КРАСНЫЕ ДРОВА
Слышал я от музейных реставреторов, что по берегам Оки после очистки русла от топляка брошены в разных местах добрые поленья, а то и кряжи черного, или морёного дуба. В том краю у приятеля в ста километрах от Нижнего Новгорода была дача, и я решил слетать к нему за парой поленьев «морёного золота». Что за дерево мореный дуб! Его матовая, почти бархатистая чернота сводит с ума знатоков старины. И не только знатоков. Простоватый столик мореного дуба на аукционах идет с пятизначной стартовой цены. Издавна хотелось разжиться хотя бы полешком этого дерева, чтобы инкрустировать собственные работы. У меня хобби – художественные поделки из дерева.
Приятель сказал, что дача далековато от дома, но по сравнению с перелетом расстояние все-таки незначительное. Пришлось прихватить с собой провожатого – седенького бодрячка, которому знакомы в тех местах не только болотные кочки, но и браконьеры, без помощи которых такие экспедиции обречены на провал. Провожатый был прокуренным мужичонкой с клешневатой крепкой ладошкой. С хрустом пожимая нам руки, он сходу ввинчивался в проблему.
– Много ли надо морёнки? Лучше давайте съездим за красным деревом. Есть тут рядом сельцо занятное – Бор. Крестьяне хоть и голь перекатная, на стакан самогона втроем не наскребут, а избы и бани топят исключительно международной валютой – красным деревом, привозимым из-за морей.
Побывать в легендарном селе согласились, но на обратном пути, ибо раскиданный по берегам бесхозяйственный дуб мог бы нас не дождвться, и потому представлялся более соблазнительной причиной для срочной поездки.
Половину пути провожатый сокрушался, что не взяли с собой пару бутылок – одну рыбакам, другую себе, ибо уха без водки никуда не годится.
–Ешь из одного котелка, но под стопку – ушица, а всухую – рыбный суп, – объяснял он–. Мы его успокоили, дескать, была бы вода в речке, да хорошая рыба, а за бутылкой дело не встанет.
Машина мчалась по неширокой асфальторованной дороге. Невысокий лес, подступавший к обочинам, вытягивался в монотонную линию. Чтобы не задремать, поддерживали затухавший разговор.
– Говоришь – инкрустация, – нудил провожатый, – а что инкрустируешь?
–Разное. Люблю на ровной поверхности класть мозаику: тонально подобранные кусочки древесины выкладывать по рисунку. Красиво.
Собеседник завозился на сидении, клешневатыми пальцами стиснул мое плечо.
–Говори, говори! Я видел такое в партизанском отряде.
Оказалось, он был радистом у партизан, дравшихся с гитлеровцами в лесах Белоруссии. Однажды принял шифровку из центра, разрешившего проведение боевой операции, которую партизаны прозвали «застольной», потому что в глубоком тылу врага ходили через минные поля кружными дорогами и перелесками, по топким болотам на другой конец области за инкрустированным столом
В тридцати километрах от расположения отряда в беду попал пожилой сельский столяр. Вконце тридцатых этот умелец участвовал во Всесоюзных выставках достижений народного хозяйства. По заданию областного комитета партии незадолго до войны начал готовить подарок к дню рождения Иосифа Виссарионовича Сталина – стол, инкрустированный тысячами кусочков редкостной древесины. Война помешала ему закончить работу. Красная армия отступала, пришли вражеские войска, но старик тайком продолжал начатое и уже близок был к завершению. В село прибыл высокопоставленный офицер . В окружении солдат и полицаев он ввалился в дом к столяру и с порога объявил, что командованию известно какой преступный замысел вынашивает старик, выполняющий задание коммунистов. Полицаи обыскали дом, внесли в горницу детали стола. Офицер оказался специалистом. Работа ему понравилась, а когда староста сказал, что все это сделано из отходов, проданных Советами колхозникам на дрова, пришел в натуральный восторг и приказал закончить мозаику в течении месяца. Европа готовилась отмечать день рождения фюрера. В армии как раз обсуждали идею – отправить в рехсканцелярию оригинальный подарок от имени освобожденных крестьян. Контролировать сроки он поручил перепуганному сельскому старосте и предупредил, что саботажников ждет расстрел без суда и следствия. Выставил охрану возле избы умельца и покинул село.
Столяр, как мог, оттягивал время. Ровнял ровное, полировал гладкое и снова выравнивал столешницу. Он понимал, что наступит расплата – если не сейчас от немцев, то потом от своих. Пытался бежать, но его схватили, выпороли и приставили полицая, следить за каждым движением столяра. Старик, казалось, смирился и занялся делом, но вдруг, подрезая торец у ножки, полоснул себя ножом по руке. Рана оказалась серьезной, и хотя обстоятельства выглядели естественно, мастера увезли в район, допрашивали под пыткой, как саботажника. К счастью, все обошлось, и спустя неделю он вернулся к работе. Поскольку одной рукой много не неработаешь, приставили соглядатая помогать старику.
Тем временем партизаны узнали о перехвате врагом государственного подарка и запросили у центра разрешение похитить стол вместе с мастером. «Застольный» поход был утвержден, и партизаны успешно осуществили его.
– После войны я видел тот стол в музее,– говорил провожатый, – не думал, что обрезки фанеры и щепки, уложенные со знанием дела, могут так переливаться и украшать поверхность. А рана у деда была глубокая. Два пальца на левой руке так и не ожили...
Дорога, завершаясь, спускалась крутым склоном к деревне Низково, раскинувшей домишки вблизи Оки. Здесь был дачный участок моего приятеля и конечный пункт нашей поездки. Провожатый ушел поболтать с местными добытчиками, и к вечеру мы уже чистили рыбу. Поутру на участке, показанном нам за три бутылки «сучкá», набрали охапку матово-черных поленьев. Было ясно, что с вязанкой дров в самолет не пустят. Поэтому до поры я оставил мореное сокровище на даче приятеля. Чтобы не возвращаться с пустыми руками, решили заехать в Бор, глянуть на красные дрова этой сказочной деревеньки .
Провожатый привез нас в нормальный сельский поселок, в котором подле ворот каждой избы высились груды рыжих досок и штабеля бурых бревен. На одной из улиц, где запасы дров были особенно велики, остановились. Провожатый сказал: «Плачỳ по пять рублей за полено нашей родной древесины, если вы его тут найдете». Мы вышли из машины посмотреть на дрова поближе. Меня интересовали лишь доски. Текстура красного дерева, или махагони, имеет неповторимую струистость, отличающую его от всякой другой породы. Сомнений не оставалось: дрова, сложенные возле крестьянских изб, привезены из-за океана. Отменные бревна и плахи. Красные дрова перестройки.
Подошли к штабелю, сложенному из широченных досок цвета беж. «Толщина шесть дюймов», – пояснил провожатый. Вероятно, их списали на дрова, из-за некондиционной окраски: красное дерево должно быть красным, а не бежевым. Огромнейшие доски 90 на 400 сантиметров! Наверное, из одной такой доски добрый деревенский столяр выкроит пару замечательных кресел и более сотни сувениров помельче. А в штабеле мы насчитали полторы дюжины этаких плах. Наш бывший партизанский радист сообразил, что можно выкупить у хозяина хотя бы половину доски. Примериваясь, мы взялись за её торцы, но приподнять не хватило силенок.
В переулке старуха ломала колуном красную доску. В ее дровянном развале виднелись бурые досочки в дюйм толщиной. То, что надо! Колун был ей не по силам. Я вызвался помочь, попутчики ждали возле машины. Когда у калитки выросла гора наломанной мною щепы, хозяйка сказала: «Денег-то у меня нету. Может, стопочку примешь?»
– Нет, спасибо,– сказал я, – лучше подарите мне одну из ваших досок.
–Делов-то, – обрадовалась старуха,– бери хоть две. Нам такого добра кубометрами выписывают с мебельной фабрики.
Я выбрал аккуратную полутораметровую доску шириной в ладонь. Когда выруливали на тракт, провожатый спросил:
– А доска-то тебе зачем?
–Друзьям покажу. Посмотрят, чем сельский советский бедняк топит свою развалюху. Но сначала для наглядности вырежу из нее шкатулку .
Обещание я сдержал спустя полгода. Шкатулка получилась красивой. Глядя на неё, я поражался не тому, что у меня получилось, а той немерянной массе дыма и копоти, с которыми богатство нашей страны вылетало в трубу. На выставках декоративно-прикладного искусства резная шкатулка из красного дерева получала дипломы, а когда пришло время вывезти ее за рубеж, на таможне потребовали предъявить особое разрешение Министерства культуры на вывоз художественных ценностей. Напрасно я объяснял чиновникам, что это моя собственная работа. Доказательства не принимались. Чиновник твердил одно: «Художественное изделие из ценного дерева требует разрешения и оплаты установленной пошлины. Попытка провезти без разрешения – контрабанда».
– Позвольте, но я её сделал из бросовых дров, проданных государством на отопление. Может быть, когда-то дрова были красными, но та поленица давно дымом вылетела в печную трубу, а из последнего обломка сделана эта штука. Иначе бы и она вылетела туда же.
– Хватит, – сказал таможенный начальник,– мало ли что у нас вылетает в трубу, а через границу муха не пролетит.
Пришлось хлопотать о разрешении и платить высокую пошлину. Хорошо еще, что дрова были красными. А если бы черными, да мореными? Страшно подумать!