Рынок находится на пересечение нескольких улиц, рядом с метро, и потому мимо него никак не пройдешь. Первое что ты видишь это небольшой ряд пенсионеров, которые разложили перед собой свой нехитрый товар, и проводят свое время в разговорах между собой.
В тот вечер я как всегда проходил мимо них, почти не замечая, баночка пива скрашивала неприятности рабочего дня. Однако, услышав необычную речь, говор морского волка, я остановился.
На продавца тот не был похож и стоял почти на краю этого торгового ряда.
Сразу, с первого взгляда, в нем можно было узнать старого моряка; по ядовито-синему якорю, вытатуированному на тыльной стороне ладони, что расползается при каждом движение руки, по незнакомым большинству морским словечкам, ругательствам, красота и витиеватость которых не всем понятна. Под старым свитером проглядывает застиранная тельняшка.
Большая часть его собеседников смеялась над ним, над его речью А тот и был рад, старался на публику. Сыпал словечки как горох из мешка.
Мне даже казалось, что где-то в кармане он носит свою старую, на половину обкусанную трубку из пеньки.
Перед ним в одну кучу набросаны многие предметы, в отличие от других продавцов, для которых важно лишь продать всякой дряни, и рухляди на очередную порцию алкоголя, он не торопится расстаться со своим товаром, однако и не торгуется, выбивая небольшой навар из покупателя.
Присев и поставил баночку с пивом на землю, я стал рассматривать его товар. Старик, заметив покупателя, переставил балагурить и обратил внимание на меня.
Он недоверчиво смотрит за мной, как я выбираю, что-то подсказывает, нашептывая некие прелести известные только ему, и только об этом товаре.
Среди хлама я вдруг увидел ракушку. Старик поднял ее и повертел в руке. На ракушке неожиданно проявился солнечный блик, он скользнул по зазубринам и исчез где-то на руке моряка, на его татуировке, что представляла собой большой мощный морской якорь. Так называемый - Адмиральский.
Но когда я показал на ракушку, старый моряк расправил плечи и подняв седую голову тихо произнес:
- Это не продается!
- Знаю. Просто хочу послушать шум ветра. Иногда мне кажется, что морской ветер, с его солеными брызгами и бесчисленными порывами - это всего лишь мое детское сновидение.
Теперь мы стали вровень. Ибо я выбрал из кучи товара ракушку.
Ракушка ровно легла на ладонь, и острые зазубрины по перламутровому
краю легли точно между пальцами. Удобно расположившись в чашке из пальцев, раковина точно продолжала некоторые линии моей ладони. Линии начинались у края ладони, уходили под раковину и возвращались уже витым перламутровым кольцом.
Видно было, что когда-то она служила пепельницей, и несколько крупинок пепла прилепились в глубине розового перламутра. На срезанном крае была видна даже вмятина от непогашенного окурка
Я тут же представил ее историю: - сначала она валялась где-то на берегу то
ли моря, то ли океана. Потом ее подобрал местный туземец и обменял ее на необходимый для себя товар у продавца. А уж потом, от продавца, она попала к праздношатающемуся советскому моряку. Этот моряк едва вспомнил о подарках для родных. И тут ему на глаза попалась лавка всякой всячины.
На грязном, замызганном прилавке в куче валялись разные флажки, истуканы
местных богов, благовония, крючки и лески, ручки с обнажающимися девушками. Но пьяный взор моряка выхватил лишь блик солнца на перламутре, и он ткнул пальцем в него.
Так и попала эта безделушка в вечно пыльный шкаф. И служила она дополнением к пошловатому интерьеру стандартной квартиры. Корешки книг настолько долго стояли вместе, что слиплись и представляли собой единое целое. Как большой кусок плохо сваренных пельменей, что вываливается на тарелку комом.
На этом темном фоне, сквозь чисто вытертое стекло серванта, (уж чего-чего а чистоту она обожала), красиво смотрелся караван бредущих непонятно куда стеклянных слоников, мал-мала-меньше, и эта перламутровая ракушка.
Теперь она валяется на небольшом ковре перед покупателями в качестве товара.
Так через несколько рук, меняя своего хозяина, через несколько продавцов, ракушка попала ко мне в руки.
Повернув ракушку к солнцу, я сказал:
- Это было так давно, что я почти забыл, как скрипит старый флюгер, как стучит дождь по черепице.
Старик внимательно вслушивался.
- Все больше и больше витков в моей жизни. Но куда я иду и зачем? Иду я по внешней стороне или закапываюсь все глубже и глубже. И что будет записано на этом перламутре после меня.
Я перекатил ракушку с руки на руку. Потрогал заостренный край и приложил к уху.
- Еще давно, в детстве, когда не только деревья были большие, кто-то из взрослых сопровождавших меня на морской прогулке, чтобы хоть как-то отвлечь от их разговоров, сказал, что если приложить к уху раковину, то можно услышать едва шелестящий порыв морского ветра. Точно ракушка записала на перламутр невидимую фразу. И теперь каждый, кто приложит раковину к уху и вслушается, то может ее почувствовать.
- Значит, если я смогу вдохнуть в ракушку, то от меня что-то останется? – удивился я, протягивая раковину маме.
- Ну что ты милый, ведь человек это же не море. – Странно аргументировала свой ответ она и не замечая протянутой руки, переключилась на разговор о непонятных для меня вещах.
- Возьми лучше янтарные бусы. Кого-нить порадуешь. – Старик протянул нитку самодельных бус из янтаря.
Тепло янтаря ты ощущаешь сразу как только взял в руки эти бусы. Я
перекатываю небольшие камешки между пальцев как четки. И разглядываю каждый камешек. И между небольшими янтарными кусочками, что нанизаны на одну суровую нитку, я находишь даже уникальный, в котором находиться древняя мушка. Ведь именно это наиболее ценится в янтарном изобилии, как цвета так и формы.
- Нет, мне это напоминает о том, что можно застрять, завязнуть в тине
дней. – Мое возражение он почти не слушает. Старик погрузился в свои мысли. Теперь о задумчивости можно было сказать старой кенигсбергской приговоркой: - «загляделся на витраж костела, то есть на окна Бога».
Я продолжаю:
- Я представляю себе, как эта доисторическая мушка случайно попала лапкой в смолу редкого дерева. И постепенно засасывало ее, пока полностью не утонула она в смоле и не стала украшением данного камня. Иногда мне кажется, что я точно также тону в трясине своих бесполезных дней. В той паутине дней, что сжимаются в тугую пружину.
А что ракушка? Так. – Старик махнул рукой. – Забирай. Может тебе она нужней.
Как я мог ему объяснить, что это мое .
…Ну что тебе сказать? Как определить ту меру на которой ты, только и можешь ориентироваться. Что для тебя важно секунда, минута или год? В зависимости от этого и стоит отталкиваться. Представь себе, ты стремителен и быстр, тебе дорог каждый миг, ты назначаешь встречи в разных концах города и успеваешь на них, ты живешь этим мгновением. И только потом, когда ты соберешь все эти мгновения как кусочки от картины, и начнешь их собирать. Если конечно у тебя найдется время; болезнь или нечто другое, что может приковать тебя на месте. Но кусочков уже так много, что ты уже начинаешь их сортировать по разным категориям: будет то года или настроение, время или люди.
Любовь в одной стороне, друзья в другой, путешествия и прогулки где-то
посередине. Скандалы и промахи собственной жизни ты почти отбрасываешь в угол, не замечая, что это как раз и является той связью, которая может внутренне соединить то, что разбросано у тебя на столе.
Но как ты их не складывай…
В последнее время я часто стал замечать, что когда я думаю о тебе то
непроизвольно делаю движения пальцами, словно играю гамму некоего мистического ритуала или вспоминаю линию твоего тела.