в неярком свете огоньков - просто прекрасны.
Вспышка.
- Я...
В сумерках ее веснушки кажутся загадочными и в то же время такими невинными...
- ...подумала...
Вспышка.
Ее зеленые глаза, нет, они не просто красивые, они идеальные, они как два весенних листочка, как два изумруда...
Я спросил:
- Кира, что вы делаете сегодня вечером?
Она покраснела:
- Пью чай со свечками... ой... ну, то есть при свете свечей, с галетами...
Я неуверенно улыбнулся, подмечая детали: тонкие, но чувственные губы, прелестная горбинка на носике, волнистая прядка упала на лобик...
Мелочи, мелочи, как я раньше вас не замечал?..
- Не возражаете, если зайду?
Кира не ответила. Она улыбнулась, как-то по-особенному улыбнулась, счастливо и беззаботно.
И тогда я обнял ее.
10.
Буква "М". Ты видишь ее, и не задумываешься, говоришь: да, это она, буква "М". Тоже самое с "А", с любой другой буквой или цифрой. Ты видишь - и в мозгу что-то переключается. Пускай один ее пишет так, другой этак - какая разница?
Пусть Кира утром выглядит как очаровашка-растрепа, днем она словно строгая учительница, а вечером - ласковая красавица. Все равно.
Я видел Киру - и контакт замыкался. Программа срабатывала. Три дня я провел у нее в квартире, не отвечая на звонки, не обращая внимания на преследующий запах бензина, крики на улице и постоянное ночное зарево - каждый день в городе что-то жгли-поджигали.
Я любил Киру. Она любила меня. Мы были вместе - что может быть лучше?
А потом я сбежал.
И вот сейчас, в маленькой гостинице на краю города, я лежу на несвежих простынях, слушаю крики за окном, и думаю. Думаю о чем угодно - лишь бы не о Кире. У меня что-то вроде ломки, словно у наркомана, будто у алкоголика, у которого забрали последнюю бутылку. Я хочу к ней. Умом понимаю, что любовь эта, она поддельная, что вызвала ее Вадикова программа, что все ложь-ложь-ложь...
Но ничего с собой поделать не могу. Меня тянет к Кире.
Сейчас без пятнадцати пять, время, когда есть электричество, и я включаю маленький нецветной телевизор, что стоит на тумбочке. Показывают новости, ведется репортаж из разных частей города, мира. Это раньше по телевизору показывали шоу и сериалы - теперь только новостей и ничего, кроме новостей.
- Нефтяной Кризис... министр энергетики заявил, что видит выход в дальнейшей разработке реакторов-размножителей... Эмираты заморозили поставки нефти в... термоядерный синтез - основа будущего... грозит ядерным ударом... исчерпали запасы угля... территорию Венесуэлы оккупировали войска... в США введена выдача продуктов по карточкам... городские новости... не рекомендуется выходить из домов... в районе парка Горького обнаружена...
Звонит телефон.
- Да?
- Послушай, Серый, вроде нашли глюк. Маленькая ошибочка в программе. Срочно подъезжай к НИИ... Нет, лучше скажи адрес, где ты сейчас находишься, мы заберем тебя. Сегодня же вечером проверим новую прогу... Алло, ты слышишь меня? Серега! Диктуй адрес!
- Улица Береговая, дом номер...
На экранчике - демонстрация. Люди держат в руках плакаты: "Откройте заправки!", "Народу нужен свет!", "Сереженька, вернись" - красными буквами на белом фоне. И она впереди толпы, моя Кира. Женщина, которую я узнал бы из тысячи.
Голос диктора:
- Мы в прямом эфире. Милиция готовится разогнать разъяренную толпу...
Голос в трубке:
- Серый?
Выключаю сотовый. Смотрю на экран, смотрю на свою любимую, быстро, в бешеном темпе натягиваю на ноги башмаки, кричу проклятому городу:
- Кира, я иду!
Я был дураком. Я каждый день ходил мимо своего счастья, каждый вечер наслаждался своим одиночеством, собственным безразличием. И даже потом - я сбежал, скрылся, испугался, что чувства ненастоящие.
Я был идиотом.
Выбегаю из номера, набрасывая куртку на плечи...
Но теперь у меня есть шанс. Я все исправлю, помогу, спасу Киру - или погибну вместе с ней. Пускай: плевать, плевать, плевать...
Бегу. Через фойе, к выходу.
Привет, проклятый город, пропахший бензином и горелым пластиком. Пожалуйста, ради Бога, дай мне шанс. Один маленький шанс - увидеть Киру.
И тогда, честное слово, я полюблю тебя.