Приближение рассвета огласило птичье пение, что приветствует солнце, пока еще не восставшее из лесных глубин, но уже оповещающее заревом о скором и полном восстановлении своей власти над всем сущим.
Захар проснулся с первыми лучами: комната была залита светом и не казалась уже такой таинственной как вчера. Вмиг, вспомнив все, что произошло в этом странном доме, он почувствовал резкий прилив крови к голове. Софьи рядом с ним не было, но вокруг витал цветочно-дурманящий запах её волос; пальцы Захара помнили мягкость женской кожи настолько явно, как будто всё еще ласкали и мяли её под собой. Захар облизал пересохшие губы, и вкус интимных прелестей его ночной спутницы напомнил о себе и заставил восстать его плоть - он со стоном откинулся на подушки и, закрыв глаза, попытался сосредоточиться на своих ощущениях, понять, что происходит с ним, почему эта встреча так взволновала и заставила забыть о его предназначении на этом свете. Но мысли не выстраивались, как это было обычно, в ровную логике подчиненную цепочку рассуждений - что-то мешало сосредоточиться на главном, отвлекало и расслабляло.
Захар встал, оделся, обошёл весь дом, заглянув в каждый угол, но хозяйки нигде не было видно. Дверь была не заперта, и он, выйдя во двор, вдохнул всей грудью прохладный утренний воздух да зашагал прочь от этого таинственного места. Скорей туда, в деревню, к людям, к привычному делу, где можно отвлечься, забыть о том, что произошло, стереть из памяти все воспоминания - только этого хотелось шагающему широким шагом священнику. Пройдя какое-то расстояние, он не смог всё-таки совладать со своим желанием остановиться и обернуться, как будто предполагал то, что дома колдуньи и вовсе не окажется на своем месте. Но крыша, только недавно приютившего его и подарившего ему пока ещё не осознанные им полностью, но удивительные ощущения, с которыми всё же его подсознание не хотело расставаться, виднелась вдали тонкой полоской на фоне бескрайней зелени леса. Священник вздохнул и продолжил свой путь по направлению к деревне.
Пару раз Захару казалось, что он заблудился – слишком уж много мыслей смешалось в его голове после проведённой им ночи в доме Софьи, да и лес как будто не хотел выпускать священника из своих изумрудных объятий, нашёптывая ему непонятные слова шелестом листвы, журчанием многочисленных прозрачный ручейков и щебетом птиц, прячущихся в кронах деревьев. Но всё же путник добрался до Лесной, немного измотанный внутренними переживаниями и неблизкой, как ни крути, дорогой к деревне, где на крыльце его дома сидела зарёванная Нюшка, утешаемая бабой Настей. Увидев Захара, обе чуть не взвыли от радости: Нюшка оттого, что её страшные подозрения (она уже была уверена, что ведьма заколдовала и умертвила священника) не оправдались; баба Настя оттого, что её тоже невесёлые думы (она испугалась, что святой отец заблудился и сгинул в лесной глуши) прервались появлением человека в сутане, - теперь уж всё будет по-старому, а может и ещё лучше.
Захар ответил на радостные возгласы приветствия натянутой улыбкой – ему всё ещё хотелось побыть в одиночестве, подумать о «посещении» Софьи. «Неужели она и впрямь колдунья?» - думал он, усевшись за стол возле окна, сквозь которое была видна босая Нюшка, посланная за водой. Уж слишком легко священник поддался чарам черноволосой женщины, живущей в уединении. Но ведь он сам хотел! Хотел покончить с прошлым, тянущим его душу в омут безверия, хотел, но не знал как. А вот Софья знала, потому как сама, по всей видимости, тяготилась прошлым. Какое уж тут колдовство. Скорее, женские чары, страсть...но вот как тогда объяснить такое обилие свечей в доме Софьи, что сами зажигались, будто обладали разумом? И куда она сама подевалась с восходом солнца?
Много вопросов, на которые нет ответов. Пока нет. А ведь Захар шёл к травнице, чтобы задать совсем другие вопросы, чтобы узнать, насколько она сильна в медицине, поговорить, как два разумных человека, умеющих мыслить логически. Ну а какая получилась логика? Да никакой! Вот зато ощущений, мыслей, чувств закружилось столько, что могло запросто унести в пропасть растерянности даже такого человека, как Захар.
«Ох, я же с ней так и не поговорил о помощи при родах…» - священник схватился руками за голову. Прошептав молитву, он встал из-за стола и отправился во двор, где Нюшка возилась с двумя вёдрами холодной колодезной воды. Захар, подняв одно из вёдер, принялся пить, не останавливаясь до тех пор, пока не заломило в затылке. Остальное же вылил себе на голову и сказал остолбеневшей Нюшке, что неважно себя чувствует, что ему надо отдохнуть, одному отдохнуть, поэтому она может сегодня переночевать у своего жениха. Молодка зарделась от таких слов, но, напоровшись на суровый взгляд Захара, пискнула и помчалась в дом собираться.
Священник простоял во дворе в мокрой рясе до тех пор, пока Нюшка не выскочила на крыльцо. А потом сказал, что ждёт её возвращения назавтра до обеда, и проводил взглядом пышный зад помощницы, удаляющейся на всю ночь.
Решив больше не думать о роженице, отложив все дела на утро, Захар помолился, разделся и лёг спать. И хотя Игнат с Прасковьей стояли перед внутренним взором, он заснул довольно быстро, понимая, что уже завтра придётся вновь идти к Софье. От этого ему стало вдруг легко, тепло и уютно, а мысли ринулись прочь, отдавая разум святого отца во власть сновидений.
...Серая пелена сна испуганно рассеялась, оставив впереди только лишь огромные чёрные глаза, в которых бушевало адское пламя, почему-то так похожее на ласковое золото солнца…
Захар вскочил с кровати, вслушиваясь в своё бешено колотящееся сердце, которое быстро унялось, оставив обнажённого человека наедине с ночной тишиной...нет, не наедине – было такое ощущение, что кто-то пристально следит за ним. И этот «кто-то» стоит во тьме дверного проёма – лишь призрачно-размытые очертания фигуры вырисовывались на фоне чёрного провала дома. Захар чуть не закричал, но вовремя взял себя в руки, хотя и не шевелился и даже перестал дышать, боясь вспугнуть этот «призрак», хотя сам сильно испугался.
Но когда «призрак» сделал несколько шагов навстречу священнику, тот не выдержав, вскрикнул – перед ним, обнажённая, стояла Софья, освещаемая холодным светом Луны, будто пытающейся заглянуть в окно дома. Черноволосая женщина молча подошла к Захару и поцеловала, прошептав после этого: «Не бойся, я пришла…», - руки его уже сжимали женские ягодицы, а мужское достоинство упёрлось в женское бедро.
Следующий поцелуй получился нежным, лёгким, будто уста двух человек решили сначала аккуратно попробовать сладость друг друга и только потом уже вкусить нежный плод страстно и глубоко, с силой вдавливая учащающееся дыхание.
Всё крепче прижимались и тела, усердно и жадно ласкающие друг друга, старающиеся не пропустить ни сантиметра кожи, старающиеся уделить особое внимание интимным местам, пылающим огнём возбуждения...
...Вот Захар, закрыв глаза, шумно вдыхает воздух дома, еле удерживаясь на дрожащих ногах, чувствуя, как язычок Софьи пробегает по головке его члена, замирая после этого на мгновение, чтобы тут же с силой вжаться в щёлочку уретры. Но такая сладостная пытка длится лишь мгновение – женский язычок уже скользит по стволу, вверх-вниз, не забывая при этом и о яичках, что подрагивают от прикосновений…
...Вот Софья, широко раздвинув свои стройные ножки, стонет в такт движениям пальцев Захара, парой двигающихся во влажном и горячем женском лоне. Стоны срываются на вскрики, когда губы мужчины сжимают небольшой, но такой вкусный клитор, просящий этих ласк ещё и ещё. А пахнущий лесными травами чёрный треугольник волос на лобке щекочет нос Захара, уже рычащего от желания...
...Вот два обнажённых тела, слившиеся в соитии, двигаются под музыку страсти... два тела, две души - таких разных и таких желанных, что, промчавшись сквозь годы и расстояния, всё-таки нашли друг друга, становясь в эти мгновения единым целым, единой жизнью, единой любовью.
А стоны, скачущие эхом по комнате, поднимали любовников выше и выше – к тёмным небесам, усыпанным мириадами других миров, где, возможно, совсем другие люди вторили своими стонами Захару и Софье. Но яркая вспышка оргазма стёрла своей мощью все мысли, оставив только чувства, пульсирующие в каждой клеточке двух тел, содрогающихся на пике наслаждения. И семя, мужское семя, обжигающим белым потоком изверглось в жаркое женское лоно, где начался танец смешения, смешения под звуки любви...
Захар открыл глаза – золото солнечного восхода уже разлилось по комнате, согревая своим теплом остывшие за ночь предметы и оживляя уснувшие под утро воспоминания. В доме было тихо и одиноко – лишь далёкие разноголосые приветствия петухов нарушали это затишье.
Сперва священнику показалось, что Софья, неожиданно появившаяся в его доме ночью (да ещё и обнажённая) и также неожиданно исчезнувшая после любовного акта – всего лишь сон, только очень реальный сон. Но когда Захар прижал к своему лицу простынь, то у него сразу же закружилась голова, и мужское достоинство начало наливаться силами – запах, которым была пропитана простынь, просто кричал о том, что в этой постели сегодня ночью лежала женщина. И не просто женщина – это была Софья, ведь запах её волос, её кожи, её интимных прелестей священник уже ни с чем бы не спутал. Теперь он был абсолютно уверен, что ночью случилось то, чего он так сильно хотел и так сильно боялся. Боялся, что вновь пробудившаяся в нём любовь угаснет, навсегда, если черноволосая женщина не поддержит его пламя любви. Уже было ясно, что Софья тоже боялась потерять любовь, но в отличие от Захара, нашла в себе силы прийти к нему, чтобы вместе шагнуть в беснующийся костёр чувств, с каждым часом разгорающийся всё ярче и ярче.
Захар с явной неохотой выбрался из смятой постели, решив освежить тело студёной водой из колодца. Но когда он вышел на крыльцо, то несколько раз глубоко вздохнул, унимая выпрыгивающее из груди сердце – на ступенях пеплом была насыпана надпись: «Я помогу Прасковье»…
Неделя прошла в привычных ежедневных заботах о прихожанах. Захар ушёл с головой в решение насущных проблем жителей Лесной, но подсознательное ощущение новых чувств, испытываемых им, давало о себе знать, как только ночь брала своё. Вечерние молитвы уже не оказывали, как обычно, умиротворенного воздействия на его душу, терзаемую сомнениями новой любви, любви к женщине.
Вдруг, под утро, тревожный стук в окно прервал беспокойный сон Захара – одевшись, он вышел на двор, где его встретил Игнат с перекосившимся от страха лицом. Сбиваясь, тот пытался объяснить, что роды у жены начались ещё ночью. Захар немедля отправился с ним к дому молодых, а по дороге Игнат, сдерживая слёзы, рассказал священнику, что уже предупредил одну из местных женщин, что обычно помогает деревенским женщинам при родах.
Уже на подходе к дому мужчины слышали крики роженицы. Игнат ворвался в дом, а вслед за ним вошёл и Захар. Прасковья лежала на кровати, - лицо её было бескровным, - а возле, в беспомощности, хлопотала местная повитуха, причитая, что всё это добром не кончится. Игнат упал на колени перед постелью жены и заголосил. Захар подошёл к Прасковье, взял её горячую руку и начал произносить молитву. Женщина умирала - у неё уже не было сил бороться за жизнь ребенка, за свою жизнь. Мысленно она желала только скорейшего избавления от боли.
В это самое мгновение огонь свечи дрогнул и погас, тут же разгоревшись с новой силой. Все повернули головы - посреди комнаты стояла Софья. Она, скинув на пол свои верхние одежды, не принимающего возражения тоном сказала, чтоб вышли все. Игнат и Повитуха повиновались, Захар же, поднявшись с колен, задержался всего лишь на мгновение, но, в безмолвии, покинул помещение вслед за мужем.
Некоторое время за дверью не было слышно ни звука. Все, затаив дыхание, ждали чуда, как вдруг воздух тишины прорезал резкий крик Прасковьи, сходящий в глубокий стон - это повторилось трижды, а после тишина вновь наполнила дом, но лишь для того, чтобы все услышали первый крик младенца.
Первым не выдержал Игнат: ворвавшись в комнату, он бросился к кровати жены. Захар вошел вслед за ним и увидел, что роженица лежит на подушках, в забытье, а рядом стоит Софья с младенцем на руках. Повитуха подхватила у неё ребенка, пообещав позаботиться о нём, но внимание священника всецело привлекала Прасковья. А когда он взял её руку, ровный пульс не вызывал сомнений, что женщина не только жива, но и здорова: жар спал, дыхание успокоилось, лихорадка оставила тело в покое. Прочитав молитву за здравие, Захар поднялся, вспомнив о Софье. Её в доме не было, как будто не было и вовсе, и только счастливые слёзы мужа и жены, да слабый писк вымытого и укутанного в пелёнки младенца, мирно сосущего грудь матери, говорили о том, что гроза миновала.
«Неужели пробыл там весь день?» – подумал священник, смотря на небо, где золотистый диск солнца устремлялся к бесконечности леса. И вновь вспомнив о Софье, он уже знал, куда лежит его дальнейший путь.
Дорогу к дому колдуньи Захар нашёл быстро - ноги сами несли его, мысли не путались, а уверенность в том, что ему необходимо видеть её именно сейчас, стучала в висках монотонным звуком, не давая больше сосредоточиться ни на чём.
«Только бы увидеть её, а там будь, что будет», - в который раз повторял мысленно Захар.
Вот уже тонкая полоска крыши домика Софьи показалась вдали. Но это не вызвало у священника ни тени сомнения, а наоборот - заставило ускорить шаг, и как только круг солнца коснулся верхушек деревьев, Захар ступил на порог дома травницы. И уже, сгорая от нетерпения, уверенным шагом, не мешкая, вошёл в дом. Пахнуло разнотравьем и таким до боли знакомым сочетанием, какое приходилось чувствовать Захару только в её доме.
Она ждала его, обнажённой, как и при первой встрече - так же упала рубашка, прикрывающая красоты её тела. Захар шагнул к ней и заключил в свои объятия. Волосы её подарили такой волшебный запах, что голова закружилась от счастья, руки, сами того не ведая, опустились на её ягодицы, уже привычно захватив их в свои ладони и, приподняв её, усадили на стол. Софья замерла, смотря на мужчину, - их взгляды встретились, - внутри Захара всё сжалось на мгновение и открылось уже навсегда перед этой женщиной, подарившей ему несказанные телесные и душевные блаженства. Она улыбалась, слегка приоткрывая губы и обнажая белые ровные зубки, зовя в себя негласно, и его губы припали к её, всё так же открытым, и его язык коснулся её - женщина запрокинула голову в наслаждении поцелуем, опускаясь всё ниже, пока не легла на стол всем телом, а Захар оказался на ней.
Нежный поцелуй перешёл в наслаждение взглядом: он, немного отстранясь, любовался изгибами её тела; она постанывала, упиваясь его прикосновениями.
Захар сорвал с себя одежды, чтобы встретиться с ней обнажённым, почувствовать тепло и негу её кожи своей. Софья выгнулась, зовя его в себя, - ноги её обвили мужской стан, - и он вошел в её лоно. Удовольствие, нахлынувшее на обоих, заставило на мгновение остановить движение тел, почувствовать величие момента: Захар покрывал нежными поцелуями её шею, опускаясь всё ниже, захватывал груди, мял их упругости, впиваясь поцелуями в соски; Софья в эти мгновения приподнималась, выгибаясь всем телом, со стонами удовольствий, и впивалась нежно в мужскую спину коготками, затем, нежно поглаживая любовника, опускаясь на ягодицы, сжимая их, задавала темп его движениям.
Софья то извивалась всем телом, встречая криком каждое проникновение Захара, то, распластавшись по столу, слегка подрагивала ягодицами, отдаваясь его воле. И Захару нравилось подчиняться ей, следовать указаниям её рук - это захватывало, превращало его желание в безудержную страсть. Нравилось, когда она отдавалась полностью его воле, плывя по течению его страсти, выполняя все его прихоти. В такие моменты он поворачивал Софью к себе спиной, и прелести, что открывались его взорам, придавали мужчине невиданные силы, а новые ощущения туманили разум неизведанностью. Тогда черноволосая любовница казалась Захару другой, не той что, он так нежно любил - в такие моменты он желал её как ещё никогда и никого, и не ведал, что такое возможно когда-либо испытать.
Незаметно безумная страсть сменялась на такие нежности, что хотелось воспарить, унестись прочь из бренного мира, туда, где Любовь будет шептать прибоем своих волн, тёплых, нежных и вечных, вечных, как сама жизнь...