«Спасибо за ссылку!»
В.И.Ленин, ICQ: 149215149
Как-то раз мне по сети пришла ссылка. На том конце был юмор. Отсканированные страницы учебника русского языка для иностранцев. Год издания неизвестен, но что-то между 1930 и 1940. На каждой страничке были картинки, сопровождаемые текстом на русском и английском. Комикс. Обычный безумный комикс. Про колхозы, ударников и бетон. Про хороших людей, которые читают книги и моются каждый день, и про плохих. Плохие, в соответствии с замыслом авторов, не мылись, не читали книги, а ходили в клуб и слушали буржуазную музыку. Ударники и ударницы строили электростанцию и пели песню про бетон. А плохие люди, бездельники, валялись на газоне в парке и не работали. Их все порицали.
В книге был диалог. Примерно такой:
- Кто вы?
-- Я молодой ударник.
- Что это значит?
-- Это значит, что я работаю с энтузиазмом.
- Публика хочет знать, почему вы работаете с энтузиазмом.
-- Я люблю работать с энтузиазмом. Я молодой ударник.
Так вот. Я – точно не ударник. И чаще всего, не работаю с энтузиазмом. Энтузиазм как факт у меня проявляется редко. Почему-то по пятницам. За два часа до конца рабочего дня. Потому что скоро домой и пошла вся работа по конкретному эротическому маршруту. А я пойду домой.
Пятница – это финиш стайерской гонки. До него надо бежать, стиснуть зубы; сжать кулаки, но бежать. Когда ленточка пересечена, можно все, что угодно. Валяться. Спать. Пить. Крыть всех матом или читать стихи вслух. Петь «Интернационал». Прямо на стадионе. Потому что финиш позади.
Я не знаю текста «Интернационала». Поэтому отдыхаю по пятницам так, как могу. Иногда пиво. Иногда – водка. Порой – вино или коньяк. Осеннею порой, па-ру-ра-ру-рой. По настроению и количеству денег.
В эту пятницу моим отдыхом стало растение. Его зеленые листики тщательно собирают. Потом измельчают и сушат. Иногда скручивают. Но это не чай, хотя после пары глотков вполне можно отправится на гору бессмертных. Вслед за каким-то китайским императором. Который выпил аж семь чашек. Правда, он пил чай. У меня в тот вечер было растение с красивым и звучным названием. Марихуана. «Прощай, Мария, прощай, Хуана»
Для многих – альтернатива табаку. Для некоторых – первый шаг по дороге в бездну. У нас ее хотят легализовать. В Голландии она продается в кафе. Для меня – вынужденная мера. Запасной выход. В случае аварийной посадки. Или захвата террористами.
Террористы на меня забили. И это правильно. Я тоже забил. Забил первую сигарету. Конечно, не сразу. Подготовка часто важнее, чем само мероприятие. Так везде. Например, когда собираются пить водку. Нужно выбрать квартиру. Нужно пригласить друзей. Достать стопки и сполоснуть их. Обязательно поставить бутылку в морозилку. Пускай даже на пару минут. Найти закуску. Нужно сесть вокруг большого стола, собрать стопки вместе, щелкнув крышкой, откупорить бутылку. Разлить, сказать тост, чокнуться, посмотрев друг другу в глаза, выдохнуть и выпить. Шумно вдохнуть и заесть. Или запить. Выбирать по вкусу.
Между тем сигарета уже устроилась у меня в руках. Пару минут назад она была другой. Настоящей сигаретой «Кент» номер 4. Легкий вкус. За 30 рублей в ларьке или за 32 в магазине. Хотя в центре – еще дороже. Я ее выпотрошил. Безо всякого сожаления. Я не курю и не понимаю тех, кто тратит деньги на сигареты. Точнее, понимаю, но по-своему. Потому и не курю. «Потому и не кусают». Это была такая реклама – реклама средства от комаров. Комары, кстати, все попрятались по углам. А в углу стола лежала кучка табака из сигареты.
Рядом была другая кучка. Совсем другая. Две большие разницы. «А вы променяете две пачки обычного порошка на пять граммов необычного?» Итак, я забил первую сигарету.
Курить траву одному. 98 процентов скажут, что это от полной безнадеги. 2 процента вообще ничего не скажут. Потому что эти два процента – это я. Один процент – тело и один – душа. Хотя, соотношение может быть другим. Совсем другим. Две больших разницы.
Первая затяжка. Смотрю, как от сигареты пошел дым. Слушаю, как щелкают где-то внутри нее семена. Они иногда попадают вместе с листьями. Но из них ничего не вырастить. Это тупиковая ветвь развития.
Резкий дым обжег горло и нос. Он продрался глубже, в легкие. И тут главное не закашлять. Держать как можно дольше. В пределах разумного. «Выдыхай, жаба, выдыхай!» А то можно стать умным самолетом и улететь. Я выдохнул. Но самолетом не стал. Хотя люблю авиацию. И умным не стал. Потому что зачем?
Вторая затяжка и снова дым. И снова щелчки. И опять интересно. Забитые сигареты тлеют по-другому. Как-то сразу, а не постепенно. Тут больше нечего писать. Я начал накуриваться.
Сигарета закончилась. Нельзя сказать, чтобы внезапно. Но быстро. Хотя, может, это сжалось время. Или я ускорился. В свободном падении. Согласно формуле, где g – постоянный коэффициент. У меня, собственно, «же» - тоже вполне постоянно. Точнее, в этой «же» я перманентно существую. «Жизнь дала трещину и стала похожа на задницу».
Первыми сдались стены. Они стали прорастать цветами. Прямо по бетону, который бесстыдно вылезал из-под обоев. Наверное, этот бетон сюда притащили ударники. Они же работают с энтузиазмом. Ударники не появлялись долго. Но я был пока что этому рад. Для гостей – рановато. Цветы отцвели и увяли.
У китайского мудреца был нефритовый живот. Прозрачный. Он жевал всякую гадость, а потом смотрел, что получится. В животе было видно, куда какой сок течет и что из этого выходит. Мне не нужен был прозрачный живот. Я прекрасно знаю, что куда течет и что выходит из того, что я съел. А то, что я выкурил, пробралось мне в мозг. Окольными путями. Около двенадцати часов вечера.
Двенадцать часов, новогоднее время. Елки-метелки. Кстати, когда куришь траву, иногда кажется, что куришь елку. Выходит, елка – самое наркоманское растение. Кто же тогда Дед Мороз? Не говоря уже о Снегурочке.
Глупая мысль. Не по сути, а по возникновению. Возникла и поломала кайф. Думать вредно. В ход пошла вторая сигарета. Цветы превратились в деревья, над которыми гордо реял Дед Мороз. Он укутывал елку снежком. «Тепло ли тебе девица, тепло ли тебе красная? – Тепло, дед. Не сугроб, б…, а сауна!». Елка грубила. Она была расистом. Вечнозеленым. Но никак не краснолицым.
Потом стали приходить люди. Ударники и ударницы. Заходили в дверь. А уходили в окно. «Я знал одну женщину, она всегда выходила в окно». У меня в доме не десять тысяч дверей. Поэтому неудивительно, что окно стало для всех выходом. Единственным выходом.
Ударники шли с энтузиазмом. Ударницы заигрывали. И делали неприличные предложения. Для этого у них были приличные формы. Я смотрел на них. Молча. Они обижались. И проходили дальше. Сквозь меня. Было не больно. Но от них оставалась слизь. Она застревала во мне. Где-то в районе груди.
Я вдруг стал прозрачным. Как нефритовый живот китайского мудреца. Я видел, как внутри меня остаются зеленовато-желтые сгустки. Скользкие, блестящие. Влажные. Стало трудно дышать. Но слизь было не откашлять. Мерзкую слизь. "Мерзость запустения".
Пришлось ее доставать руками. Было больно. Слизь вросла в меня. Отрывал ее вместе с собой. С кусочками мяса. Кусочками мяса от сердца. Я отрывал от сердца слизь. Которая осталась от ударниц. Которые со мной заигрывали. Которые проходили сквозь меня.
Сгусток слизи был похож на легкие курильщика. На тяжелые легкие курильщика. Он сочился кровью. Я выбросил все в окно. Вслед за ударниками. И ударницами. Слизь стала лужей. Черной лужей с грязью по краям. Ночью все лужи черные. Вокруг лужи почти всегда есть грязь. Вокруг каждого из нас почти всегда есть грязь. Утром лужа перестала быть черной. "Да, по утрам вся грязь, все лужи отражают синее".
Потом ее коснулся детский смех. И она испарилась. Стала облаком. Белым облаком высоко в небе. Но только утром.
Он зашел со стороны балкона. И положил крылья у двери.
- Я присяду?
Я молча кивнул в ответ.
Он прошел сквозь меня. Но слизи не оставил. Перестало болеть сердце. У него на лице возникла на секунду и исчезла гримаса боли.
- Накурено тут у тебя.
Я продолжал молчать. Не потому, что невежливый. Хотя все убеждают в обратном. В маршрутках. Причем, когда я еду туда. Когда еду обратно – не убеждают. В обратных маршрутках меня не убеждают в обратном.
В другое время я задал бы ему сотни вопросов. Сейчас время было не другое. У меня в голове был один вопрос. Остальные не складывались. И я задал тот, который сложился.
- Как называется место, где ты работаешь?
-- Креативный отдел.
- Слоганы, названия, тексты?
-- Скорее, специальные мероприятия.
- Например?
-- Подумай. Может, вспомнишь.
Я не стал думать. Просто вспомнил. Раскладушки вместо кроватей. Большой скворечник без задней стенки у окна. Длинный коридор и косички. Много этажей и волосы до плеч. Еще больше этажей и голоса. Знакомые голоса. Их я не забуду. И еще не забуду рыжие волосы. «Девушка, у вас такие красивые синие глаза». Уютный свитер. Опять глаза. Море нежности. В океане глаз.
- Почему же тогда креативный?
-- Шеф – креатор. Создатель.
- Сильно.
-- Фирма веников не вяжет.
Он улыбнулся. Он не вязал веников. У меня не вязались слова. Друг с другом. Два друга. Только два. Целых два друга.
- Нравится работа?
-- Ничего. Только надоело уже.
- Не платят?
- -С этим нормально. На жизнь хватает.
- Шеф гоняет?
-- Не, он мягкий. Надоело, потому что никому не нужно. Сделаешь дело, поможешь. Сценарий напишешь. Спасибо, понятно, не скажут. Но еще и работу загубят. Подумай. Может, вспомнишь.
Глаза в глаза. Крик. «Харе, парень, харе!» Твердое лицо. Кулак. Кулак не болит. Болит лицо. Снова крик. Стена. Кулак. Дверь. Кулак. Пальцы не сжать. Кровь капает. Глаза. Знакомые. Далекие. Почти чужие. Голос. Знакомый. Неестественный. Все плывет. Вокруг ничего не видно. Только глаза. Дверь. Грохот. Сигаретный дым. Пиво. Сигаретный дым. Ночь. Сон.
- Затянешься?
-- Неа. Я бы чаю.
- Нету.
-- Тогда так посижу. Не против?
- Сиди.
Он облокотился на стол. Закрыл глаза. Устал.
На стене Дед Мороз искал Снегурочку. Матерился. Раскапывал сугробы. Отвернулся к елке и стал мочиться. Пробежала стая белок. Снегурочки нигде не было видно. Стена медленно оттаивала.
У него соскользнул со стола локоть. Проснулся.
- Засиделся я.
-- Ты тоже это видишь?
-- Мороза? Конечно.
- А где Снегурка?
-- Растаяла.
- Насовсем?
-- Не, до следующей сказки.
Он потянулся и встал. Пошел к выходу. Не в окно. Окно для него – вход. Выход – в двери. Он не был ударником. Потому и не выходил в окно.
- Эй, а крылья?
-- Это бутафория. Так, для антуража.
- Уверен?
-- Нам каждый день новые выдают. За день пачкаются сильно.
Он подошел к двери.
- Ты, эта… Почаще бывай у нас. В службе общественных связей. Ты же знаешь. Мы корпоративных клиентов любим. И Старик будет рад. Он каждому из вас рад.
-- Спасибо тебе. Бывай!
- Буду-буду. Пока!
Он растворился в двери. Стена оттаяла окончательно. Ударники ушли. За окном начался рассвет. С дождем. «Водка без пива – деньги на ветер». Меня стало отпускать. На лестнице хлопнула дверь. Засмеялся ребенок. Кто-то поскользнулся и проматерился за окном.
Я сидел и думал. Вокруг – люди. За каждой стенкой, в каждом доме. В каждом районе каждого города. Во всех странах на всех континентах. И Земля крутится вокруг себя, и девять планет несутся с огромной скоростью вокруг Солнца, которое тоже, блин, летит себе куда-то в бесконечность. Значит и мы летим к бесконечности. Бесконечные мы. А Вселенная у меня в голове. Я могу побывать в любом уголке, где захочу. Стоит только сесть и подумать. Я уже был почти везде. В мыслях. В мечтах. Во снах. Но меня никогда там не будет. Потому что послезавтра я буду на работе. Сидеть. Думать. Но не мечтать. Зарабатывать деньги. Терять себя. И не находить. Стирать свою душу. День за днем. До крови. Простите меня. Я – другой. «Первое лезвие бреет чисто, второе еще чище… А 24 полирует кости челюсти». Что со мной будет через 24 года?
А еще я думал: почему. Ангелы являются только в наркотическом бреду или пьяном угаре. Днем они теряются. Днем их теряют. Растворяют в толпе. На улицах. В метро. И не видят, и не хотят видеть. Я первый отвожу от них взгляд.
Думаете, слишком пафосная концовка? Пожалуй.
– Все, что вы скажете, будет использовано против Вас в суде.
– Осциллограф.
– Что Вы имеете ввиду?
– Используйте против меня в суде слово осциллограф.