Пробираясь в толпе, следуя по проспекту, носящему имя режиссера театра, странник пристальным оком окинул ампирные стенки здания. И вдруг стены как бы раздвинулись, и открылось пространство, и пешеход ясно различил в полутьме репетиционного зала актеров, своих прежних знакомцев и любимцев, и режиссера — постаревшего, но как прежде темпераментного. И несколько шагов всего, несколько секунд длилось это видение, но оно так ясно отпечаталось в мозгу странника, что он еще долго нес его чистым сквозь толпу — ни на йоту не роняя. Придя домой и выпив грузинского чаю с кубинским сахаром и марроканским лимоном, он домыслил и довообразил все увиденное на сцене и, не мудрствуя лукаво, сел писать рецензию на возникший в его голове спектакль. Отложив ее в сторону, заснул под утро.
Через полгода, будучи на премьере, странник поразился соразмерности увиденного сегодня и написанного тогда. И, поняв, что он-то и есть гениальный режиссер, страстно аплодировал вместе со всеми по окончании. Аплодировал самому себе, разумеется, только об этом никто так и не догадался.