Иногда я просыпаюсь посреди ночи от холодного ветра, сквозящего через все щели окна в мою маленькую комнатушку под самой крышей, с одним единственным оконцем, выходящим на торец городской библиотеки. Ветерок пробираться под одеяло и окутывает меня. Я встаю, надеваю свою старую, доставшуюся еще от деда толстовку и сажусь к окну. Мне немного видны ночные фонари. Когда я смотрю на их свет, мне почему-то сразу вспоминаются рассказы моей бабки Аксиньи, которые я любил слушать в детстве. Когда мне не спалось, я всегда приходил к ней в комнату, будил её и просил рассказать что-нибудь из тех сказок, которые она могла рассказывать часами, так, что верилось всем, кто её слушал, а слушателей, иной раз собиралась целая толпа – ребятишек, вроде меня. Не знаю: были ли эти сказки придуманы бабкой или все она пережила сама, но говорили, что знает она намного больше, чем говорит, да и лет ей не меряно, хоть и выглядит молодо. Бабку на селе колдуньей да ведуньей звали. Не знаю уж за что: своих способностей она мне никогда не показывала.
Как-то раз я пришел к ней и, как всегда попросил рассказать что-нибудь. Она села на кровати, убрала с лица длинную прядь своих густых седых волос и сказала:
—Знай, Санька, все, что я тебе баю, в жизни, али в смерти тебе пригодится. Помни мои сказы, да на ус мотай всё,, что говорю. Расскажу тебе не сказку, - быль расскажу.
рассказ бабки Аксиньи
—Был у нас в деревне, не в этой, в той, что нету сейчас уже в помине, в родной моей деревне, человек. Как про меня слухи ходят, вот так и о нем ходили. Всякое баяли. И что людей убивает, кровь пьет, и что скотину портит, и что хлеб добрый в круги ломает, пшеницу вяжет. Да неправда всё это была, толкотня одна. Старый был мужик, но крепкий. Голос глухой, запоминающийся. Он, старик этот, мог голосом заворожить человека так, что тот стойнем бы день-деньской стоял, лишь бы старик говорил. В деревне тоже колдуном звали. Да, я думаю, он и был колдуном, да только не делал людям зла, а не понимал его никто, только огрызались на его приветствия, да, сплевывая, крестились. А дед, знай себе, шёл по делам, да не обращал внимания.
Я девкой была, когда жив ещё он был, да уж тогда старики сказывали, что дед еще при их молодости уж старым был. Смеялись, что стариком он так и родился. А я не слушала говора ихнего. Мне тот дед нравился за улыбку его, да за глаза молодые.
Как-то подошел он ко мне, на корточки присел, да и говорит:
—Эх, Аксиньюшка, ежели б ты знала, какая судьба у тебя написана на лице!
Я удивилась, но спросить не побоялась:
—Что ты говоришь, дедушка? Злая судьба али добрая?
—Сама все узнаешь, - встал да пошел.
Я задумалась, спросить кой-чего хотела – обернулась, а того уж и след простыл, будто и не было никогда.
Не особо я тогда поняла, что дед-то мне сказал. Да и не надо было мне тогда этого понимать.
А дня через три не стало деда – помер он. Не мучался. Сын соседа его зашел, а он уж мертвый. Своих детей то у него не было.
Схоронили деда по-простому. Народ тогда бедный был. Все покрестились, что не будет теперь скотина пропадать, да про деда и забыли. А я помнила. Ночи эдак через две просыпаюсь от стука – в окно кто-то бренчит. Открываю, смотрю – дед стоит. Я вскрикнуть хотела, а он уж в комнате: рот мне зажал и говорит:
—Молчи, Аксиньюшка, Всю правду мирскую тебе расскажу, коль молчать будешь.
Я кивнула. Он руку разжал да баять начал. Про древо мировое, да про богов языческих, духов, да про чудовищ страшенных. Я сама не помню, как, да заснула.
Просыпаюсь – смотрю не то в доме совсем, все поменялось, да и рубаха на мне не та, что была. Встаю, выхожу в сени – там матушка стоит. Меня как увидела, так чувств и лишилась. Потом батюшка вошел, за голову схватился и на пол сел.
После только узнала я, что спала я три года, три месяца и три дня. Да поседела полностью, ни волоса не осталось чёрного. Вот с той поры меня колдуньей и прозвали. Не знаю, то ли из-за того, что седая, то ли из-за того, что псина ни одна на меня не затявкает никогда. Говорят, я еще и погоду менять умею!
Тут бабка засмеялась своим звонким, заразительным смехом, легла на кровать и через миг уже храпела по-богатырски.
А я в ту ночь спал, как убитый и во сне слышал, как дед тот рассказывал мне что-то, да вот что, не помню, только слово одно, незнакомое, лишь вертится с тех пор в голове. Имя какое-то – ВЕЛЕС…