История вторая
«Французы в Москве»
В отличие от французов 1812-го года, грабивших и мародерствующих на улицах горящей Москвы, это были вполне мирные гости, хотя и тоже проходящие военную службу в рядах французских вооруженных сил. Нравы смягчились, и наши французы уже не были столь кровожадны, какими были их предшественники. Они приехали в Москву с сугубо мирными целями – для прохождения альтернативной военной службы в суровых условиях российского климата и тяжелой политической и экономической обстановки, ставящих нас по экстремальности условий проживания в один ряд с многочисленными банановыми республиками, где одно марионеточное правительство сменяется другим с периодичностью сезона дождей.
Во Франции 9 месяцев срочной службы можно заменить на 1,5 года альтернативной, и вот т.н. французские «отказники» приехали на российские просторы ковать свой мужской характер.
Впрочем, условия, в которых они отбывали свою воинскую повинность, не были такими уж экстремальными. Все их обязанности сводились к работе в некой французской фирме, имеющей в Москве свое представительство, занимающейся реализацией оргтехники. Они устроились в Москве даже с комфортом – сняли двухкомнатную квартиру с видом на Белый дом, работа у них была не слишком обременительной и сводилась к обязанностям менеджеров в офисе, на место которых нашим соотечественникам приходилось еще выдержать и порядочный конкурс. Если прибавить к этому получаемую ими зарплату, по московским меркам, приближающуюся к воплощению самых смелых надежд, то можно сказать, что они совсем неплохо устроились. А также, если мы еще вспомним, что это было для них отбытие воинской повинности, то нетрудно будет понять, что Москвичи, общавшиеся с ними (у некоторых из которых были еще живы воспоминания о собственной воинской службе), смотрели на них, как на выходцев из другого мира.
Нас с ними познакомил наш вездесущий Леня (многократно упоминаемый мною прежде), который в них просто души не чаял. В России, вообще, очень любят иностранцев. Гораздо больше, чем соотечественников. Очевидно, эта любовь – проявление нашего общего комплекса неполноценности перед другими нациями. Почему у нас так любят инородцев – не понятно. Вроде те же руки, ноги, голова – ну, разве, что одеты немного получше и денег – побольше, - так ведь не в этом же дело! Не за деньги же и белые штаны любят на Руси иноплеменников. Если уж на то пошло, многие из наших теперь могут дать 100 очков вперед рядовым европейцам – и в плане нарядов, и на счет доходов. А вот, поди ж ты – при встрече с иностранцем как-то тушуются, теряются, отводят глаза в сторону, словом ведут себя так, как будто заняли у него минимум тысячу долларов до получки и до сих пор не вернули. В чем же секрет бескорыстной любви русских к иностранцам? Многие лучшие умы бились над этой загадкой, ответ не найден до сих пор. Быть может, он в нашем необъяснимом желании быть, во что бы то ни стало во всем на них похожими и в невозможности этого достичь?
В любых компаниях, где появлялись наши французы, их принимали на ура. Им это было в диковинку и, конечно, очень лестно. Нигде у себя на Родине они не были столь ценимы. Дело было, конечно, не в них - в весьма средних и ни чем не примечательных молодых людях, - а в том, что они были французами. В их лице приветствовали далекую солнечную Францию, в которой никто из тех, кто их встречал, никогда не был и не имел ближайшей перспективы когда-либо туда отправиться. Быть может, если бы мы все имели такую возможность, на них смотрели бы совсем по-другому.
Французов просто носили на руках. Так, Леня, проводя их в метро, всерьез доказывал контролерше при входе, что с них нельзя брать плату за проезд, потому что они, видите ли, иностранцы! И самое удивительное – он был настолько убедителен, что провел-таки их мимо ошалевшей тетки бесплатно.
Вывозя иностранцев в лес на русскую экзотику – шашлык, их обнимали самые красивые девушки. Когда они пели свои песни вокруг костра, все затихало. По первому щелчку их пальцев русские песни прерывались и гораздо более голосистые и музыкальные исполнители безропотно передавали гитару дорогим французским гостям без слуха и голоса, когда тем взбредало на ум огласить округу квакающими звуками своего шансона, только потому, что те пели по-французски.
Избалованным вниманием и хлебнувшим русской водки потомкам Галлов начинало казаться, что здесь, в России, они и впрямь сделались умнее и красивее, чем были у себя на Родине.
Вообще-то, французские гости, которых охаживал наш Леня, были достаточно бестолковы. Так, никак нельзя было втолковать одному из них, что гнилое бревно лучше подбросить вверх, чтоб оно, упав с высоты, раскололось надвое. Гость упорно норовил бросить его вниз, из-за чего, несмотря на все его усилия, оно упорно оставалось целым.
В принципе, на них смотрели, как на экзотику, как на что-то доселе невиданное, что интересно потрогать и попробовать на зуб. К ним относились как к неразумным, еще плохо ориентирующимся в нашей действительности чудакам, впрочем, совершенно безобидным, которых у нас в стране нужно опекать, чтобы они не расквасили себе нос.
Впрочем, один из вечеров, проведенных в их кругу, сдернул с наших французов маску благодушия, показав их некоторые неприглядные черты, проявившиеся на свет в отсутствие необходимости таиться под личиной воспитанности и светских приличий.
Дело происходило у них на квартире. Собралась компания – несколько французов и нас – их московских гостей. На вечере пели песни под гитару, т.е. кто-то пел, а остальные слушали. Никаких иных действий никто больше не предпринимал. Нужно отметить эту рациональную черту у европейцев. Они превращают даже развлечение в дело. Один поет – остальные слушают. И все. Такое вот занятие на отдыхе. Какой контраст с русским застольем, где и споют, и поспорят, и подерутся, и поцелуются, словом, за вечер успеют заняться всем – кому что больше по вкусу.
Ничего такого не было на том вечере. Тут только пели. И слушали. Я еще забыл упомянуть третье – общее для всех – занятие, что сплачивало гостей, а именно, потребление внутрь пива в количествах, от которых не становится дурно разве что немцам (ибо это их национальный напиток), русским (которым, вообще, все равно, что пить), да еще, пожалуй, французам, достаточно долгое время прожившим в России, и прошедших суровую закалку в походах на русскую природу.
Леня, который и привел нас, первым не выдержал взятого темпа и уснул прямо в кресле, свернувшись в нем калачиком.
Для французов все еще было в диковинку, что человек под действием винных паров может отключиться до такого состояния, что уже больше не реагирует ни на какие внешние раздражители. Ленин вид вызвал у них нездоровый интерес. Один из французов под общий хохот своих товарищей наладился стучать ногой под зад заснувшего, отбивая такт песни, которая звучала в данный момент. Исполнитель ее, т.е. я, будучи возмущен таким неджентльменским поведением наших братьев по разуму, прибывших из Европы, прервал песню, несмотря на требования публики доиграть до конца.
Мы покинули квартиру, будучи несколько шокированы поведением наших новых французских друзей, которые из всех способов повеселиться, выбрали самый непристойный – поглумиться над телом усопшего.
В завершении скажу, что бум на французов вскоре прошел, всем быстро приелась их диковинность, которая, будучи всегда одного тона, быстро вышла из моды. Наобщавшись с ними, мы не нашли в них ничего, заслуживающего внимания, - обыкновенные, мало чем интересующиеся, самодовольные снобы. Компания, в которой они вновь и вновь появлялись, уже не оказывала им столь триумфального приема, как прежде, у всех, вдруг, появились свои интересы и дела, и все трудней было найти время для встречи с нашими иностранцами, чтобы, одинаково улыбаясь, из вечера в вечер везти с ними разговоры об одном и том же. Они просто стали неинтересны. Французы никак не могли понять такой перемены в отношении к ним, - как это, будучи нарасхват, они вдруг стали в одночасье никому не нужны, - и не могут, наверное, объяснить этого до сих пор, виня во всем, как единственную причину всего случившегося, загадочную русскую душу.
05.09.03 г.