РЕЗНЫЕ ГОТИЧЕСКИЕ ВОРОТА
По четвергам во дворце культуры собирались любители художественной резьбы по дереву. В век штамповки и синтетики старомодное хобби этих людей выглядело странновато, но я всегда с нетерпением ждал встречи с ними.
Больше всех других участников этих встреч мне нравился сивобородый восьмидесятилетний умелец Анатолий Ерминингельдович Первушин – книжник, этнограф, творец прелестных шкатулок из шелковистого капокорня. Каждый ларец он вымудривал с непостижимым секретом: хочешь открыть – реши головоломку. Был он, можно сказать, романтиком и зодчим, восстанавливавшим в миниатюре давно исчезнувшие бревенчатые соборы, а также плотником, поднимавшим из пепла веков по старинным рисункам рубленые стены острожных башен и теремов. Когда заводили неприятный для него разговор о его популярности среди краеведов, он отшучивался:
–В России было три известных Ерминингельдовича. Я оказался четвертым, но единственным среди подобных мне сумасшедших.
На «посиделках» я познакомился с врачом, кандидатом медицинских наук Виталием Ленченко, вырезавшим весьма добротные вещицы из бивня мамонта. Редкостное «сырьё» – хороший обломок ископаемого клыка – ему подарили геологи. Его изящные броши цвета крестьянских сливок так и просились в тонкую золотую оправу. Не только мамонтовая кость, но и кондовые бревна были ему по силам. Однажды вырубил он из четырехметрового соснового кряжа карикатурную фигуру хирурга и подарил литовским коллегам. С тех пор много лет простоял у входа в кардиологический центр Валькининкай в шестидесяти километрах от Вильнюса деревянный целитель с таким же деревянным скальпелем в суковатой руке, приглашая посетителей надписью по-литовски: «Следующий!»
Захаживал к нам и плодовитый на скульптурные поделки урало-сибирский резчик Румынин, которого по творческой изобретательности можно было бы сравнить со скульптором Церетели, и в подражание ему плеяда местных умельцев ставила в лесопарках, в городских скверах и на детских площадках декоративные столбы и деревянную скульптуру. Отношение окружающих ко всему этому было сдержанное. Принято думать, что резное ремесло – не наше дело, не уральское и не сибирское занятие. Например, мода на декоративные столбы завезена издалека: их родина где-то на обочинах тарновской или жемантийской дорог, а богатые обрамления теремных красных окон и затейливые наличники светёлок привезены за Каменный пояс из центральной и северной России. Что правда, то правда. Русский человек начал обживать просторы за Камой и за Уралом сравнительно недавно. Уже с первых походов Ермака закудрились в этих краях непривычные для Кучумова царства резные узоры на утвари, сделанной пришлыми мастерами.
С первыми ушкуйниками пришел туда Никита, прозванный Сиротой, – резчик, ставший одним из первостроилей Тарского острога. Четыре столетия назад о нем писал современник : «Делает он, Сирота Никита, столярное и резное дело, и знáменит сам (рисует – Е.Д.), и режет на дереве птицы, звери и травы». Следом за певопроходцем двинулись из разных уголков России мастера и артельщики осваивать край, еще не затронутый декоративно-прикладными искусствами. Автор «Хозяйственного описания Пермской губернии» Попов восхищался способностью резчиков заставить расцвести пышным цветеньем или налиться виноградными гроздьями распиленное на доски дерево. В первом десятилетии девятнадцатого века он писал : «Рещик сверх искусства в столярной работе может вырезывать всякие виды на дереве, почему подряжается иногда для вырезывания полных иконостасов. Топор, пила, струг, разного роду резцы и косые долота , буравки, дорожники и прочие суть обыкновенные его орудия при употреблении клею. Может вырезывать всякие фигуры и по рисункам».
В тридцатых годах прошлого века известный сибирский краевед В.П.Бирюков признавал: «Резчики на Урале, несомненно, есть, и среди них существуют выдающиеся, талантливые художники». А на упомянутых четвергах кто-то из посетителей сетовал, дескать литейщики, кузнецы, камнерезы не сходят со страниц печати, кочуют из книги в книгу, а попробуй найти публикацию о резчиках – они словно бы не работали за Уралом. На это возразил Первушин – «четвертый среди известных в Росии Ерминингельдовичей»:
–Горнозаводская промышленность и художественная резьба по дереву, и впрямь, не близкие родственники в представлении дилетантов. Значительно ближе к руде и железу находятся металлургическое литье и кузнечное дело. Чугунные чушки и гранёные самоцветы – исконные продукты местного производства, но если промышленность нуждается в модельщиках, то без резчика по дереву не обойтись. Возьмите, к примеру, каслинских мастеров Кузьму Тарасова и Дмитрия Широкова. Видные были модельщики, виртуозно вырезали из дерева. А теперь скажите: стал ли бы отлитый из чугуна Каслинский павильон художественным шедевром при том же архитекторе Баумгартене, но с модельщиками классом пониже? Резьбе по дереву всегда обучали камнерезов да каменотесов, и если их работу замечают даже дилетанты, то значит, в годы учебы наше ремесло было им впрок. .
Первушин любил рассказывать, как гильдейские мастера натаскивали учеников-каменотесов. Сначала задуманную в камне фигуру мастер заставлял ученика вырезать в дереве. Бревно подбирал неошкуренное с набором внутренних пороков, с неоднородной фактурой, свилеватостью, гниловатой заболонью и прожилками. Секрет такого педагогического приема в том, что камень тоже внутри не одинаков, и обученный справляться с проблемной древесиной, ученик не испытывал затруднения в работе с более здоровым камнем. Такие ученики становились подмастерьями, а со временем мастерами, способными выполнить любой царский заказ.
К слову сказать, я никогда не обращал внимания на взаимопроникновение таких, казалось бы, самостоятельных, но обусловливающих друг друга видов прикладного искусства. Старик заставил взглянуть по-иному. В те годы я был увлечен поисками выдающихся мастеров живописного, резного и столярного ремесел. Мои поиски были скорее забавой чем делом, хобби, а не работой, но отнимали много времени. Работать приходилось в богатейшем госархиве Свердловской области в городе, построенном в первой четверти восемнадцатого столетия следом за северной Пальмирой и названном в честь супруги Петра Великого – Екатерины I.
К несчастью, документы ремесленной управы в фондах государственного архива не сохранились. В тридцатых годах прошлого века ценность архивных залежей определялась числом обращений к ним за единицу календарного времени. При таком подходе фонды, к которым долго не обращались, уничтожали. Энтузиасты архивного дела, ежегодно включаясь в социалистическое соревнование по сбору макулатуры, выносили вязанками и сдавали тоннами в переработку «невостребованные» за год фонды, а на вырученные символические деньги разживалисьб канцелярскими товарами. В конце века по вине этих безумцев исследователю негде было выяснить даже имена ремесленных мастеров, не говоря уже об истории возникновения, существования и штатного расписания их мастерских, о списках заказчиков и о выполненных заказах. Приходилось идти обходным путём, пробираясь по приходским журналам церквей, по по горнозаводским реестрам, по полицейским отчетам и статиститческим материалам переписей населения. Фамилии и имена со временем были частично отысканы и, забегая вперед, уже сейчас назову одно из них: подмастерье мехового дела Егор Зубрицкий. Он умел строить большие воздуходувные меха для кузнечных цехов в горнозаводской промышленности. А причем здесь художественная резьба по дереву? Если бы не четверговые беседы, не тот вечерний разговор с сивобородым Первушиным, я вне сомнений прошел бы мимо этого имени, и не попала бы в мой блокнот запись об Егоре Зубрицком .
В потрепанной временем книге командира горно-металлургических уральских заводов Вильгельма де Геннина, которую удалось раскопать в развалах у букинистов, я обнаружил полный «комплект для дела деревянных мехов», то есть штатное расписание цеховой службы, к которой относился Зубрицкий. Всего одиннадцать мастеровых обеспечивали поддув заводских горнов: сам мастер, два столяра, четыре подмастерья и четыре ученика. Автор книги так коментировал занятость этих работников: «Оные мастеровые люди не завсегда находятся при деле новых мехов, но почти более при починках и при разных поделках бывают». Подробней о «поделках» сообщала администрация горного завода командиру де Геннину : «Случающиеся поделки, а именно дело и починка разных образцовых моделей и досок, которыми печатаются всякие вещи для литья в песок, и столов, и стульев, и прочего, что потребуется и надобно будет».
Зубрицкий поступил на завод спустя семь лет по завершении эпохи Петра, однако порядки на государевых заводах в российских глубинках менялись медленно. Подмастерья, прощедшие до назначения на заводскую должность многолетнюю профессиональную выучку в учениках столяра, становились, несомненно, искусными древоделами. Помимо изготовления воздуходувных мехов в обязанность подмастерья мехового дела входили починка и производство столярных изделий с элементами резьбы по дереву, изготовление господской мебели по указу администрации, а также моделей и резных деревянных досок для отливок из металла.
В архиве городского архитектора отыскалась тетрадь с планами земельных участков и списком домовладельцев, в котором против имени Егора Зубрицкого в графе «какое художество имеет» значилось: «Столяр, производит в доме гранильное ремесло и дело оловянных вещей».
Сегодня редкие экземпляры оловянных вещей можно увидеть, пожалуй, только за стеклом музейных витрин: пороховницы, солонки, чернильницы, сосуды, сделанные на старонемецкий манер по образцам, завезенным наемными иностранцами, подносы, орнаментированные стаканы, подсвечники и аляповатая русская пластика для барских покоев. Олово не требовало особого оборудования. В домашних условиях его плавили на раскаленном поду русской печи. Мягкий серебристо-белый металл послушен резцу и чекану. Оловянная вещь выходила из умелых рук богатой, благородно поблескивала, не портилась от воды и почти не окислялась на воздухе.
В городе еще девять человек кроме Зубрицкого выполняли на дому столярные заказы, но работали только с деревом, олово не плавили, огранкой смоцветов не занимались. Егор на фоне местного мастерового люда выглядел явлением исключительным. Дальнейшая судьба его сложилась так, что в конце семидесятых годов XVIII столетия именно ему и его даровитым товарищам выпала честь поспорить мастерством с дипломированными и именитыми художниками столицы и одержать верх. Об этом я узнал, когда копнул столичную переписку о деревянной модели царскосельских чугунных ворот, отлитых на Каменском казенном заводе в 1778 году.
Годом раньше, в 1777, президент Академии художеств Иван Иванович Бецкий (он же Бецкой) сообщил на Урал командующему экспедицией по изысканию цветных каменьев Якову Фомичу Рооде, что императрица повелела изготовить и установить в Царском Селе литые готические ворота из ажурного чугуна. Большую деревянную модель для отливки нового сооружения по проекту архитекутора Юрия Фельтена двор поручил изготовить столичным резчикам.
Екатеринбургские мастера в прошлом не раз выполняли монаршьи заказы. Для того же Царского Села, например, уральские каменотесы тесали из мрамора многочисленные ступени парадных лестниц и монументальные поручни к ним – перила. Последние несколько лет столица постоянно поручала новому командующему зкспедиции изготовлять те или иные художественные изделия для царских дворцов.
В том году в Петербурге под придирчивым оком Бецкого завершилась работа французского скульптора Этьена Мориса Фальконе над «Медным всадником». Бецкий непрочь был прослыть соавтором француза, но неудача первой отливки вызвала негодование в кругах, приближенных к императрице, и град ядовитых насмешек: всадник оказался без головы. В конечном итоге работу завершили успешно, однако досадное происшествие, пересказываемое бойкими языками в жанре анекдота, бросало густую тень на Академию художеств. Следовало восстановить престиж, и новый заказ императрицы оказался весьма кстати.
Деревянная модель царскосельских ворот вскоре была изготовлена. Бецкий выплатил за неё незначительную, по его словам, сумму – 750 рублей. Егору Зубрицкому, получавшему от казны «согласно чину» по пять с половиной копеек на день, пришлось бы за 750 рублей работать 38 лет. За такие деньги тобольские мастера строили два резных иконостаса. К слову сказать, пятью годами позже, в 1782 году, на торговой площади самого Екатеринбурга в Богоявленской церкви братья Бусыгины за четыреста рублей поставили высокий резной иконостас размером одиннадцать на одиннадцать метров из отборного кедра на осетровом клею, потратив пять кубометров леса. Примерно столько же леса израсходовали столичные мастера на деревянную модель готических ворот по эскизам Фельтена.
Предстояло перевезти модель на Урал к доверенному человеку Бецкого – Якову Рооде, который уже и завод подыскал для отливки: «...токмо бы сие литие государственною берг-коллегиею повелено было производить на Каменском казенном заводе по соображению мягкости чугуна»,– писал он начальству. В Петербурге с ним согласились.
17 января 1778 года деревянная модель царскосельских ворот, следуя на Каменский завод, прибыла в Екатеринбург. Упаковка груза оказалась нарушенной. Рооде, чуя неладное, приказал вскрыть ящики и обнаружил, что модель
повреждена. Какая беда случилась в пути, по документам не видно, однако сохранился счет, представленный к оплате сержантом Карлуковым, сопровождавшим обоз. Судя по содержанию счета, в дорге было несколько происшествий, при которых ломались оглобли, разбивались сани, раскалывались упаковочные ящики с моделью. Сержант менял оглобли, на свои деньги покупал новые сани и гвозди, ремонтировал ящики и снова заколачивал в них модель. Рооде оплатил этот счет. Он не посмел утаить от Бецкого повреждение ценного груза, но, говоря о модели, употреблял осторожные выражения: «И как оная не могла через дальний провоз миновать в некоторых местах немалого повреждения, то вынужденно нахожу привесть её поправкою в прежнее состояние». Говоря современным языком, модель в нескольких местах была сильно повреждена и нуждалась в реставрации. Не дожидаясь ответа из столицы, Рооде послал людей к управляющему заводами за получением «лесных припасов для некоторого употребления, касающегося к литью чугунных ворот по присланной модели». Сохранился список запрошенной им древесины: «Для резного дела потребно кряжей липовых: если из всякой резьбы по одной штуке – 7 кряжей, на половинную резьбу – 10, а на всю резную работу – 20 кряжей и клею рыбьего два фунта». К этой просьбе он добавил еще 43 сосновые доски и два шестиметровых бревна. Все говорит о том, что на Урале решили не починять старую модель, а делать такую же новую. Ситуация прояснилась, когда Рооде признался Бецкому, что кроме многочисленных поломок обнаружил в присланной модели серьезные конструктивные недостатки .
«О больших воротах еще осмеливаюсь донести, что мне в модели казались креплением штук весьма безнадежны, ибо металл не дерево, которого штуки клеить и клинить или гвоздьми приколачивать неможно, как и на тяжесть его смотреть надобно. Для того распределил совсем другое сложение и крепи».
Столь смелая негативная оценка изделия придворных резчиков была подсказана командующему, скорее всего, заводскими модельщиками и, конечно, была справедливой. Выбор командующим «совсем другого сложения», или как сказали бы сегодня – нового технологического варианта решения означал, что готические ворота для Английского парка в Царском Селе предстояло отливать из уральского чугуна не по прибывшему деревянному образцу, а по модели, переделанной заново местными мастеровыми под наблюдением Якова Рооде.
Впрочем, новое техническое решение не могло изменить задуманного архитектором и созданного столичными резчиками декоративно-художественного образа ворот. Рооде и, главным образом, Бецкий понимали, что внешний облик архитектурной постройки, утвержденный императрицей, нельзя изменить произвольно. Поэтому новая модель при всем её техническом превосходстве не должна была утратить и малой толики декоративных достоинств первоначального образца. По-видимому, исходя из этих соображений, а частью по инерции чиновники продолжали называть модель царскосельских ворот «присланной» даже после того, как её рабочий вариант был изготовлен местными мастерами и отправлен на Каменский завод к отливке из чугуна. Бросалось так же в глаза, что в бухгалтерских документах модель стала упоминаться во множественном числе. Спустя некоторое время, это объяснил сам Рооде в одном из своих «покорнейших рапортов» Бецкому:
«Я отважился таковые же ворота вылить, токмо в полтора аршина по масштабу против пропорции больших вышиною, которым стóит быть в Академии художеств, особливо для того, что хотя чугун совсем и не такого свойства, как благородные металлы, и с собою так обходиться не допускает, однако до того приведен, что и в таковых малых штуках присутствует совершенная ясность, как в большом изображении».
Выяснилось, что командующий приказал изготовить не одну, а две деревянные модели ворот. Главную – в натуральную величину, а другую – кабинетных размеров. Вторая модель была задумана с двойной целью: обучать новичков на конкретном примере модельному делу, демонстрируя заодно столичному начальству высокие пластические достоинства Каменского чугуна, и, во-вторых, изготовить дарственную отливку для подношения президенту Академии художеств. Рооде искал покровительства Бецкого, чтобы перебраться поближе к столице и не хотел упустить свой шанс. Он был влиятельным лицом в горнозаводской администрации, мог вызвать с любого уральского завода мастеров своего дела, чтобы скомплектовать ударную бригаду умельцев, и воспользовался этим, когда потребовалось выполнить непростую задачу – переделывать сразу и начисто присленную модель царскосельских ворот.
В архивах не довелось найти полного списка мастеровых людей, собранных командующим для починки модели. В документах неоднократно встречаются связанные с этой работой имена Егора Зубрицкого, Михаила Горяинова и Василия Пылаева. В выборе этих мастеров Рооде не ошибся . Глядя на ребристые, отлитые из чугуна колонны, на арку ворот, наличники, подвески, на короноподобное навершие, венчающее устремленное ввысь декоративное сооружение, на скульптуру в нишах и табернаклях между легкими устоями чугунных ворот, начинаешь представлять себе и понимать высокую степень мастерства резчиков, привлеченных Яковом Рооде. Хотя они не были соразработчиками столичного проекта, но своей смекалкой и опытом послужили спасению его от провала, а умением и личным участием в работах воплотили свой встречный вариант в жизнь – поэтому мы вправе считать их соавторами создания этого шедевра садовой архитектуры. С завершением деревянных моделей все три умельца отправлены с обозом на Каменский завод, где предстояла отливка. Командовал обозом, составленным из пятнадцати конных подвод, двадцативосьмилетний скульптор Михаил Горяинов, служивший в должности архитекторского помощника. По-видимому, он был старшим в «модельной» команде и теперь доставлял обе изготовленные в Екатеринбурге модели по назначению на Каменский завод.
Задача Зубрицкого, шедшего с обозом, была наблюдательно-ремонтной. За сто восемьдесят километров раскатанной полозьями морозной дороги клееная деревянная поклажа , сложенная в ящики, прикрепленные к саням и подсанкам, могла опять поломаться на тягунах и угорах, обледенелых подъемах и спусках. Зубрицкий должен был наблюдать за перевозкой как специалист, знающий обе резные модели готических ворот, не допустить утрат при авариях в пути, а прибыв на место, в заводских условиях собрать обе модели по узлам, ремонтировать или изготовить заново поврежденные части и наблюдать за их состоянием вплоть до воплощения в чугуне. Рооде, ставивший на карту собственную карьеру, мог поручить такую ответственную роль только мастеру, знавшему все особенности перевозимых моделей, набившему руку не только на изготовлении, но и на подгонке частей, узлов и деталей друг к другу. На Каменском заводе у деревянных моделей Егор Зубрицкий провел две недели, готовя дерево к формовочным операциям. И только после того, как были изготовлены, утрамбованы и поставлены на просушку литейные формы, успокоившийся Рооде разрешил Егору Зубрицкому покинуть завод. 20 марта Егор получил деньги на дорогу, а спустя шесть дней Рооде докладывал в Петербург о благополучном начале отливок.
Возле резных моделей после отъезда Зубрицкого оставался сменивший его ученик каменотесного дела Василий Пылаев. Когда я нашел упоминание об этом, сразу припомнил рассказ «сивобородого Ерминингельдыча» про обучение каменотесов на проблемной древесине и не очень удивился спецтализации мастерового, приставленного к модели. А он, как видно, пользовался высоким доверием командующего экспедицией, потому что Яков Рооде именно его, Пылаева, оставил у резного дерева до завершения всех отливок. Вскоре заводской смотритель Никита Ломаев сделал в журнале такую запись:
«21 мая 1778 года. Каменотесного дела ученик Экспедиции изыскания каменьев Василий Пылаев находился при Каменском заводе у исправления к литью чугунных ворот разных моделей по сие число, а оного отправлен обратно, коему и надлежит явиться в свою команду. Жалованье ему за всё здесь бытие насчет помянутых ворот выдано 2 рубля, да на проезд от Каменского завода до города Екатеринбурга на девяносто с половиною верст (~180 км – Е.Д.) по деньге на версту – сорок пять копеек с четвентью».
Ученикам платили 12 рублей в год, или по рублю в месяц. Начисленные ему два рубля «за бытие насчет помянутых ворот», подтверждают,что Пылаев сменил у моделей Зубрицкого 21 марта, или ровно за два месяца до своего отъезда.
Завершалась почти полугодовая работа древоделов над выполнением заказа императрицы. В эти майские дни Рооде отправил доклад по инстанции: «Повеленные чугунные ворота до малых штук литьем счастливо окончены, равно и те малые штуки на днях окончить уповаю. А статуи надеюсь в июне месяце сделать. Остается в вылитых штуках грубости очисткою отнять, каковые сей грубый и несовершенный металл в литье оставляет».
Резчики свое дело сделали. За Горяиновым оставался должок по скульптуре. Работу продолжали плавильщики, формовщики, литейщики. Вступали в свои права вызванные с Березовского завода слесари и чеканщики. Аврал заканчивался. Судьба деревянных моделей больше уже никого не интересовала. Резному дереву готических ворот императрицы предстояло пойти на дрова. Отлитые в чугуне копии начинали самостоятельную жизнь оригинальных произведений декоративного искусства. Неблизкая дорога в столицу ожидала уложенный в ящики и покрытый плотным чернением чугун. Для ворот уже готовили место в Царском Селе. Их снаряжал в дорогу архитекторский помощник Никита Яковлев. Он составил подрообный «реестр вылитым воротам», перечислив и взвесив все детали и части, из которых они состояли. Их вес – общий с упаковочными ящиками – достигал 1733 пуда (28 тонн). Чтобы перевезти этот груз с завода на пристань реки Чусовой, выписали подорожную на сто двадцать лошадей. Возницы пуганули животных крепким присловием, и обоз с тяжелой поклажей медленно выехал с заводского двора.
Отправка ворот в столицу была, несомненно, вехой в истории горнозаводской промышленности Урала. Очень хотелось знать, как сказалось это событие на судьбе виновников торжества – мастеровых, не посрамивших своей профессии. Архивные документы не давали прямого ответа на такой вопрос. Оставалось выяснить это самому, сопоставляя реестры должностных назначений и просматривая переписку администрации. Оказалось, что Егора Зубрицкого по представлению Якоа Рооде вскоре определили в плотники у шлифовальных работ с годовым жаловиньем сорок рублей – вдвое большим против прежнего.
Михаилу горяинову, отменно справившемуся с архитектурным обликом и скульптурной частью ворот, позволили изваять в мраморе портрет президента Академии художеств, и он достойно выполнил эту работу.
Василий Пылаев в декабре того же года получил от командующего экспедицией сверх обычного своего жалования денежное вознаграждение «за прилежные труды в деле высочайше повеленных чугунных ворот».
Не просчитался и сам коллежский советник Рооде, предпринявший смелую операцию с изготовлением новых деревянных моделей и преподнесший Бецкому кабинетный вариант готических чугунных ворот. В марте 1779 года в столице был подписан Указ о переводе Якова Фомича Рооде в Петергоф.
Когда по архивам я восстановил для себя эту волнующую историю, то не мог не съездить в Царское Село взглянуть на многотонную ажурную арку из чугуна. Вернувшись, рассказал в печати о том, что видел и как всё создавалось. На встрече с резчиками-любителями в клубе ко мне подошел старик Первушин.
–В свое время я тоже ездил поклониться этому памятнику рабочей смекалки,– сказал Анатолий Ерминингельдович,– резчик видит в каждой художественной отливке копию с уникальной резной работы нашего брата. У дерева век короткий, но переведённое в металл, искусство резчика живет вечно.
Мои «архивные похождения» не прошли бесследно. Вскоре после журнальной публикации поступило письмо из Ленинграда от искусствоведа Милицы Филипповны Коршуновой, просившей сообщить ей точные архивные ссылки (фонд, том, лист) по каждому найденному мной документу о злоключениях деревянной модели. Я отправил ей список с подробными ссылками. Оказалось, что Милица Филипповна заканчивала работу над книгой об архитекторе Юрии Фельтене, и свежие данные о реализации его проекта, связанного с готической аркой для Английского парка в Царском Селе, следовало включить в новый научный труд. Она прислала мне эту книгу в подарок – интересное научное исследование работ выдающегося архитектора и, вместе с тем, практический путеводитель по архитектурным памятникам, связанным с именем этого зодчего.