Глава II
На следующий день Захар, прочитав утреннюю молитву, решил осмотреть Лесную, пройтись по дворам да увидеть воочию народ, уставший от безысходности, как говорила ему баба Настя. И действительно, проходя вдоль центральной и единственной улице деревни, внимательно обходя лужи и грязь, Захар мрачнел все больше и больше, рассматривая прохудившиеся крыши срубов, покосившиеся заборы дворов и шатающихся с похмелья немногочисленных работников, что медленно топали в сторону поля, окруженного со всех сторон зеленой громадой леса. «Нет, так жить нельзя!» - решил молодой священник, хотя еще не до конца представлял, как направить местный люд в русло праведной жизни, счастливой и мирной, без упадка, как духовного, так и физического.
Ближе к вечеру, Захар отправился на первую в этом селении службу, о которой знала почти вся деревня – не зря же он обошёл чуть ли не каждый двор, стараясь поговорить с жителями и хоть немного поднять их настроение и подкрепить веру короткими, но интересными рассказами из жизни святых, образы которых живо представлялись изумленным и не ожидавшим такого подхода к ним местным, которые, позабыв о своих проблемах, внимали спокойной и мудрой речи молодого священника, будто живительным потоком лившимся на их зачерствевшие сердца. Но все же на службу пришло около трети Лесной – остальные, после некоторых раздумий, решили, что им просто понарассказывали сказок, забивая головы ненужной болтовней, потому как время это можно было потратить с пользой, работая в поле, чтобы хоть как-то прокормить семью.
Старательно отслужив службу, Захар ещё раз окинул взором малое количество народа, вразброс стоявшего в старой церквушке, а потом заговорил, громко и страстно, рассказывая о том, что видел в Лесной, о том, что хотел узреть в сердцах жителей, о чём мечтал он в семинарии, но не смог увидеть в этой опустившейся деревне. И не зря молодой священник слыл в учении оратором «от рождения» – люди, поначалу тихо роптавшие, затем стали внимательно ловить каждое его слово, подкреплённое верой, что таилась в его душе, и словно сжатая пружина, освобожденная неведомой силой, распрямилась, увлекая за собой частицы его души, и устремилась прямо в сердца слушающих, заставляя тех разгибать спины, открывать глаза и вздымать руки в едином порыве, оглашая церквушку возгласами понимания и согласия с речами человека в сутане.
Расходясь по домам, люди оживленно спорили, рассуждая о своем бедственном положении, о том, как устроить лучшую жизнь, о бытии святых, о молодом, но умном священнике, почти в одночасье ставшим примером для подражания, наставником, да и просто мудрым человеком. А сам «мудрый человек», неспеша возвращаясь в свой дом, улыбался, читая про себя молитвы благодарности Господу за то, что тот открыл ему сердца людей, что позволил им внять проповеди, что помог осознать себя и задуматься над жизнью своей.
Уже через день на службу пришла почти вся Лесная, ожидая от священника новой проповеди, новых рассказов о святых, слов страстных и мудрых, от которых душа воспаряла, а сердце билось учащённо, ноги сами несли в поле, руки принимались за работу, нелегкую, но нужную, дающую право чувствовать себя людьми, что могут не бояться насущных проблем, решая их спорно, решая с упорством. И Захар не обманул их надежд, до самой темноты говоря с народом, зажигая их сердца, очищая души и укрепляя веру.
Ещё через неделю Захар поблагодарил местных жителей за помощь в обновлении церкви и за их усилия в работе по домашнему хозяйству, а также стал ещё раз нечаянным свидетелем любовных игр Нюшки, так яростно отдающейся своему мужчине, что священник вновь посреди ночи стоял под открытым небом, раскаиваясь в рукоблудстве. А позже, когда он всё-таки уснул, то увидел странный и пугающий его сон: молоденькая, но уже находящаяся на последнем месяце беременности, девушка, абсолютно голая, лежит, на широком деревянном столе посреди комнаты, освещаемой несколькими чадящими факелами; к ней подходит тоже абсолютно голая, но зато с чёрными, как смоль, волосами, что ниспадают до самых её аппетитных ягодиц, молодая женщина, которая принимается жарко целовать девушку, при этом раздвинув руками её ножки, чтобы ласкать прикрытый курчавыми волосами вход в горячее женское лоно, получая в ответ ласки белых упругих грудей с торчащими сосками толщиной в мизинец, - обе развратницы стонут от удовольствия, отбрасывая многочисленные тени по деревянным стенам комнаты.
Захар с криком подскочил в кровати, утирая холодный липкий пот со лба, и посмотрел в окно, за которым уже поднималось солнце, золотистыми лучами своими радуя взор. Но молодого священника затрясло, когда он посмотрел на небесное светило – он вспомнил, что в тот самый миг, во сне, перед тем как проснуться, черноволосая женщина повернулась в его сторону и, улыбнувшись, встретилась своими глазами с его, глазами, в которых пылало адское пламя, но почему-то золотистого цвета, нежное, ласковое и смертельно опасное.
Громко прочитав молитву, Захар немного успокоился, но никак не мог забыть сон, даже когда отправился с бабой Настей в простенький домик на краю деревни, где жила молодая семья из двух человек – Игната и Прасковьи, которые и попросили священника придти к ним по важному делу. Дело оказалось действительно важным, настолько важным, что Захар, увидев Прасковью, чуть не выбежал обратно во двор, потому как девушка, с огромным животом роженицы, была как две капли воды похожа на ту, из ночного сна, только на яву она была одета и скромна, как и большинство добропорядочных деревенских молодок.
Игнат, взяв за руку жену, испросил у священника разрешения привести на роды Софью-травницу, боясь того, что у Прасковьи будут очень тяжёлые роды, как это было у её матери. Захар, хоть и был категорически против присутствия знахарки при появлении на свет нового человека, всё же согласился, понимая, что если роды пойдут тяжело, то он сам ничем помочь не сможет, а ближайший лекарь жил вёрст за сто, да и заплатить ему за дорогу и акушерство молодая семья была не в состоянии. Но священник сам решил сходить к Софье, прежде чем она появится в деревне, сходить одному, чтобы никто не смел портить первого впечатления о ней, первого знакомства с «ведьмой».
Молодой священник и не догадывался, что дом Софьи находился в таком отдаленном от села месте, что когда, проделав с бабой Настей (вызвавшейся проводником) немалый путь и увидав наконец его крышу вдали, солнце уже клонилось к закату. Захар отпустил бабу Настю домой, будучи в уверенности, что на обратный путь провожатая ему не нужна - дорогу до жилища колдуньи он запомнил.
Баба Настя с радостью ушла, а Захар, не сомневаясь в своем праведном деле, направился к дому травницы.
Огненный шар солнца медленно опускался в лесной горизонт, когда священник вплотную подошел к дому Софьи, где остановился, осматривая небольшой, но ладный и ухоженный домишко, замешкавшись и не решаясь какое-то время войти.
Теплая дубовая дверь от лёгкого толчка ладонью поддалась, и Захар переступил через порог: терпкий запах разнотравья защекотал ноздри, глаза привыкали к темноте, - он, сделав несколько шагов вглубь помещения, вновь остановился в нерешительности. Казалось, в доме никого не было.
Захар, было, повернулся назад, но, услышав лёгкое движение за спиной, обернулся и увидел девушку, стоявшую посреди комнаты, где недавно не было никого. Она стояла спиной к окнам, что освещали помещение, и Захар видел только очертания девушки. Свет четко вырисовывал контуры её соблазнительных женских прелестей, стекая до самых ступней вслед за взглядом священника. Её тёмные волосы были распущены и струились по телу до самых ягодиц, а из одежды была только легкая белая рубашка до пят, но свет заката, льющийся из окон, просвечивал ткань насквозь, как будто её и не было, а девушка была голая, и только волосы прикрывали её нежный стан и упругую высокую грудь.
Захар стоял как вкопанный, не смея пошевелиться. Дверь за ним захлопнулась, и в это самое мгновение солнце, окончательно завершив свой дневной путь, скрылось за горизонтом, но только на мгновение стало темно в доме: вмиг, как показалось Захару, свет стал нарастать со всех сторон - это в комнате начали зажигаться одна за другой свечи. Как по волшебству.
Хозяйка этого необычного дома все так же стояла безучастная ко всему, а свечи, загораясь одна за другой, всё больше освещали дом, давая возможность Захару увидеть лицо девушки. И вот Захар, вскрикнув, узнал в незнакомке ту самую колдунью из сна. Да, несомненно, это была она - теперь он видел её глаза, устремлённые на него и в него. Они не требовали, не просили - они жгли и в то же время ласкали, завораживали и уводили от всего сущего...
Все что жило в Захаре до этого, все что мыслило, жаждало, любило, страдало, мучилось в одно мгновение сузилось настолько, что поместилось в одном утлом суденышке. Стало настолько не значительным и ненужным для него, что он без сожаления оттолкнул его от себя, прошлое уплыло по течению, оставив Захара один на один с новым миром призрачным и существующим пока только в его воображении, но уже рожденным, несомненно, и олицетворяла его девушка с черными волосами и глазами, отражающими солнце. Она сделала первое движение, подняв руки вверх, освободила плечи от тесемочек рубашки, что упала к ее ногам.
Захар даже не пытался отвести взгляд, он жаждал прикоснуться к обнаженному женскому телу, которое было прекрасно в неярком свете свечей, пускающихся в пляс причудливыми тенями; он хотел одного – впиться нежным поцелуем в чуть приоткрытые ее губы, вопрошающие тишиной; мысленно стремился слиться с ней объятиях. Захар шагнул на встречу Софье, молча прижавшейся к нему так, что биение двух сердец, еще недавно не знавших о существовании друг друга, застучали в унисон, заставляя тела дрожать от накопившейся теплоты, что замирала возбуждением внизу живота, отдаваясь пьянящимся эхом в воспаленном мозгу.
Чуть подрагивающими руками колдунья сняла с Захара одежды и вновь прижалась к его уже обнаженному телу, вдыхая его запах, рисуя длинными коготками, знаки на спине, с наслаждением постанывая, ощущая на своих ягодицах желанные руки, мнущие ласкающие эти две половинки, разделенные уходящей к низу линией, в конце которой уже разгорался настоящий пожар, горячий и влажный, жаждущий прикосновения.
Захар, закрыв глаза, нашел своими устами жарко ответившие губы Софьи и вплел танец своего языка в ее, выпивая дыхание до дна, будто заполненный до краев сосуд сладкого вина, алого, как бурлящая в жилах кровь, что вливала силы в мужское достоинство, пульсирующее и стремящееся к соитию. Руки его, перебравшиеся на молочно-белые груди колдуньи, мяли нежную плоть: ладони подхватывали груди снизу, чуть сжимая их; поднимались вверх и чуть в стороны, усиливая хватку; а затем, вновь опускаясь, соскальзывали, чтобы в последний миг ухватиться за жестковатые торчащие соски, в это мгновение по комнате проносился легкий женский стон, сдавленный слившимися в глубоком поцелуе устами.
Нехватка воздуха заставила прервать поцелуй, этим и воспользовалась Софья, взяв Захара за руку, чтобы отвести в соседнюю комнату и толкнуть на небольшую, но пахнущую луговыми травами деревянную кровать с мягкой периной и резными ножками, скрипнувшими под тяжестью двух обнаженных тел.
Захар, лёжа на спине, наблюдал, как устроившаяся на нём Софья, обхватив его возбуждённый орган ладонью, винтообразным движением освобождает от крайней плоти головку, ведя рукой сверху вниз, а потом медленно садится на мужское достоинство, благодарно погружающееся в самый прекрасный на свете цветок, нежные лепестки которого обхватывают мужскую плоть, поглощаемую целиком, чтобы затем выпустить её обратно почти всю, а затем вновь, с чуть слышным хлюпаньем, принять на всю длину.
…В эти мгновения уже ничто не могло помешать молодому священнику освободиться от прошлого, тёмными лапами тянущего его душу в бездны отчаяния, освободиться от оков тягостных дум и раскрыть себя навстречу всеобъемлющему желанию, которое вновь пробудило в нём человека, имеющего право мечтать. И Софья, явившаяся Захару во сне, будто знавшая, всегда знавшая о нём, дала ему то, что он бесконечно больно терял все эти годы – Софья дала ему любовь, подарила себя, прося в замен только ответной любви, о которой она мечтала, могла мечтать в одиночестве лесов, сдерживая себя, так же, как и молодой священник, но находить в себе силы ждать, жить и ждать любимого человека…
Крик, разбудивший дремлющую на крыше избы желтоглазую сову, сорвался с уст Софьи, поднимаясь из глубин её тела, где семя Захара выплеснулось в содрогающееся лоно, перемешиваясь с её соками. И громкий стон мужчины взвился вслед за женским криком, испугав сову своим звоном освобождения, заставив птицу взмыть в ночные небеса и зависнуть на мгновение в огромном серебристом диске Луны, ухмыляющейся над бесконечным лесом…