Она лежала лицом к стене, накрытая потрепанным больничным одеялом ядовито-розового цвета, поджав ноги, как будто стремясь согреться, сохранить хоть немного тепла. Больше в палате никого не было. Началось время приема посетителей, и все ее товарки по несчастью спустились вниз к людям, к родственникам, к тем, кто волнуется за них. Она никого не ждала и никого не хотела видеть. Смотрела на стену и выводила на ней пальцем видимые только ей узоры. За небольшой фанерной ширмой, где располагалась раковина, слышался шум воды, текущей из неплотно закрытого крана. Надо бы встать, закрыть до конца, чтобы прекратить это изматывающее, выводящее из себя капанье. Но с недавних пор она перестала видеть смысл во всех этих действиях, она не понимала, что может измениться, если закрыть кран, кому от этого станет легче.
Он вошел в палату тихо, почти незаметно. Она не изменила положения, все так же продолжая рисовать невидимые узоры, но что-то в ней изменилось. Напряженность и обреченность, которых и без того было хоть отбавляй, еще увеличились. Она сжалась как зверек, который в страхе перед ударом старается забиться в угол, стать маленьким и невидимым.
- Привет. Я говорил с врачом. Тебя уже можно забрать домой.
Она молчала.
Он подошел к кровати и только хотел поправить одеяло, сползшее на пол, но резкий, почти болезненный окрик, почти стон "Уйди!" не позволил ему закончить движение. Его рука замерла в нескольких сантиметрах от кровати, а сам он согнулся, да так и замер, застигнутый этим окриком.
- Ну что ты...
Она опять молчала. Он наконец-то догадался изменить свое положение в пространстве... По хозяйски оглядев больничную палату, он поморщился. Действительно, кому такое может понравиться? Большая комната, стены выкрашены в темно-голубой цвет, с потолка местами падает штукатурка, хотя, по всему видно, что ремонт делали совсем недавно. Стена, противоположная двери, почти полностью состоит из окон, от которых явственно потягивает сквозняком. Он подошел к двери и прикрыл ее. Завернул до конца кран. Подошел к окну, отодвинул тяжелую занавеску. В палате стало светлее. Пять больничных коек были расставлены, согласно какой-то странной логике, причем две из них находились непосредственно около окон, и больные, лежащие на них должны были испытывать попеременно охлаждающее дуновение ветра и обжигающий жар батарей. Но батареи пока были отключены, поэтому было просто холодно. Слева от двери стояла вешалка для вещей, за ней располагалась раковина, огороженная с одной стороны ширмой. Сразу за ширмой вдоль стены стояла кровать, на которой лежала она, все так же молча рисуя узоры.
- Собирайся. Я забираю тебя. Хватит с тебя больниц, да и холодно здесь.
«Поздно, все поздно. Где же ты был раньше, когда я звала тебя, когда еще можно было что-то изменить?»
Она молчала.
- Я виноват перед тобой, но у меня было очень много дел, я только недавно решил все проблемы, которые навалились на меня все сразу и так неожиданно. Ты, наверное, обвиняешь меня в том, что случилось и, наверное, ты права. Прости.
-Уйди!
«Я не хочу тебя ненавидеть. Зачем ты пришел сейчас? Зачем… Сейчас уже ничего не измениться. Простить? Да нет, ты не виноват. Я сама сделала очень много ошибок. И поэтому больше не хочу их делать. Уйди, прошу тебя!!! Дай мне сохранить о тебе хорошие воспоминания, не надо оправдываться, просить прощения. Никто не виноват в том, что произошло. Да и не в этом дело. Просто все это уже поздно»
- Не молчи. Давай хотя бы поговорим.
Он опять подошел к кровати. Стоял и смотрел на нее. Ощущая неловкость, он не понимал, почему и не знал, как избавиться от этого чувства. Ему казалось, что стоит только прийти в больницу, где она лежала уже почти неделю, сказать ей что-то ласковое и успокаивающее, и все само собой наладится. Он просил прощения, но сам не чувствовал за собой никакой вины. В конце концов, она сама приняла это решение – делать аборт, он узнал обо всем этом уже после. Ну да, она, кажется, звонила. Но он же работал. Работа была для него всегда на первом месте. Он прятался за ней от всего, что еще могло быть хорошего в его жизни. Он считал, что работа – это его единственная настоящая страсть. Наверное, он был прав, но почему-то сейчас понимал, что потерял что-то важное. Уже потерял, бездарно пропустил гол в свои ворота, сделал ошибку, которую нельзя исправить.
- Поедем. Я тебя забираю домой. Сейчас придет врач и оформит выписку. Я тебя к себе забираю, тебе же после операции нельзя напрягаться.
Она никак не реагировала. Молчала, смотрела в стену.
«Никуда я не поеду. Уйду, когда захочу. Пожалуйста, не надо ничего говорить. Это был твой ребенок, но у тебя, возможно, еще будут дети. А вот у меня их уже не будет. Никогда. Я долго не хотела делать аборт. Нет, не так. Направление, анализы. Все это я делала именно тогда, когда надо. Но до самого последнего момента я не теряла надежды дозвониться до тебя. Решать все самой. Тяжело. Даже о том, что я беременна, я сообщила не тебе, а твоему автоответчику. Вполне допускаю, что это сообщение ты стер не читая. Но я все равно ждала и надеялась на чудо, хотя бы на то, что ты разделишь со мной груз принятия такого решения. А еще больше я надеялась, что ты запретишь мне это делать. Да я самостоятельный человек, но эта самостоятельность не благо, а наказание. И ты знал. Я бы послушалась тебя, какое бы решение ты не принял. Но тебя не было. Никто не думал, что все получится так, а не иначе. Вероятность неблагоприятного исхода очень мала. Но ведь «везет» же кому-то. Вот так и получилось. Да еще та простуда, которую я подцепила почти сразу после аборта. Прогуливалась около твоего дома, хотела хоть об этом рассказать лично, попытаться передать, что я пережила, попросить, наконец, прощения за то, что убила твоего ребенка. А теперь все поздно»
Он протянул руку, хотел погладить ее по плечу. Когда-то его прикосновения успокаивали ее. Но сейчас он опять наткнулся на невидимую стену, окружавшую ее и сконцентрированную в одном слове. Она вдруг перестала молчать, она повторяла одно и то же слово:
- Уйди… Уйди!.. Уйди!!.. Уйди!!!!!!
И он ушел.