В цех завезли автоматическую линию формовки. И когда смонтировали ее, когда закрутила она громадными каруселями кантователей, когда поползли по ней, "покуривая", морские черепахи – опоки, заскрипели, вдавливая двенадцатью слоновьими ногами землю в полуформы пресса, троекратное "Уррррра" стегануло железными палками по клетчатым фермам потолка и несколько дней носилось из конца в конец, заглушая громоподобный рев литейного цеха, отдаваясь послабее в заваленных бумагами службах, включая кабинет начальника цеха. Формовщики – народ грудастый, глотки луженые. На африканских лицах глаза бриллиантами, да зубы в две нитки жемчугов. От радости. Упала с небес мечта, залопотала под боком электрическими командами, замигала разноцветными огнями на досках пультов. Старые конвейера теперь под зад коленом. Каждый увидел себя пусть не в белой рубашке, зато в чистом костюме. Подвязанные проволокой пудовые от грязи штаны, да рубашку без единой пуговицы – на свалку. В утильсырье никто бы не принял
У Гришки тоже в душе все перевернулось. Туда бы, кнопки пальцами давить. Мастера забегали лучших отбирать вместо ученых – наладчиков, которые пока линию опробовали.
Набралась команда из двадцати человек. Это из тысячи то. Гришка не чаял, не гадал – попал. И Санька Пожогин, и Лешка Талый, и Веня Хрянин. Все из одной бригады, с кольцевого конвейера. Веня Хрянин вертлявый, как обезьяна, допусти в зоопарк – мартышки со смеху подохнут. Но на кольцевом он лучший формовщик. Тут тоже поставили на сборку – спаривать полуформы. Санька Пожогин – медведь расчетливый – на пескомете дробил. Поставили на выбивку. А Гришка и Леша Талый с машин-трясунов попали на пресса. Главная ударная сила автомата.
Сначала было шепоток пополз. Гришку, мол, заменить бы надо. Формовщик хороший, да язык без костей, во все дырки лезет. Не напакостил бы. Но радость общая быстро задавила шепоток.
Навалились на учебу. Только за бортом какие остались, еще долго не могли унять обиду, вспоминая бывшие и небывшие грехи взлетевших высоко. Да и та скоро утонула в своей же воде.
Учеба была скорая, но толковая. Всю линию по нотам проиграли. Когда ребята научились брать главные аккорды, поставили самостоятельно, под неусыпное наблюдение часовых с учеными степенями.
С этого момента Гришка и показал свой язык, который, кстати сказать, был как у всех нормальных людей, но с одним изъяном – порол правду-матку где попало и обязательно в глаза. Пока учился, не до этого, вроде, было, ведрами знания черпал. А как поставили кнопками играть, увидел и изнанку бобровой шубы. Изнанка оказалась из дерьма.
Во первых, отладку механизмов институтские головы провели кое-как. Тут земли мимо опок насыпало курганы – затвор не сработал, там одна деталь другую сковырнула – плохо подогнали. Бульдозер – лопата такая здоровая – который на выбивке зелю вместе с литьем сдвигал на пластинчатый конвейер, почему-то двигал ее наверх. А надо бы наоборот, или хотя бы ровно. Тогда бы штанги не ломало и нож не выкручивало бы из этих штанг, как при приеме самбо. А все потому, что стол, на котором распахивала брюхо опока, был поднят неизвестно от чего вверх.
Увидел Гришка эти разные недоделки и возмутился. Рядом кольцевой под натужный звон мускулов пупки рвет, а автомат, вместо того, чтобы помочь старичку, или совсем сменить, развалил свои длинные ходули – рольганги и почесывает их лениво сотней – другой опок в день.
Ляпнул как-то свои соображения инженеру, который поближе был. Тот погладил гусиное яйцо с очками посередке туда-сюда и забормотал индюком:
- Ты бы поменьше вникал в эти тонкости, а то станешь умным. Тогда убегут от тебя волосы, а вместе с ними и жена, - инженер был разведенный, всех девок в цеху перещупал. – И придется тебе, как мне сейчас, обниматься с постылой работой, да с нелюбимыми женщинами, которые и на груди уже всю рассаду выщипали.
Гришка было призадумался. Но тут Алька, зараза, которая стержни проставляла, хлопнула своими пауками над густо синими незабудками и побежали по ее лицу, обращенному к инженеру, змейки. Дурачок, мол, чего с этого Гришки возьмешь. Она давно уже к гусиному яйцу неравнодушие проявляла.
Ретивое так и прыгнуло из уздечки. Эта-то куда! Еще подол выше задницы мотается, а уже змейками играет. Закусил Гришка удила и понес. Это не так, то не так. Что ни день – скандал. Благо, ученые уже бумагу подписали. На прощание похлопали по плечу, сказали: "Воюй". И вдохнули полные груди земляных отрубей, которых много носилось по цеху ввиде пыли, потому что вентиляцию еще не навели. После их отъезда Алька немного поплакала и успокоилась. Гришка туда, Гришка сюда – не с кого спрашивать. Попер на цеховое начальство. Те руками разводят, мол, черт ее знает, что теперь делать – командировка у ученых кончилась. И кольцевой пора бы уже по времени срезать, и автомат ни бе, ни ме. А старший мастер линии, тот сразу ошпарил:
- Где ты раньше был? Распрыгался, как поджаренный кузнечик. Без тебя голова болит.
Санька Пожогин подошел как-то, мотнул полусонной головой:
- А чего ты, правда. Валюта как на кольцевом идет, - и отвалил ленивым крейсером. А ему в первую очередь бы глотку драть – выбивка-то совсем развалилась.
Еще пуще разошелся Гришка. Народное добро на это самое переводить! Кругом так. То запчастями дороги выложены, а скоро комбайны целиком станут валяться. И в таком духе. И с ветерком.
Сначала слушали. Алька, та снова к Гришке переметнулась. Тот на собраниях все рубахи на себе порвал. Ей рвать не положено, так она голосом наддает. Из-за спины, правда. Подойдет во время работы, тронет верными незабудками:
- Ты докажи, Гришенька. Мне тоже стержни кривые подсовывают. Ты докажешь, ты сильный.
Вздохнет Гришка – одна опора, хоть и не прочная. Веня Хрянин барсуком стал. Налился салом, залез в свою норку на сборке – танком не сопрешь. Лешка Талый мыслителем заделался. Целый день морда кверху. То ли лампочки считает, то ли еще что. Звезды вроде не видны. Тут крыши не видно из-за дымовой и пылевой завесы. А чего не считать – простои день деньской. Без перекуров.
Метал, метал икру Гришка, дометался. Посмеиваться стали. Дело ни с места, одна болтовня. А где усмехнулись, там и засмеялись. Алька лягнулась, да в этот ржущий табун. Помаленьку весь цех от хохота затрясло. На кольцевом, когда такие же кренделя выкидывал, еще терпели. Тут другое дело. На все начальство замахнулся. Старший мастер при очередном обмене речами прямо тигром оскалился:
- Проходы подметать иди. Венику доказывай. Там твое место.
Сняли с пресса. Неделю Гришка ходил – лица не видно. Потом забрался в угол, разложил листки и начал строчить жалобы во все концы. Как из пулемета.
На линии благодать. Только разговоры:
- Прав Гришка. Да не с его языком. Аж голова проясняться стала.
- А чего ж не поддержал?
- А что мне, плохо? А сам-то?
- Я близко на трехкомнатную.
- То-то и оно.
Через два месяца вдруг приехал гусиное яйцо с очками посередке. С коллегами.
- Где этот балаболка? А-а, вот он. Ухи бы тебе оборвать, от научной работы отрываешь.
И давай заново линию коверкать. Кое-что целыми узлами выкинули. В частности, выбивку. Кое-что вывели, кое-что довели. И пошло, пошло, поползло, поехало… Только металл подавай. Формовщики аж засветились. На кольцевом по пятьсот – семьсот форм выдавали. А тут новая линия стала за один раз по тысяче форм выкидывать. А в каждой форме умещалось по семь форм таких, как на кольцевом. Да во вторую смену столько же. Весь цех стал на ушах ходить. Конец кольцевому. Да и ручной формовке тоже. Не на словах, а на деле. Больше всех радовался Гришка. Но радость его была преждевременной. Начальство как было на него злое, так и осталось. Сколько нервов попортил! Здороваться, правда, стали. И все равно, Гришка у всех как бельмо на глазу. Поставь на пресса, сразу в герои вылезет. Еще неизвестно, что из этого получится. Хотя, формовщик, в общем, отменный. Кое у кого – у ответственных – мысль одна часто проскальзывала.
Уволился бы, что ли!..