Дело в том, что видеть меня... ну, скажем, необязательно. Мы существуем, но условно. Кто захочет – увидит, а не захочет... вообще это насилие и дурной вкус: быть принудительно реальным.
Сигизмунд Кржижановский. Клуб убийц букв.
-------------------------------------------------
Петя был плохим артистом. Это все знали, знал и он сам. Но он все равно играл, потому что играть любил, а делать что-то другое Петя умел еще хуже, чем играть. Играл он, в основном, в разных детских спектаклях. Играл разбойников, волков, Дедов Морозов, каждого из Двенадцати Месяцев, сказочников и пиратов. Это его кормило и, несмотря на осознание своего театрального ничтожества, Петя был жизнью удовлетворен.
В это слегка дождливое утро Петя шел, весело насвистывая, на прослушивание в только что открывшейся театр. Театром, по большому счету, его еще нельзя было назвать, так как он состоял только из главного режиссера-вдохновителя, названия и снятого полуподвального помещения в старом фонде.
Режиссера звали Василием Степановичем, но он предпочитал называться громко, Варсалафием. Он был очень прогрессивно настроенным молодым человеком, с длинными, не очень чистыми, волосами, в косоворотке, ну и, как положено, с горящим комсомольским взором. Свой театр он хотел назвать Новым Театром, но ему сказали, что такой театр уже есть. Варсалафий не растерялся – “Тогда назовем его - Еще Одни Новый Театр. Посмотрим, который история полюбит больше”. Народ подумал и сократил до “Еще Один”.
Так вот в этот, Еще Один театр, Петя шел на прослушивание на роль в новаторской постановке Гамлета. Варсалафий прожужжал всем уши о своих идеях, но сами идеи загадочно хранил пока в своей гениальной голове.
На прослушивании народу было немного. В основном знакомая по детским утренникам публика. Пете было предложено изобразить умирание лилии, потом что-то продекламировать по книжке; текст он видел впервые. Варсалафий смотрел внимательно, запрокидывая назад голову, иногда нервно вскакивал, обходил вокруг угловато умирающего Пети, потом опять садился и опять резко запрокидывал голову. Когда Петя закончил читать странное стихотворение, Варсалафий сказал, запустив пятерню с грязными обкусанными ногтями в, и без того растрепанные, волосы, - “Великолепно, приходи в понедельник на раздачу ролей”.
На раздачу ролей Петя шел с внутренним напряжением. Во-первых, его несколько покоробило обращение на “ты” – все-таки первый раз виделись так близко, до этого встречались на всяких посиделках, но представленные друг другу не были. Во-вторых, его пугало, что Варсалафий не рассмотрел в нем бездарности. Поразмыслив немного, Петя решил, что Варсалафий просто на столько гениален, что способен даже из него слепить артиста. И ему полегчало.
Когда Петя пришел, почти все уже были в сборе. Посреди сцены стоял стол, вокруг несколько стульев. Петя не стал рассматривать собравшихся, сел за стол и настроился слушать, как Варсалафий излагает свое понимание Гамлета.
- Во-первых, Гамлета должна играть девушка, - вещал Варсалафий, - только девушка может показать противоречивость и мягкость натуры Гамлета, а так же... его душевную слабость, бескосность и вспыльчивость . И такая девушка у нас есть.
Все посмотрели в направлении протянутой руки Варсалафия. В дальнем конце стола сидело существо неопределенного возраста, цвета и ... пола. Все одетое в черное, прямое как палка, оно скорее напоминало ангела смерти в задумчивости, чем мягкую натуру Гамлета. Молчание затянулось, будущий Гамлет сообразил, что Варсалафй ждет, когда он представится сам. Черное изваяние открыло рот и бархатным, нелишенным какой-то приятности и загадочности, голосом, томно протянуло:
- Анна. Анна Ямпольская. И, пожалуйста, не называйте Аней. Не терплю. – неожиданно капризно закончила она. “Странная какая-то,” – Подумал Петя, но вслух ничего не сказал.
- Хм...- подал голос тучный старик с мягкими плюшевыми чертами лица, - Сара Бернар уже играла Гамлета в одно тысяча восемьсот девяносто девятом. Правда, большого успеха она не достигла. Ходили даже весьма пикантные слухи...
Варсалафий проигнорировал это замечание со смесью равнодушия и надменности достойной Нерона.
- Во-вторых, - продолжим Варсалафий, - Офелию будет играть мужчина. Я хочу сделать из нее ядро пьесы. Да, да, да!!! Не в слабохарактерности Гамлета смысл пьесы, а в глубокой драме Офелии в первую очередь, - глаза Варсалафия горели, - я покажу настоящую драму, драму достойную великого Шекспира. - Длинные волосы взметнулись, взор устремился ввысь, казалось, что глаза главрежа нашли великого драматурга где-то в районе третьего этажа и черпают оттуда вдохновение, - Офелию будет играть... – и Варсалафий сделал торжественную паузу.
- Хм... – опять пыхнул плюшевый старик, - смело, ничего не скажешь...
Петя обвел взглядом собравшихся – “Интересно, кого Варсалафий имеет в виду... Наверное, вон того длинноволосого, юношу с румянцем девушки, впервые увидевшей купающихся голых мужиков”. Это сравнение Пете понравилось, и он немного развеселился. Тут только Петя заметил, что взгляды всех сидящих за столом обратились к нему, на него же указывала главрежеская длань. Петя от неожиданности чуть не упал со стула.
- Я? Я? – одними губами произнес он, - но позвольте, - выдавил, наконец, Петя что-то напоминающее голос, - я же мужчина.
- Вот и прекрасно, - по отечески одобряюще сказал Варсалафий, - Это как раз нам и надо. Представьтесь, пожалуйста.
- Петр... – уже слегка окрепшим голосом произнес Петя, потом махнул рукой, - Петя, просто Петя.
- В-третьих, - продолжал Варсалафий, - Розенкранц и Гильденстерн будут исполнены дрессированными гиббонами. Самыми настоящими. Прошу познакомится с дрессировщиком обезьян, Иваном Никадимовичем, он же будет и подавать за них реплики. – Иван Никадимович встал и деловито раскланялся, похож он был скорее на разорившегося купца-неудачника, промотавшего отцовское состояние, чем на дрессировщика.
- Хм... – в третий раз донеслось из плюшевого рта. – Ну и дела.
- Знаете ли, довольно, - взвился, наконец, главреж, - либо вы начнете понимать и принимать новаторство в искусстве и перестанете своими хамскими, ретроградными замечаниями мешать настоящим творцам...
- Либо?
- Либо потрудитесь уйти. Я давно считал, что роль Полония лишняя в пьесе и навязана Шекспиру кем-то из труппы. – Опять взгляд брошен в область третьего этажа.
Плюшевый старик встал, вздохнул и, не прощаясь, вышел. Только после того, как за несостоявшимся Полонием закрылась дверь, Варсалафий опустил взгляд – видимо, аудиенция с автором закончилась.
Петя перестал слушать дальнейшие откровения Ваесалафия и стал рассматривать собравшихся. Черную палку Гамлета он уже изучил. Рядом сидела тучная некрасивая актриса. Петя подумал, что, наверное, так выглядели раньше гренадерши. “Скорее всего, это Гертруда. Хотя кто этого Варсалафия разберет...” Дальше сидел артист без возраста, и, как показалось Пете, без внешности. Рядом с ним сидел артист с выдающейся внешностью старого, добротного охотничьего пса и со следами любви к бутылке. Рядом... Петя с трудом подавил зевоту. Смотреть на коллег надоело. Многих он уже встречал раньше, одних - на детских утренниках, других - на богемных пьянках, третьих – в очередях на прослушивание.
Вдруг, в самом углу комнаты, он увидел девушку. Петя был абсолютно уверен, и если б его кто-то спросил, ответил бы, не задумываясь, – когда он пришел, девушки не было, и как она появилась, он не видел. Она как будто материализовалась из воздуха. Петя был поражен тихой, ласковой красотой, струившейся от нее. Девушка только-только вылупилась из девочки, ее стройную фигурку обнимал простой сарафан, толстая русая коса была уложена обручем на голове... русская красавица, да и только. “Интересно, сколько ей лет...” Девушка перехватила Петин взгляд, застенчиво улыбнулась и опустила глаза...
- Петя, Петр, очнись, еще рано впадать в безумие, мы еще только на первом акте, - голос главрежа вывел Петю из оцепенения. Он обернулся, виновато улыбнулся, хотел что-то сказать, показывая на девушку, но когда повернулся обратно, девушки уже на стуле не было.
- Извините, - только и сказал Петя и принялся старательно слушать.
Вечер закончился без новых происшествий. Следующая репетиция была назначена на послезавтра. Все разошлись.
На завтра шел мелкий питерский дождик. Петя был плохим артистом, но старательным. Поэтому весь день он провел на Моховой, в библиотеке театрального института, изучая, кто и что писал об Офелии. Оказалось – фрейдизма много, а толку мало. Маститые теоретики театра не разделяли мнения Варсалафия о ее главенствующей роли. Когда Петя собрался домой, было уже темно. Дождь усилился. Петя плотнее закутался в джинсовку. “Зонтик в библиотеке остался...” - вздохнул Петя и шагнул под дождь.
Он уже собирался начать думать о своей тяжелой, неудачной актерской судьбе, как вдруг почувствовал легкое прикосновение, даже не почувствовал, а угадал, как будто на плече опустился листок клена. Петя резко обернулся и чуть не наступил на девушку. Она была мокрая насквозь. Сарафан прилип к телу, красиво подчеркивая небольшую грудь, тонкую талию, красивые бедра. Петя не был мастером знакомства с девушками, слова застряли в горле, сердце забилось, руки задрожали, короче говоря, Петя смешался.
- Извините, - робко начала девушка. Голос ее был нежный, “как поцелуй солнечного зайчика” – подумал Петя и порадовался еще одному умелому сравнению. – Я Вас жду.
- Ой, Вы совсем промокли, - и он укутал ее в свою джинсовку, поеживаясь под струями дождя.
Она прижалась к нему и так, обнявшись как пара влюбленных, они дошли до Петиного дома, не проронив больше ни слова.
“Странно... как все странно” – думал Петя, - “вчера в театре, и сегодня... откуда она взялась, что все это значит...”
- Ничего странного, - как будто девушка прочла его мысли, - меня зовут Офелия.
Они уже стояли в сухой парадной. Не смотря на создающие ощущение дома и уюта запахи мочи, жареной рыбы, дешевых сигарет и стирального порошка, тепло не становилось. Девушку била мелкая дрожь. Петя обнял ее и повел к себе в квартиру.
- Ты совсем озябла, так и простудиться недолго – Петя даже не заметил, как перешел на “ты”.
- Это ничего... я один раз уже плавала в холодной воде полдня... пока меня не выловили.
Дома Петя согрел чай и заставил девушку надеть толстенные шерстенные носки и волосатую фланелевую рубашку. Девушка пришла немного в себя.
- Значит, тебя зовут Офелия. Ясно. Я вот тоже – Офелия, - и он рассмеялся. – Правда, не настоящая, - поспешно добавил он.
- А я – настоящая, - в голосе появились нотки упрямства.
- Ну, хорошо, а сколько тебе лет? Где твои родители? И, вообще, как ты оказалась одна, ночью? И почему ты ждала меня?
- Как много вопросов... – она улыбнулась. – Сколько мне лет... Не знаю... да и какое это имеет значение. Раньше, когда был жив отец и брат, когда время текло, и когда я росла, я знала. А теперь, времени для меня больше нет и возраста тоже...
“Бред, какой-то, “ решил Петя, “ все-таки простыла”. Он заставил ее съесть таблетку аспирина, уложил в кровать, укрыл одеялом и решил отложить допрос до утра. Как только девочка коснулась подушки, глаза сами собой закрылись, и через минуту она уже мирно посапывала детским носиком.
Петя постоял радом, посмотрел на девушку, выключил свет, взял спальник и лег на пол. Дождь кончился, на удивление быстро небо очистилось от туч, появилась луна. Пете не спалось, он лежал и смотрел на луну и думал о том, как странно, еще сегодня утром он лежал в кровати и мечтал познакомиться с девушкой - и вот, полюбуйтесь, девушка тук как тут...
- Ничего странного, - раздался голос из-под одеяла, - Я пришла, чтоб помочь тебе.
- Спи.
- Я не хочу спать. Почему ты мне не веришь? Все же так просто. Ты же знаешь, что души самоубийц обречены на вечное скитание, пока не заслужат успокоения... Уже несколько столетий я скитаюсь по театрам и помогаю ставить Гамлета. Ну, понял, наконец? – Пете показалось, что он разговаривает с маленькой избалованной девочкой, которая объясняет ему правила какой-то дурацкой игры.
- Понял, - быстро согласился Петя, его даже стала забавлять эта игра. – А отца твоего звали Полоний, а еще у тебя был брат.
- Да. Лаэрт.
- Ну вот, все и выяснили, - бодро сказал Петя, - а теперь давай спать.
- Не веришь ты мне... – Офелия отвернулась и неожиданно разрыдалась, - Как мне надоело... одно и тоже... – слышалось сквозь рыдания и всхлипы, - почему мне никто не верит... из века в век... одно и тоже...
Петя был плохим артистом, но добрым человеком и очень не любил, когда плачут. Он неуклюже прилег рядом с Офелией, обнял ее, стал гладить по голове, плечам, спине, стараясь успокоить. Постепенно это ему удалось. Девушка еще всхлипывала, но кризис прошел. Она повернулась к Пете лицом, быстро чмокнула в губы, прижалась к нему, еще пару раз всхлипнула и уснула. Петя, боясь пошевелиться, пытался думать о том, что с ним произошло, и не заметил, как тоже уснул.
Когда Петя очнулся, было уже позднее утро. Он потянулся, сгоняя остатки сна, подивился, почему он спал в одежде, и тут только вспомнил вчерашний вечер. “Офелия!” – позвал он. Никакого ответа. Он позвал еще раз – молчание. Вскочил, облазил весь дом – ни девушки, ни даже малейшего намека на ночную гостью. Петя налил себе кофе, “Наверное, опять померещилось,” – решил он и стал собираться на репетицию.
Репетиция прошла неудачно. Анна-Гамлет ходила по комнате, картинно заламывая руки и томным голосом произнося плохо заученную роль. Варсалафий был недоволен. В конце репетиции он назвал ее Анечкой, чем вызвал бурю слез, криков и обвинений, что ее не понимают, что душа ее ранена и имя испохаблено. Все бросились ее утешать, и репетиция закончилась.
Петя брел домой, печальные думы опять нахлынули на него. Зачем он ввязался в эту пьесу? Так ли велик Варсалафий, как пишет о нем А.М.Ф., пера которой боялись даже самые маститые театральные деятели? Думы постепенно перешли на осмысление его, Петиной, роли в пьесе и в жизни вообще. Понятно - радости это не прибавило. Подходя к двери, он решил назавтра сказать Варсалафию, что он отказывается от роли и вообще бросает актерскую профессию. Ключ повернулся со знакомым щелчком, дверь открылась, и...
- Ты где бродишь? Я уже тебя заждалась. - Голос девушки был такой веселый, такой искристый, и такой, такой, такой желанный.
- Офелия!!! – С криком, которому мог бы позавидовать Гойко Митич, играя Чин Гач Гука, Петя ворвался в комнату.
- Ну, что ты вопишь, глупый. Куда ж я денусь... до премьеры?
- А потом, - остолбенел Петя.
- А потом видно будет, - беззаботно ответила она.
- А где ты была?
- В Лондоне и Амстердаме. Ты думаешь, только твой хваленый Варсалафий ставит Гамлета? Я тебе, кстати, сюрприз привезла – настоящий английский эль, тысяча пятьсот какого-то года, - тараторила она. - Когда-то мы такой распили с Сарой Бернар и после этого нас назвали лесбиянками, с тех пор я не показываюсь толпе, а только избранным, - и она игриво подмигнула.
Бутылка была действительно древней, припорошенной паутиной. Петя не разбирался в элях, да, и вообще, в алкогольных напитках, но и он почувствовал запах старины, средневековья, рыцарства и пиратов... Офелия налила ему и себе в, не понятно как у Пети сохранившиеся от прадедушки, рюмочки.
- За знакомство.
- За Шекспира.
Петя залпом выпил, как его учили сокурсники пить водку. Эль обжег горло, Петя закашлялся. Офелия звонка рассмеялась. Она та только обмакнула в янтарный напиток верхнюю губу. Петя все никак не мог прийти в себя, Офелия подошла к нему и взъерошила волосы. То ли на него подействовал благородный напиток, то ли близость молодого тела, но в следующий момент он уже ощутил себя целующим девушку, срывающим сарафан, ласкающим ее грудь...
Часа через два девушка села и потрепала Петю по голове.
- Эй, герой-любовник, вставай. Работать пора.
- Работать? – с удивление протянул он.
- Конечно. Нам же надо делать из тебя Офелию. Настоящую.
- Ааааааааа – опять протянул он с явной неохотой, - ну давай.
- Не нукай, - Офелия вскочила и топнула ножкой, - быстро вставай и за работу.
Столько было в ней решимости, упрямства и... каприза, что Петя покорно встал, накинул халат, достал роль и стал читать.
- Во-первых, не делай мне одолжений. А, во-вторых, подумай сам, разве скромная девушка будет так стоять? Смотри.
Офелия завернулась в простыню и обошла вокруг Пети, напевая:
Клянусь Христом, святым крестом.
Позор и срам, беда!
У всех мужчин конец один
Иль нет у них стыда?
Ведь ты меня, пока не смял,
Хотел женой назвать!
И было б так, срази нас враг,
Не ляг ты ко мне в кровать.
Девушка прыгнула на Петю, опрокинула и поцеловала в нос.
- Вот как надо. А теперь работать.
И они стали работать. Каждый день, когда он приходил с репетиции, они ели, занимались любовью, а потом работали до утра. Утром, когда у богемы наступает утро, он целовал девушку, она мурлыкала сквозь сон, а потом шел к Варсалафию. Вдруг у него стало получаться, он почувствовал, вжился в роль. Варсалафий был доволен до крайности – он то считал успех своей заслугой.
Иногда Петя рассказывал Офелии об очередных находках главрежа, чем порой доводил девушку до коликов, так смешно он рассказывал и изображал Варсалафия. Например, однажды Варсалафий придумал сделать фокус. Во время объяснения Гертруды с сыном, здоровенная дрессированная крыса, изображающая мышь, проходит по сцене в пустой шкаф. Зрители видят, что шкаф пуст. После этого, Гертруда опускает занавес на шкафу, а Гамлет с криком “Мышь! Мышь!” бросается на шкаф и протыкает занавес , после чего из шкафа вываливается убитый Полоний. Варсалафий был на столько возбужден, что даже не искал подтверждение своей гениальной находки на третьем этаже. К сожалению, фокус пришлось отменить, потому что, несмотря на все уверения и уговоры, и Гертруда и Гамлет падали в обморок с завидной регулярностью, как только крыса появлялась на сцене. Варсалафий был буквально убит, правда, на следующий день он уже являлся с другой, еще более новаторской, идеей и история с крысой счастливо забылась.
Временами Офелия пропадала на день, а то и на несколько, и всегда возвращалась с подарочками, то французскими, то американскими, то еще невесть какими. Когда ее не было, Петя ходил мрачнее тучи, произнося в одиночестве добровольного заточения монологи, которые он ей скажет, пропускал репетиции, ничего не ел и ни с кем не общался... Но стоило ей только появиться, чмокнуть в нос, взъерошить волосы, и обида улетучивалась сама собой, унося вслед выстраданные, но так и не произнесенные обвинения.
Так прошли полгода. Наступила премьера. Впервые с института Петя волновался. Он боялся выйти на сцену и не увидеть Офелию, боялся сказать или сделать что-то не то или не так. Третий звонок уже прозвучал, Петя подкрался к еще не поднятому занавесу и заглянул в дырку. Девушка сидела на ступеньках в проходе между правыми и левыми рядами партера. На ней был все то же сарафан, и тугая коса все так же обнимала лоб. Она улыбалась и махала ему рукой, как будто знала, что он смотрит в дырочку. От сердца отлегло. Объяснение с Лаэртом и с возвращенным плюшевым Полонием прошло на одном дыхании.
Я не желаю, чтобы ты отныне
Губила свой досуг на разговоры
И речи с принцем Гамлетом. Смотри,
Я это приказал. Теперь ступай.
Я буду Вам послушна, господин мой.
Уф, можно перевести дух. Вроде, неплохо. Он выглянул из-за кулис, Офелия приветливо улыбнулась.
- Куда ты лезешь?!! Ты так в зал вылетишь, - Варсалафий поймал его за руку. – Но ты – молодец. Так держать.
Теперь трудный выход. Они бились над этим целую неделю, а то и больше.
Он взял меня за кисть и крепко сжал;
Потом отпрянув на длину руки,
Другую руку, так подняв к бровям,
Стал пристально смотреть в лицо мне, словно
Его рисуя.
Тут из-за кулис Анна завыла, декламируя продолжение – находка Варсалафия – Гамлет договаривает монолог Офелии. Сейчас Петю почему-то это покоробило, он подождал, когда Анна кончит, и дочитал монолог до конца. Краем глаза он взглянул на Офелию, та беззвучно шевелила губами, произнося монолог. Первые слова Полония “Идем со мной; отыщем короля” потонули в аплодисментах, публика аплодировала таланту Варсалафия. Петя посмотрел на Офелию, она тоже хлопала, но он то знал, что она хлопает ему.
Спектакль шел своим чередом. Вот и последняя фраза Офелии: “И все христианские души, я молю бога – Да будет с вами бог!”. Хорошо поставленным басом Варслафий грянул за кулисами “Отче наш” – еще одна находка. Офелия плакала, Петя тоже плакал. Он должен уйти со сцены, а ноги не слушались. Спасая положение, к нему боком подошел Лаэрт. Он подталкивает обезумившую Офелию к выходу и шепчет: “Офелия уходит. Петя, уходи уже.” А Петя вторит ему “Уходит... уходит”, пытаясь показать на Офелию. Девушка действительно. Подойдя к двери, она повернулась, послала Пете воздушный поцелуй и вышла.
Петя рванулся со сцены, за кулисами сорвал парик.
- Петя, куда ты? Ты был великолепен. – Варсалафий попытался его обнять.
- Пусти, - вырвался Петя и в размазанном гриме и длинном платье выскочил на улицу.
- Что с ним? – пожал плечами Варсалафий. Стоявший рядом пожарник тоже пожал плечами, но ничего не ответил. – Не забудь про банкет, - прокричал Варсалафий вдогонку, еще раз пожал плечами в ответ пожарнику и пошел смотреть дальше.
А Петя выбежал на улицу, напугав до полусмерти парочку нимфеток, возвращающихся из ресторана. Стал озираться - Офелии нигде не было. Петя рванулся домой. Дома то же никого. Только записка на столе: “Ты был настоящим. Самым, самым. И на сцене тоже. Я тебе больше не нужна...”
Ни на какой банкет Петя не пошел. Не пошел он и на завтрашнее представление. И на послезавтрашнее. Варсалафий бился у двери, умоляя впустить. Спектакли отменили на неделю в связи с болезнью артиста, потом еще на неделю. Но народ продолжал ломиться. Петя провалялся на кровати почти месяц, не вставая. Почти не ел. Варсалафий умудрился сделать ключ и теперь мог входить и выходить, когда хотел. Его приходили навещать со-гамлетовцы. Анна ломала руки и, закатывая глаза, говорила:
- Петр, Вы должны играть. У нас такой успех. Такой успех... И не без вашей помощи. Не губите нас.
Офелия больше не появилась.
Прошел месяц. Время подлечило рану и Варсалафий, воспользовавшись этим, выпихнул Петю снова на сцену. Петя вдруг собрался. Он решил играть, играть хорошо, играть Офелию и только Офелию... Вдруг она снова появится...
Большой, искрящийся огнями и шампанским, банкетный зал. Празднуется тридцатилетие постановки Гамлета в Еще Одном Новом Театре. Петя, теперь уже Петр Сергеевич, заслуженный деятель искусств, сыграл за это время Офелию в десятках театров. Его приглашали за границу, даже в Глобус. Ездил он с удовольствием, везде играл, но от других ролей мягко, но настойчиво отказывался. Варсалафий, ставший опять Василием Степановичем, аккуратно постриженный, с ухоженной шкиперской бородкой и холеными руками, восседал во главе стола. Рядом сидит, когда-то худая как палка, а теперь стокилограммовая Анна, она кокетничает с каким-то молоденьким актером: “Ах, Анечка, Вы великолепны в этом наряде!!!” – “Ох, уж вы скажите,” – и она картинно краснеет.
Банкет вышел на славу. Весело, шумно, сытно и пьяно. Наконец, Петя, простите, Петр Сергеевич, оказался дома.
- Ты где бродишь? Я уже тебя заждалась.
Такой знакомый и такой далекий голос. Неужели это она? Петя вбежал в комнату. Офелия устроилась в большом старом уютном кресле, подобрав под себя ноги. Она нисколько не изменилась. Все тот же сарафан. Все та же толстая русая коса все также обручем охватывает голову.
- Конечно, я не изменилась. Я ж тебе говорила, что времени для меня нет. Глупенький. – Петр Сергеевич опять ощутил себя все тем же Петей-неудачником.
- Почему ты ушла. Ты так нужна мне...
- Ты стал Офелией, а двух Офелий в одной пьесе быть не может. Меня ждали другие... – она на секунду замолчала, - и еще... я почти влюбилась. А ты же знаешь, чем кончается любовь Офелии... – у нее в глазах мелькнула знакомая искорка, - ваши Питерские реки слишком грязные, чтоб в них заканчивать свою любовь. А теперь мне пора. Прощай.
- Постой... – но кресло уже опустело, а на столе осталась недопитая когда-то бутылка древнего эля.
Сентябрь 2004, Бостон