Чахлая пустыня навевает размышления о прошлом. Прислонившись к бархану, можно вспомнить былой задор, почувствовать биение «той» жизни, напрячь сетчатку и увидеть огромные дома, игрушечные машинки, клопиков – человечков и острую страсть женских тел. Все это бродит где-то в бешено шевелящихся мозгах. Они неумолимо относят прошлое за соляные кордоны, за чудовищные врата после которых неминуемо наступает безмолвие сухих Синайских ветров.
Пока есть то, что ещё где-то есть, я напишу на песке пальцем, а вы прочтите на бумаге чернилами.
В 76 году я, как и все молодчики психоделической революции, рванул на Восток. Ближе к войне, настоящей войне с танками и пушками, пленными и горячей кашей из котла. А также сладкому турецкому гашишу, дармовым семитским девкам и прочей несдешней благодати. Романтик, воспитанный в проулках Бронкса – этого хватит, чтобы понять навозную кучу моего детства.
Война оказалась другой: злобная офицерская педерастия, чистка очка, «дрочка» на плацу и «прогруз» про великую миссию американского народа. Вытерпел я это полгода – ни одной операции, в разведку меня не пустили, даже на патрулирование мы ходили с деревянными винтовками. Потом удрал – не стал принимать присягу. Не понимал того пафоса, который вкладывался в её смысл. Хотя я никогда не отвечал за свои слова, всё-таки не стал даже рисковать… Свалил ночью и спер всё что мог на себе унести, напялил даже 3 офицерских костюма.
Спрятавшись в грузовик, я поехал туда, куда привезут. Как оказалось в Йемен. Там же, прям на первом базаре, в неизвестном мне городке я обменял барахло у (как сейчас помню), дяди Гиляя, на раритетные ковры, мандалины, серебряные кинжалы и прочий архивный мусор. Закрыв всё это богатство в камере хранения в аэропорту, я решил не мотать сразу на Родину, а всё-таки сделать пару выстрелов – спесь чернокожего уличного бойца с меня не слетала никогда. Правда собственным задом я дорожил ого-го ещё как, даже, быть может, чересчур.
На этой войне мне тоже не оказалось места. В ближайшей чаёвне, накурившись и нажравшись ката я случайно в сортире познакомился с местными партизанами, они там тренировались в проведении терактов. Направленную мину МОН-100 ставили. Я им помог, аналогичные мы ещё в Бронксе мастерили. Вот так я, определился с будущей военной профессией: минер, или по-иному сапер. Быстро достигнув неслыханного авторитета среди местных бандитов, я стал офицером в звании «кайфканал». Что мы взрывали - не помню. Вроде рынки, больницы, библиотеки. Чьи? И зачем? – не знаю. Приказы сверху не обсуждаются. Ко всему прочему я пристрастился к кату и гашишу, и большую часть свободного (читай рабочего, читай военного) времени провисал в курильнях и домах терпимости. За это меня стали регулярно понижать в звании, тем более я регулярно «вляпывался» в совсем не безобидные истории. Меня стали переводить с места на место. Последняя точка дислокации запомнилась хорошо: Могадишо, старый сарай на подобии ангара, я в отряде, то ли «дисбата», то ли спецназа, но в своём звании. Я промотал все, повторяю ВСЕ! Особенно много уходило денег на взятки, чтобы перестали понижать в звании. Счет долгам я уже не вел, если спрашивали - отдавал все, что было в кармане. Такого звания как у меня («кайфканал») не было ни у кого, поэтому часто меня принимали не менее, чем за генерала. Поэтому взятки росли лавинообразно: 100, 2000, 40000 местных монет. Все раритеты, спрятанные в камере тоже продал. Мечтал, чтобы только остаться в звании.
Однажды ночью нас послали на Елисейские поля, или нет, на Голандские высоты, ну короче куда-то туда. Я и мой верный «кореш» Мигель Сушка (мы с ним вдвоем были в дисбате) сидели в дозоре, ну понимаете сами: час сидишь, другой, третий и конечно хочется сходить до ветру. Ну и сходили: напоролись на засаду человечков в белых фартуках. Они открыли огонь, убили его и ранили меня в правое ухо. Ранение то, собственно, пустяковое, но я всегда излишне переживал за своё здоровье, я уже об этом говорил, поэтому упал сразу в обморок.
…Ешкин кот! Ветер дует, сильный какой! Весь рассказ с песка сдул. «FUCK!» Забыл, о чём писал, ну ладно сейчас ветер стихнет продолжу…
Очнулся на операционном столе в Могадишо от нестерпимой боли – мне отрезали второе ухо – они так и не смогли пришить первое, а следовательно решили не нарушать местных обычаев и не ломать симфонию симметрии.
Дабы заглушить боль я попросил огромный косяк с травой (других обезболивающих у них не было, но сами знаете трава не от боли). Я затянулся и сказал, чтобы мне обязательно пришили мои уши обратно, иначе я подам на них в Гаагский суд. Я офицер, в званиии.. звании…большом звании, я главный тут. На этом месте я командным голосом закричал, попытался их построить, рявкнул «равняйсь! смирно!» – пришивайте хоть куда!
Врач не на шутку испугался и поморщившись сказал, что так не положено, что он пойдёт под специальный врачебный трибунал. Это он отвлекал меня. Неожиданно меня придавили подушкой и ударили по голове киянкой.
А потом, видимо много потом, ночь была за окном. Апосля всех этих приключений пришли люди в коричневых халатах, долго шушукались у моей койки, я плохо соображал, вернее сказать никак не мог понять дома я, в курильне или еще где. Тут-то мне всё и прояснили.
И самый главный из них, с очень торжественным видом, вынул из кармана какую то бумажку и зачитал: «Международный трибунал «хрензнает» кого, приговорил меня к смерти за войну в рядах наемников - отморозков против сионистов и по всем правилам меня должны казнить в 46 странах мира одновременно». Плотоядно прищурившись, добавил: «У вас есть шанс. Проект 0956-17», - сказал он и хитро сложил пальцы на животе. «И если вы согласитесь, а Вам некуда деваться, то может быть, со знаком большого восклицания умретё всего лишь разок и то не до конца». Меня обнадёжило это самое «не до конца».
Я тотчас пришёл в себя, обнаружил мертвого доктора, который не успел пришить второе ухо к моему левому полупопию. Нестерпимый страх выкидывал моё больной сердце вон. Представил себя в гробу с позорной надписью. На камне «Здесь похоронен предатель». Жизнь, моя любимая жизнь!
«Валяйте», - и с гордым видом добавил, - «Солдатам мериканского рейха милость врагов не требуется». Подумав ещё разок, а каждый следующий, давался всё труднее, о парадоксальной логике и семантических провокациях отправился в мир боли.
Тотчас же ко мне подошли другие доктора в оранжевых рясах, начали бить в бубны и подкатили аппараты на колесах и пешеходные.
Главный охломон махнул палочкой, или скальпелем и началась темнота…
Я проснулся в запыленном бараке вверх головой, прицепившись к стене присосками которые в четыре ряда росли у меня на нижних ногах, голова неожиданно вертелась на 360 градусов. Отцепившись от ужасного потолка я шмякнулся на пол. Как в дичайшем угаре и продолжая верить, что это сон я осмотрел собственное тело: сухие кожистые крылья висели у меня за спиной, а хоботок постоянно пробовал воздух на ощупь, рукой почему-то росшей из области пупка я попытался открыть дверь - нет. Тогда нижней выдвигающейся челюстью я со всего размаха её укусил. Премерзкий запах трухлятины я с фантастическим наслаждением втянул в нежный хоботок. Грызть ее было наслаждением, приятным для нового тела, но отвратительным для старого мозга.
Я всегда переживал за своё будущее. В сложившейся ситуации я собирался распустить нюни, но не вышло. Сознание работало нормально, и, вспомнив, что люди с крыльями и хоботками тоже живут удовлетворённо дожевал старую дверь.
Никого, кругом никого. Вспомнились доктор, мясник в коричневом халате, оранжевые идиоты с бубном. Одиночество. Подойдя к краю ангара, до боли мне знакомого, я обнаружил бумагу. «Выдана мне. Я освобождён от смертной ответственности, и по приговору 0956-17 оставлен в частичном покое. В качестве возмещения материальных убытков причинённых мною обязан отвоевать 467 лет в 46 странах. Приговор обжалованию не подлежит. И подпись: Доктор Мозес».
…Рёв сирен, ко мне вбегает человек в гермошлеме и с плёткой…сыплются удары, мне больно, хочется кричать, но я не могу.... Забравшись на спину, человек ехидно улыбается сквозь запотевший шлем говорит: «Узнаёшь сука!». Ба, так это Мигель Сушка, но почему у него 11 ног…
В соавторстве с Германом Лесным.