Марфа

В катухе было душно. Скота здесь давно не держали, но то, что это был именно катух, а не просто сарайчик, было видно. Вместо пола был просто огромный слой перепревшего навоза, вперемешку с пометом. Он уже весь высох и, кажется не пах. Шура попытался подняться, но четно. Он был связан так крепко, что его руки и ноги отекли. Любое движение стоило многих усилий. Все же, каким-то чудом, удалось принять более или менее полувертикальное положение, облокотившись спиной к плетеной сене.
«Вот это похмелье, - думал он. – Давненько так не надирался, или все это мне все же не приснилось, а просто было на самом деле? Нет, все же, я, наверное, забыл, что пил, а потом тупо, был пьяный сон, с походом, с детьми, со скачками и змеями? Да, пить нужно меньше! И вообще пора бросать, но не сейчас», - заключил он.
Его губы были все разбиты и опухшими. На бороде запеклась кровь. Как раз пить то ужасно хотелось. Он вспоминал, что хотел курить, но его тошнило. Три желания в одном флаконе! Пить, курить и еще что-то. Однако все три желания как вместе, так и по раздельности было весьма проблематично исполнить.  Во-первых, источников воды в его застенках не наблюдалось. Во- вторых до папирос с зажигалкой было не дотянуться. Связанные руки не позволяли ему спокойно пошарить у себя в карманах, да и можно было предположить, что карманы-то пусты, как и собственная голова в данный момент. Были все основательные предпосылки к размышлению, а кто же опустошил их, но думать не хотелось и не моглось. Ну и, в-третьих, это хорошо, когда тошнит на полный желудок. Выбросил все не нужное, и дышать становиться легче, а здесь и сейчас становилось только тошнее. Тебя выворачивает на изнанку, а желудок выдает, лишь маленькую толику желчи, от которой хочется пить еще больше. Желчь горька, и то очень мягко сказано.
Положение было весьма обнадеживающее. Раз что-то болит, значит, ты еще жив. Впрочем, и обнадеживающие вести не всегда бывают хорошими. Предварительный анализ создавшейся ситуации показал, что, головной мозг Медвежатника не в состоянии, что-либо анализировать. Все вышло из-под его контроля, и ему оставалось лишь наблюдать и ждать, при том чего ждать, было абсолютно не ясно. Сколько времени он провел вот так, избитый и связанный ни кто не мог сказать. Часть его разума говорила, что он действительно не спит, и находится в заброшенном катухе. Слой навоза столь велик, что до крыши рукой подать. Наверняка, для того, что бы сюда зайти человеку, ему бы пришлось делать шажок вверх, как на ступеньку, а потом ходить, полусогнувшись, дабы не врезаться лбом в перекладины, на которых лежали всевозможные орудия, скорее всего сельскохозяйственного труда, но, увы, ни какой даже захудалой косенки или серпа не наблюдалось. По этому скинуть с себя путы не виделось возможным.
На улице, вернее за приделами острога, была жизнь. Обыкновенная деревенская идиллия. Кудахтали куры, лаяли собаки, в общем, обыкновенная сельская тишина.
Шура еще раз постарался пошевелиться, что бы разогнать застоявшуюся кровь, но сделал это как-то не очень удачно, и упал на бок. Помятые ребра напомнили о себе резкой болью. Он закашлялся, и от натуги пошла носом кровь. Вновь, очень сильно закружилась голова. Он понял, что сейчас потеряет сознание, и может быть, это уже на всегда. Перспектива была не радостная. Он усилим воли приподнял голову, а потом не человеческими усилиями принял позу буквы «ЗЮ». Затылок стал упираться в плетень, а подбородок в собственную грудь. Сказать, что он лежал на спине, было бы не совсем верно, ибо между спиной и так называемым полом находились связанные руки. Мягкая пятая точка, давила на руки, а те, в свою очередь, передавали эту силу на поврежденные в молодости лет пивные почки. Как ни странно, это помогло. Кровь потихоньку отхлынула, и в висках перестали стучать маленькие молоточки.
Кто-то услыхал кашель Медвежатника, который, скорее всего, напоминал рев неизвестного науке зверя.
- Марфа, кликни Акальца, кажись, очухался, - послышались быстрые перебирания ног, стук дверей, недовольство мелко куриного стада.
Через некоторое время дверь катуха открылась. Внутрь забралось двое, они подхватили Медвежатника по мышки и выволокли на свет Божий. Он оказался всего на всего просторным деревенским двором. С одной стороны стояла изба, крыша которой была покрыта дранкой. Напротив  дома было выстроено несколько сараев, или вернее сказать, один длинный сарай, с разными входами, но под одной крышей, устеленной соломой. Забор соединял эту сельскую архитектуру с одной стороны, а  стены дома и сарая были основанием для широких ворот.
Нельзя сказать, что с Медвежатником обошлись грубо, положили его перед кем-то, наверное, старшим, и облили ледяной водой из деревянного ведерка. Это сразу отрезвило, и привело в чувства. Шура ста облизывать губы.
- Пить, - попросил он, почему-то не в силах все еще шутить.
Ему подали глиняную кружку с водой, и он тут же ее осушил. После этого, он вернул ее, но та полетела через забор, и было слышно, как она разбилась.
- Да у вас тут как в макдональдсе, даже посуда одноразовая.
- Мы не знаем твоей страны, чужеземец. Но что ты делал в лесу, и где твой отрок, отвечай, – послышался вопрос. Видимо, дознаватели сразу решили взять быка за рога. Но когда-то наставленные рога, уже давно отпали у Шуры, так как он смирился с жизнью убежденного холостяка, и жил, по крайней мере, пытался, жить в свое удовольствие. Может быть, именно по этой причине, удовлетворив свое первое желание, Медвежатник возжелал продолжения банкета.
- А может, с начало развяжите? Все равно ни куда не убегу.
- Ишь, чего захотел, развязать его, как же, знаем тебя, сразу брыкаться станешь, - проговорил белобрысый парень. Шура сразу узнал его, это был тот, которого он увидел первым, после поединка с кустом. Сейчас тот стоял не один, и с гордым видом пытался показать себя матерым волком. Лишь опухшая щека напоминала о больном зубе, конечно, если он еще стоял на месте...
- Я тихий и смирный, вас трое, а я один, и без оружия.
- Ничего, скоро Першка с Гневашем  придут, они-то тебе удрать не дадут.
- А можно до их прихода здесь побыть? Только честное слово, развяжите, мне и бежать некуда.
Трое «следователей» собрались на некое подобие совещания, видимо они решали, стоит ли развязывать этого гордеца, или ему лучше наподдавать, как следует. В конце концов, порешили развязать, ибо вид у этого побитого, действительно жалок. А так скоро придет Гневаш, и всех засмеет, скажет, что трое младших брата испугались одного битого…
- Ладно, уговорил, - сказал, видимо самый старший из присутствующих, - коли один раз тебя изловили, чай второй не придется.
- Изловили, да избили, - Шура уже стал входить в раж, ему стало уже чуть легче, и по этому на ум стали приходить мысли о ребятах. Раз они его спрашивают про Сяву, значит не нашли. Следовательно, нужно взять от жизни все, что осталось, и как можно дольше протянуть время. Вряд ли ему удастся узнать, но с каждой секундой ребята уходят дальше. Ибо, если ребята остались на месте, то давно были бы здесь.
- Ну побили малька, что с того, не убили же, - в разговор вступил третий. Он как будто здесь и не присутствовал. На самом деле, это был тот незадачливый стрелок. Теперь он горько жалел, что стрела, пущенная им так и не убила этого говоруна. Вот теперь приходиться с ним возится, и зачем его привезли сюда, оставили б в лесу. Хотя нет, в лесу нельзя, если этот, действительно человек, а его вид говорил, что он вполне смертен, то значит засланный от куда-то, ну не волчар же. Впрочем, еще ни кому не удавалось поймать настоящего волчару. Этим гадам и так кровная дань платится с избытком.
- Так развяжут меня или нет? – прервал паузу Медвежатник. Все трое стояли, и ни кому не хотелось подходить к нему. – Я же не кусаюсь. Вот руки, ноги отекли, так у нас диалога не получится.
- Марфа! – крикнул белобрысый, - подь сюды.
Из избы появилась девушка, ее коса свисала до пояса. Простое платье было перетянуто передником, видимо, она, что-то готовила в доме. Девушка посмотрела на мужчин и спросила:
- Чего вам? Вы же сами меня выгнали.
- Развяжи его, - сказал приказным тоном белобрысый.
- Шибанко, ты, что белены наелся? Я же тесто поставила, не буду к чужаку прикасаться, хлеб кто после этого есть будет?
- Ну тогда ступай в избу, чего зеньки вылупила, стыдоба одна.
Девушка зарделась. В ее глазах вспыхнул такой огонь обиды и ненависти, что если б здесь стоял стог сена, то наверняка, бы вспыхнул ярким пламенем. Но к счастью, в мае месяце сенокос еще не начинался, и по этой причине угроза пожара миновала. Просто, дверь со всего размаха ударилась о косяк, и чуть не вылетала с петель.
- Во чумовая девка, давно замуж отдать следует, да жаль тятеньки нет. – С этими словами белобрысый подошел к Медвежатнику и достал нож.
- Ты, что, паршивец, веревку вздумал резать? – прикрикнул старший.
- А ты сам вязал, сам и распутывай – огрызнулся белобрысый.
Все это показалось Медвежатнику ужасно забавным. Мужики ругались межу собой, как малые дети. С начала долго решали, развязывать его или нет, теперь спорили межу собой кому же предоставить такую честь. Шура засмеялся, наблюдая за всем происходящем юморным действием, но помятые ребра и дырочка в правом боку, а так же мягкая голова, дали о себе знать. Он закашлялся и опять потерял сознание.
 Семья, в которую не легкая судьба забросила Шуру Медвежатника, всегда держалась на отце. Но два года назад Первяк сгинул в ближайшем лесу. Он повстречал чужих людей в волчьих шкурах, которые поклонялись медведю, а не Христу. Волчары, как их здесь прозвали, убили его, и не гласно стали собирать кровавую дань с деревни. В начале лета, в мае месяце, они забирали одного мужика, и он пропадал на всегда. Светлоокий князь не раз присылал дружинников, но те, прочесав весь лес и заглянув за каждое дерево и под каждый куст ничего не находили. После этого они гуляли с неделю в деревне, пили мёд. Потом, сытые и довольные отправлялись назад. Не редко, после  такого постоя в деревне то в одном то в другом доме, в середине зимы появлялись младенцы, которых тут же относили в лес, на откуп. Поговаривали, что это волчьи люди наводили порчу на девок, когда те уходили в лес по грибы по ягоды. Сами роженицы принимали постриг и уходили в Москву, где на окраинах Евпраксия и Иулиания обосновали монастырь,  там они верой и правдой служили Господу и замаливали грехи.
Первяк же, до своего исчезновения, был почитаемым мужиком. Деревню основал его прадед. Он был тогда изгоем и вместе с семьей ушел в лес. Позже прадед принял крещение и первым делом из срубленных деревьев построил не большую церквушку и домик для батюшки. Батюшка тот и окрестил Первяка Семеном и прозвище дал Выродков. Что обозначало выродился род языческий, народился новый, - христианский.
На земле, что отдала свои деревья для постройки храма, раскинулось поле общинное, которое ни когда не знало, что такое неурожай. Чего бы не сажали,  капусту иль чечевицу, рожь или репу, всегда был приплод. И иноземный батюшка, как он просил его величать, говорил о благословении господнем, спущенным на эту землю. Кто знает, почему, но люди поверили, и деревня потихоньку стала процветать. За годы поставили добротные избы, построили тын. Даже река давала прибыль, то купец проплывет со своим товаром и за нож брав всего одну пуло, или три беличьих шкуры, тогда же в новом граде нужно было отдавать куда больше, да и до града добраться нужно. Вот и богатеть стали. Но напасть пришла от которой и княжья дружина не помогала.
Было ясно, что люди в волчьих шкурах не печенеги и не булгары, не хазары и не половцы. Было не понятно от куда волчьи люди приходили и куда после своего нашествия исчезали. Впрочем, не велика была убыль. Ну пропадал кто-то, один, пусть даже если он и был из лучших, но один же… этих волчар вообще не заметили бы, если б не места их языческих пиршеств, с разбросанными по ветвям шкурками змей, огромными кострищами. И действительно, что-то в последнее время меньше гадов стало замечаться, зато мышей и крыс развелось такое количество, что местные коты стали не справляться, а иной раз сами становились жертвой  тех, на кого сами и охотились. Поговаривали, что в соседней деревне видели крысу, которая была как целых две, вот только хвосты срослись, и будто все крысы ей подчинялись. Сказка, конечно, но в каждой сказке лишь доля вымысла. Но все остальное, ведь правда.
Так вот Семён Выродков, а в семье просто первяк, правнук другого Первяка и другого Семёна Выродкова, основателя деревни Выродковое,  был мужик видный. Он как старший сын унаследовал от отца не только хозяйство, но и как его братья младшие и стать и хватку. Не долго ему пришлось женихаться, как и подобает первому парню на деревне, он и взял в жены самую красивую девку. Прожили они не долго, всего пять весен, но успела Марфа принести двух сыновей. Старшенького Перваша, крещенного   Никитой, Акальца, прозванного так, за то что заикался немного, видать когда рождался видать воздуху рано хватанул. А когда третьего носила под сердцем попала Семёну под горячу руку. Нет он ее и пальцем не тронул, но иное слово похлеще кулака бьет. Перваку что, накричал да успокоился, а у Марфы, с начало жизнь того, кто под сердцем был, ушла, а затем и она сама после долго не прожила. И горевал потом Семен, но время все лечит, лечит и душу. Женился он второй раз, но видать, не судьба ему по долгу быть чьим-то мужем. Троих сыновей принесла молодая жена Гневаша, Шибанко, да Базана. А Семен так девку хотел. Вот и родилась, девочка-то появилась, да мать свою в могилу свела. Вот и остался Смен один, с шестерьмя детьми. Но к счастью старшие ужу подросли и в дом привели невест. Так и жили Выродковы, ни худо не бедно, да и с заботами своими справлялись.
Видя, что дружинники  князя только с местными девками сильны и отважны, братья решили сами отомстить за отца. Но Волчары всегда появлялись внезапно, и так же исчезали. После них оставалось только языческое гульбище и больше и чего, а пепел от костра не многое мог поведать даже самым удачливым охотникам.
Эта зима была люта. Снег выпал так рано, что даже деды, чьи отцы основал деревню, не помнили такого, говорили лишь, «снег на голову, а посему и  не знаем». Почему снег на голову и чего старики не знали, молодежи было не ведомо, но обычай почитать старших не позволял подшучивать и расспрашивать. А снег, тем временем, как выпал так до весны и пролежал. Голодно, конечно, было, но всё кончается, даже лютая зима. Вот только незадача, в лесу шатун завелся, видимо, как и люди, не успел жиру накопить для долгой спячки вот и шалил.
Появление шатуна в лесу, братьями было воспринято как знак. Но сколько б засад на него не ставилось, все оставались с носом, иногда даже, чуточку обмороженным. Удача, всё же улыбнулась упорным. В деревню прискакал Базан. Он решил мстить за отца вместе с дружинниками. Вот в ту весну, когда пропал отец, попытался отправится вместе с дружинниками в Киржач.
По началу, Базана хотели отшвырнуть как щенка надоедливого. Мал еще, молоко на губах не обсохло. Но Базан не был бы Выродковым, если б с ним можно было так, по-простому. В стрельбе из лука он мог бы дать фору многим дружинникам, но его и здесь слушать ни кто не хотел. Тогда Базан убежал от обиды в лес. Он дождался, пока дружинники нагуляются и отправятся в свой стан, что в Киржаче.  По пути он не дну засаду устроил на дружину своего же князя. Не один синяк украсил мясистым синяком, ведь пращей малолетний Базанка управлялся лучше чем луком со стрелами. Но в конце концов сам попался на военную уловку дружинников и был пленен. И сгинуть бы ему в его родном лесу. Не всякому вою понравиться, что над ним потешается безотцовый сын 15 лет от роду. Однако судьба по иному обернулась к Базану. Из Ростова приехал княжий сын, и воевода решил судить малого судом, с чем и привел парнишку в Киржач. Молодой князь выслушал внимательно суть да дело, а потом  долго смеялся и велел песнь баяну написать о том, какой веселый поход устроил малец, дружине.
- Э, да вам не с хазарами ратить, раз со своим мальцом справиться не могёте. Яки вы лыцари аль на ежа голой задницей сесть не смеете.? – княжич говорил с таким видом, будто ужу и есть великий князь. Но самому то было столько же лет, сколько и  подсудному мальчонке.
- Так ведь, он же свой, княже, - отвечали ему с поклоном.
Вот так и стал Базан Выродков любимцем княжича, а потом и самого князя.
Все это сучилось два лета назад, а теперь весть о волчьих людях дошли до Ростова, и молодой князь послал верного любимца домой. Велел ему разобраться с непрошеными гостями, не понятно какими путями прошедшим через все заставы, и по слухам, стали язычески бесчинствовать уже в округе самого Ростова. Не равён год, как и до самого Киева доберутся. Вот тогда они может и понадобятся, а теперь с ними либо мир заключить, или на худой конец просто, разгромить, что б не повадно было. Вот с этим заданием и примчался Базан в Киржач,  а когда дружина тронулась в путь по известной уже накатанной дороге, он припустил коня домой. Да видать на пути встретил кого то из тех людей, что поклонялись медведю. Юнца, конечно, нужно было пленить, но помешал демон, не понятно от куда появившийся.
Когда побитый и запыхавшийся Базан прискакал в отчий дом и всё рассказал братьям, старший поднялся и сказал:
- Всё братья, терпение наше на исходе.
- Да ведь дружина то уже на подходе брат. – успокаивал младший Базан Перваша. – к обедне прибыть должны.
- Правильно, - поддержал белобрысый Шибанко, - вот с ними мы засаду и устроим, ты же не знаешь, что  было ночью.
- А что было ночью мне не ведомо. Мне знамо, что при солнце ясном служивому княжьему человеку дороги не дают.
- Это тебе, что ли? – заикаясь встрял в разговор Акалец, самый рассудительный из братьев.
- Ну мне. Да в грязи придорожной изваляли, это был демон, он наверняка у них за главного.
- С чего это ты взял Базанка? Он что гривну носит, аль прям корону венценосную? – стал подтрунивать Гневаш.
- Ну его этот смерд слушался как отца своего, да и сам что-то про то гутарил, мол накажет его.
- Нам дела до твоего демона нет, - Акалец, встал, и стал ведать о ночном происшествии только что прибывшему брату. – Сегодня ночью они устроили свое гульбище, да девки по деревне гутарят, что Дед Пехто у них сгинул.
- Ну деда пожалел, а до брата дела нет?
- Вот и я говорю собираться нужно, и без дружины мы сами дружны. – вставил свое веское слово Гневаш, и быть бы драке между братьями дружными, если б в горницу не вошла б та, которую все любили, а пуще всех, сгинувший отец.
Марфуша.