Была середина 1984 года. Эпоха развитого социализма входила в "завершающий" этап. То есть, конец ее стал виден невооруженным глазом. Это было понятно и по бессвязным выражениям на телевидении очередного больного Генерального Секретаря коммунистической партии Черненко, и по наступившему безвластию во всех сферах деятельности страны. В то время я работал в ДК Вертолетного завода. Сначала машинистом сцены, затем заведующим постановочной частью. К нам часто наезжали художественные коллективы из области, из других городов, столичные кино и театральные артисты. В веселье страна не отказывала себе никогда, несмотря на то, что полки продовольственных и хозяйственных с промтоварными магазинов пустели все больше. Однажды пришел во Дворец, а директор сразу предложил зайти к нему. Оказалось, что нас навестил известный, в то время всеми любимый, главный герой нашумевшего сериала по телевидению " Большая перемена" Михаил Кононов. Но не только тот сериал принес ему славу. Главную роль Кононов сыграл и в знаменитой картине "Начальник Чукотки", и в экранизированных сказках по русским мотивам зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. То есть, в тех произведениях, которые наш народ любил больше всего. Естественно, перед встречей с такой величиной я подобрался, как мог, чтобы предстать перед гостем эдаким ростовским дэнди, к тому же, знающим на вверенном участке деятельности мельчайшую деталь. Зажег на сцене рампу, включил остальные осветительные приборы. Вынес полированный журнальный стол, мягкий стул. Развернул плоскости падуг, сдвинул обе половинки занавеса так, чтобы из зала сцена казалась более уютной. Сам в ожидании появления артиста перед народом облокотился об ограждение с противовесами за ними. И вот вышел он, невзрачный, рыжеватый, с большой головой и высоким с залысинами лбом, народный артист Михаил Кононов. Избалованных частыми посещениями знаменитостей, особенно бесплатным проходом на все мероприятия, зрителей к тому времени набралось немного. Кононов осмотрелся, увидел меня за своей спиной. Невысокий, щупловатый. Абсолютно не похожий на тот образ, который сумел создать о себе на экране - там он объемный как Винни -Пух. Короче, встретишь на улице, пройдешь мимо. Затем нахмурился. Негромко крякнул, но все же присел на стул за столиком. Речь его была неторопливой, спокойной. Не как в кино, где он бегал за каждым, надрывался, на пределе сил стараясь помочь в меру своих возможностей. А возможностей этих – все видели – у его героев было не так уж много. Интеллигент, что еще говорить. День выдался пасмурным, народу в зале не прибавилось. С натяжкой проползли часа полтора. Так и не заинтересовав зрителей встречными вопросами, артист принялся закругляться. Ожидавший большего, я огорченно пожал плечами, и пошел открывать карман – огромное без потолков, под крышу, длинное помещение, в которое складывались все декорации. Вечером должна была начаться репетиция детского танцевального коллектива и сцену необходимо было освободить. Распахнул высоченные створки, нацелился идти за столом со стулом. И вдруг увидел, что Кононов вернулся от двери, ведущей в коридор с директорским кабинетом, остановился возле падуги и устало посмотрел на меня. Зал потихоньку опустел. Помявшись, я направился к электрощитку, пощелкал выключателями. Боковые бра по стенам зала, рампа, софиты по бокам сцены погасли. Стало, как всегда в просторных помещениях, сумрачно и неуютно. Не зная, уносить ли стол со стулом в карман, или дать время артисту, чтобы тот немного очухался, я прошел на середину покрытой тонкими полированными досками площади. Сложил руки на груди.
- Ты куришь? – неожиданно спросил Кононов.
- Бывает, - откликнулся я.
- Я бросил. Но… давай закурим. Я тебе не мешаю?
- Нет. Тогда пойдемте на мое рабочее место. Здесь пожарники гоняют.
Подхватив не нужные больше реквизиты, я направился к карману. Расчистив в узком проходе дорогу гостю, показал на поломанный диван, оставшийся от давно не игравшегося спектакля "Три сестры" по Чехову. Режиссер постановщик этого спектакля умотал в Москву. По слухам, организовал там свой театр, игравший импровизированные пьесы в обычном московском подвале. Опять же, по слухам, имевший шумный успех не только у избалованной московской публики, но и у залетавших на тусклый огонек зарубежных ценителей театрального эгоцентризма. Кононов опустился на краешек, неловко покрутил в тонких пальцах сигарету. Прикурил, неглубоко затянулся. И сразу закашлялся. Вид у него был весьма пожеванный. Одутловатое лицо, потухший взгляд. Руки немного подрагивали.
- Что творится… что творится…, - задумчиво протянул он. – Куда мы идем… И где остановимся, никто не знает.
Я не мешал артисту размышлять с самим собой. Понимал, что его накрыла полоса черная, которая приходит к каждому в определенный судьбою срок.
- Актеры пьют, певцы пьют, писатели бухают по черному. О поэтах, композиторах вообще молчу. Сам только из запоя выдрался.
- И Савелий Крамаров пьет? – спросил я к слову, еще не зная, что этот талантливый актер переехал на постоянное место жительства в Америку.
- А Крамаров лучше других? Пил, еще как, – глухо отозвался Кононов. – И Юра Яковлев, и Женя Леонов, и Валя Гафт, и Женя Евстигнеев, которого после развода с Галей Волчек на молодых баб потянуло. Все пьют. Теряем что-то. Нравственные устои уходят. Раньше шагу не давали ступить без просьбы об автографе. И теперь, вроде, не отворачиваются, но разговор заканчивается одним. Мол, пойдем со мной. Угощаю. Будто у меня нет денег, или я чем-то обязан. Месиво какое-то. Из обнищавшего или зажравшегося, но все равно быдла. Пьяного.
Я молча слушал актера, не пытаясь перебивать. Сам лишь недавно тоже с трудом ушел от длительного запоя. Боялся каждой встречи со знакомыми, любого случая, повода, предоставлявших возможность залить себя до нижней челюсти. Избегал попадаться на глаза даже директору Дворца культуры, с которым давно перевернули вверх задницей не один ящик со спиртным. Вонючий сигаретный дым наползал на глаза, выжимая непрошенную слезу. В последнее время и сигареты научились крутить из непросушенного, заплесневелого табака. Перевыполнение плана любыми силами и способами непроизвольно заставляло рабочих и колхозников наворачивать столько бракованной продукции, что ею уже были забиты по крыши все мыслимые склады. Лишь бы успеть урвать дополнительную премию. И я согласно кивал головой. Огромная страна постепенно растрачивала накопленное за время войны с гитлеровской Германией уважение к себе на мировой арене. Перед лицами наших хоккеистов за рубежом, просто туристов из СССР, представителями дипломатических миссий, не переставая трясли тряпичными петрушками и матрешками. Сами люди опускались до обыкновенного хамства по отношению друг к другу. В карман принялись заглядывать молоденькие девочки из танцевальных коллективов. Погримасничав у дверей, убегали на другой край сцены. Надо готовить декорации для очередной репетиции. Но и оставлять разоткровенничавшегося собеседника в не совсем нормальном состоянии было неудобно.
- Ты можешь себе представить? – неторопливо продолжал рассуждать Кононов. – Ты должен, потому что сам работаешь в этой сфере. Со всей откровенностью скажу, артисты в трезвом виде перестали ходить не только на предварительные проигрыши спектаклей по мирового уровня произведениям, но и на генеральные репетиции. То есть, перед выносом наработанного на суд зрительский, умудряются накачаться до заплетания языков. И так везде, в любом столичном театре. Хоть Маяковского, хоть на пресловутой Таганке, хоть в театре Советской армии. Да хоть в Малом, или в самом БДТ. Нечего говорить, понимаешь? Не о чем рассуждать, тем более, импровизировать. Свободно перекладывать текст, не отрываясь от его основы. Стоп, здесь я, кажется, соврал. Именно на свободной, вынужденной импровизации и держатся все спектакли. Забываем тексты, не слышим суфлера. И на телевидении намостырились выступать под шофе. А про киношные съемки говорить нечего. Весело проходят.
Загасив окурок носком начавшего облезать ботинка, артист подергал мешками под глазами. Я прекрасно понимал, что не этого он ждал от злодейки судьбы, не такой цели добивался. В последнее время его мало приглашали сниматься в кино. Наверное, и в театре складывалось не все благополучно. Непризнание незаурядного таланта, незамечание, непочитание за заслуги делали свое дело. Добавляла душевных смятений мерзкая обстановка в стране. Да, я ощущал его состояние. И когда он обратился с обычной в те годы просьбой, не смог отказать в услуге. Несмотря на зарок не пить, я успел дойти до того, когда не терпелось поддержать любую компанию. Вскоре к нам присоединился директор Дворца культуры. Потом еще кто-то.
Не помню, как и во сколько мы расползлись. Спал я дома. За народного артиста Мишу Кононова не беспокоился. Во дворце было много пустующих комнат с постельными принадлежностями, под личным директорским присмотром. Потом, много позже, я не раз замечал в кинофильмах и телевизионных постановках знакомое, немного постаревшее, лицо. И всегда радовался любой роли любимого артиста, сумевшего, пусть на экране, взять себя в руки. Как сложилась его судьба на самом деле, я не знал.