Президент на час, условно

ЭПИГРАФ:

Трибунскую власть он принял пожизненно, и раз или два назначал себе товарища на пять лет.
Среди зрителей, которые ранее сидели беспорядочно и вели себя распущенно, он навёл и установил порядок.
Он увеличил и количество жрецов, и почтение к ним, и льготы, в особенности для весталок.
Он восстановил и некоторые древние обряды, пришедшие в забвение, например, гадание о благе государства.
Царства, которыми он овладел по праву войны, он почти все или вернул прежним их властителям, или передал другим иноземцам.

(Гай Светоний Транквилл, «Жизнь двенадцати цезарей. Божественный Август»)




...Привиделся мне в начале Миллениума странный мираж, аккурат при первом царствовании второго президента России, когда последняя ещё не опомнилась от первого.
Может и не мираж то был...
Досель терзаюсь сомнением.
Но одно несомненно: все миражи наши оттого, что тянет на раздумье. О вечном, о российском. Дескать, «что ж делать-то»? «кто ж во всём виноват»?!

От царя Гороха норовят вопросы эти столкнуть лбами и создать полемику. Без полемики у нас никак. Причём издревне! В какой город Древней Руси ни вглядись, там непременно вечевой колокол. Чуть что – бух в колокол, и все на сходку. Обсуждать, «что делать» и «кто виноват». И до того изнурительно обсуждают виноватых, до того виноваты все кругом сделаются, таких гадостей наговорят один другому... что за любое дело и браться уж тошно.
 
Нет бы, унять трезвон и молчком связать оба вопроса в гордиев узел – и «что делать», и «кто виноват» – да и разрубить одним махом. Глядишь, и ясно станет, «что делать» с тем, «кто виноват». Нет! – бьются, подлецы, над извечным «кто во всём виноват» и ни хрена не делают.
Некогда.
Вече подавай каждому, хвост пушиИть и гнев изливать.

Вот под Миллениум мечта русская и сбылась, наконец: повсеместно «Интернет» провели. Теперь каждый может и в колокол дзИнькать, и хвост пушить, и виртуальным гневом исходить на форумах.
 
Бывали в «Интернете»? А форум политический представляете? Да-да, «форум»? Всё просто: включаете компьютер и перебрёхиваетесь клавишами с Америкой, которая сидит где-нибудь на Кутузовском или в комнатёнке в Свиблово и мечтательно называет себя «Джозефом из Милуоки», вышибая преданностью визу.
Но вы…
Вы не понарошку!
Вы взаправду спорите с Джозефом из Милуоки и горячо доказываете ему правду правд, демонстрируя глупость.

На форум я попал невзначай. Видите ли, тем августом рискнул я вывести уравнения Прандтля-Рейсса для упругопластики с разрушением, но лишь бессонницу нажил. По причине творческой бессонницы и полез я в «Интернет», на форум литературный. Нынче следов моих на том форуме вы не найдёте, там основательно подмели всё. А то ведь как: заявятся из прокуратуры - «ну-ка, что тут у вас по таким-то и таким-то статьям УК РФ деется?» – и как быть хозяину литературной вольницы? Что ответить прокурорским? Нечего! – что написано пером, не вырубишь топором.

Почём держателю форума обходятся кутузовские и свибловские «джозефы», я не знаю, но обойдутся лет в пять общего режима, ежели писаное огласить в суде с нужными интонациями.
Потому литературный форум и чистят регулярно. Испепелят форум дотла и ответят прокурорским при оказии: «У нас чисто! Ни словца крамолы!».

И – сызнова художественный свист про русскую бездарность, какая не изжилась с ростом империи, но лишь усилилась. Посему, дескать, надобно выписать из империи всех поморов и прописать их в независимую Поморию. Ничего, что плавать не умеют. И не потребуется. Найдётся, кому в Белом море плавать. Сами приплывут.

Всех казаков мечтают прописать в независимую Казакию. Кто «казаки»? – а кто назвался, тот и казак. Не экзамен же им устраивать по джигитовке! Назвался, и ладно. Главное, чтобы ненависть питал к забубённым поборникам империи, как истовый казак. А джигиты сами сыщутся.

Забубённых обзывают «московитами» и прописывают им съёжиться в Московию, отринув Сибирь. Сибирские богатства, мол, для гнусной Московии сродни опиуму и не способствуют живости ума россиян, оттого и «мобильники» делать не умеем. Вот как отделим Сибирь от Московии в пользу общего мира, да как расшибём лоб покаянием, так враз и обретём предприимчивую сноровку. И завалим мир мобильниками.

Не знаю, зачем заваливать мир мобильниками. Хлебом-то завалить ещё куда ни шло, однако где в крохотной Московии столько хлеба взрастить? – полей не хватит. Коттеджами застроены.

Но форумные затейники всё одно свистят и свистят про покаянную Московию; угнетает-де она Поморию и Казакию. И так рассвистятся, что иной раз статьями УК прям-таки искрят.
Как тут форум не спалить?

Я заявился как раз на очередное пепелище.

Впрочем, я отвлёкся на день нынешний.

А в то далёкое уже лето, о каком начался рассказ, среди форумных свистулаев бесчинствовала наша эмиграция, неудавшаяся в состоятельные господа из отпетых товарищей. Такая публика с катушек сходит на благотворительной похлёбке, которую им варят из генетически оскорблённой кукурузы всякие благотворители из Армии Спасения, что в Америке. Слопает какой-нибудь Лузер Ламерович Флудер свою оскорблённую похлёбку, подлетит свирепой молью к дрянному монитору, и давай по клавишам тюкать. И не поймёшь заморского искателя счастья: то ли он моим счастьем обижен, то ли генетическая похлёбка из него выходит словесной отрыжкой, то и впрямь «ничего личного» и бьёт он клавиши за библейскую тридцатку, дабы чужие лимузины не мыть под старость.
Впрочем...
Какая, к чёрту, «библейская тридцатка»? - он за «десятку» забьёт насмерть.

Жаден наш бывший соотечественник застарелыми колбасными мечтами, господа. Ох и жаден! Нищий китайский соотечественник прям-таки завалил историческую родину своими инвестициями, богатый еврейский – чужими, прочие сообразительные середняки – добрыми словами. А наш «бывший» только и знает, что лаять смертным лаем из своего Милуоки. Представится философом и облает всех за некий обман ожиданий, за какие-то фальшивые талоны на новую родину. Чего он наобещал себе и почему разочаровался в талонах – не знаю, господа. Не я же талоны эти ему втюрил! Казалось бы: убыл ты на «пэ-эм-жэ»? – ну и строй своё лучезарное будущее. Трудись в «пэ», живи в «эм» и наслаждайся в «жэ», рук не покладая. Что за лихоманка носит тебя по российским форумам со скрежетом зубовным?! Тебе Зоя Космодемьянская отказала в чём-то? Тебя Павлик Морозов «жмотом» обозвал? Александр Ярославич Невский в партию власти не рекомендовал на вече? За что ты на Русь-то остервенился? - полно! – да эмигрант ли ты вообще, аноним в маске?! Чьей ты веры, злобный и безликий собеседник?

Знаете: увиливают от прямых ответов, иносказательно поигрывая скальпелем. «Шутили», мол. Но темы диспутам задают нешуточные. Вроде такой: что бы, дескать, я сделал с отвратительной и мерзопакостной Родиной, стань вдруг её Президентом?
Каков вопросик, а?
Ответы ещё чище.
Сибирь они молниеносно ампутируют в китайский фарфоровый тазик, для последующей продажи на североамериканском рынке органов, за фиктивную цену. Едва ампутируют – теоретически, разумеется! – Сибирь и Кавказ, так опять за своё: как буду препарировать обрубок бывшего Отечества? На сколь мелкие куски надо изрубить останки? Какие приму незамедлительные и наивысшие меры по раскрою туши?

Не знаю, как насчёт «кусков», но для высшей меры им и пол-Шикотана хватит. Даже без Итурупа.

К чему я всё это говорю? А к рассказу, дамы и господа. К рассказу о событии чрезвычайно удивительном; к рассказу о редком шансе, который судьба отвалила мне и какой может однажды швырнуть вам. И коль вы над моим промахом погрустите с полчасика, то свой шанс не прохлопаете и будете держать ухо востро.

…Итак, закемарил я в вагоне московского метро, не доезжая до «Чистых прудов». Ранним утром дело было. Вообще-то в столицу я приезжаю крайне редко и в метро не сплю вовсе, но вагончик оказался на диво приятным и обдал меня с головы до ног утончёнными французскими духами. Не вагон – салон лимузина! Сплошь надушенные и опрятные старушки в изысканных шляпах. Никаких «бомжей», никаких пахучих переходных звеньев от формации социализма к деформации капитализма. Можно присесть мимо педикулёза и вздремнуть со вкусом.

Курорт!

На бархатной мысли о приятности курорта и сморило меня под французские духи. Знаете, лёгкое покачивание благоухающего парижским шармом вагона,прохладный ветерок из окон, приятный голосок из динамика...

И сам собою зреет план в сонном уме. О том, как врагов отечества припечатаю на форуме едким словом. Ишь, в президенты Отечества метят! Мы не какие-то «младоевропейцы», неча к нам в президенты проходимцев иностранных завозить из Милуоки. У нас своих проходимцев хватает. Экспортировать можем проходимцев, без убытка отечеству.
Возобновляемый ресурс!
Вроде радиоактивных грибов.
Да-с.

Хотя, конечно, президентство дело хорошее. Допустим, ответственный человек возьмётся за такое дело. А что? – я бы не отказался денёк отпрезидентить. Отчизны утопающей ради. Чтобы спасти. Чтобы в будущее. Да чёрт с ним, с «деньком»! Часок хотя бы!!

И на этой мысли лечу я мечтою куда-то в парижскую дрёму.

А вот теперь, господа, о делах далеко не пустяшных. Потому что вот тут-то всё и началось. Вот прямо на этой мысли, господа, едва-едва мысль сонно закруглилась. Вагон странно как-то тряхнуло, крутануло, свистнуло и даже квакнуло трижды.
Я быстренько очухался, глаза протёр и – ба! Батюшки-святы! Передо мной Владим Владимыч! Собственной персоной! Каково, а? Сам Президент – и в метро! Представляете? Нет? Правильно: «с ума сойти!»

Вскочил я «во фрунт» исключительно из вежливости. Поначалу пытался современно встать, раскрепощено – ну, чтоб рука в кармане, чтоб взгляд с тухлинкой, чтоб пиджак не застёгнут при дамах – как у иностранных президентов или в курятнике – но вышло «во фрунт». По-российски. А на руки в карманах я и в армии насмотрелся. От такого рукодержания только животы и тульи отрастают.

Вскочил и тактично ем глазами Главу Государства.

– Хотите быть Президентом? – спрашивает деловито Президент. – Вместо меня?

Сказать честно, господа? – растерялся я и раскрепостился дальше некуда. Совершенно легко и свободно себя почувствовал. А что терять? – нечего. Вычислен. Болтают, есть какое-то секретное казённое ведомство и всех интернет-говорунов «на карандаш» берёт. Но я, видать, сболтнул такого лишку, что сам Президент соблазнился «брать» меня болевым приёмом.

– А-а-а… – произношу глупо и понимаю глупость свою, вот что самое ужасное. – Э-э-э… Не то что бы… Ну разве на пробу, на часок! Тут на литературном форуме объявили: дескать, будь я президентом… Я там как-то... Бессонница, знаете ли… Но бился исключительно за Родину! Никаких шкурных мотивов! Мол, желающие рискнуть и тому подобное… Но под их, литературных газетчиков, персональную ответственность!

Словом, чушь несу несусветную.

– Назначаю, – говорит Президент и протягивает Конституцию, а при ней сертификат шикарный с отрывным талоном и надписью: «Одноразовая Клятва Президента и Наказы народа. Срок действия 1 час (условно)» – Не суетитесь и распишитесь.

У меня едва язык не отнялся. Силы небесные! Шутки шутками, а что мне в Кремле делать с наскока? В Царь-пушку гудеть дурным гулом? Да у меня и разряда спортивного нету! Ни по горным лыжам, ни по дзюдо. Я в бане от коньяку сдохну на первой рюмке, до девок и не дойдёт. Там и укроют простынёй! В бане. Меня и рюмку полупустую. Не пью и не переношу русскую парилку!
Ну, сауна ещё туда-сюда…
А ядерная кнопка?!

– Ни-ни, – говорю твёрдо, взяв панику за горло. – Извините, господин Президент, но «ни-ни». Вы ещё кого-нибудь на форуме выследите. Более подготовленного к президенству. Там желающих в президенты и без меня хоть пруд пруди. Штабелями, так сказать, кладками и чурками осиновыми гниют повсеместно. И потом: вас народ выбирал, а моё поползновение на Кремль с чёрного хода есть мухлёж какой-то, недостойный обеих сторон.

Подумал и добавил:
– Моей стороны и народа.

Президент очень терпеливо выслушал и говорит:
– Имею полномочия на любой эксперимент.

И глаза несколько округляет, вперёд слегка наклоняясь бровями:
– Лю-бой. Согласно Конститу-ци-и.

Это он с такими ударениями произнёс, что я опешил, но усомнился:
– Это где ж вы в Конституции статью такую откопали? Э-ге-ге… Не шутите так… Конституция, она… Она такая… Словом…
– Читали? – прерывает меня Президент вежливо и очень твёрдо. Прямо-таки металлически твёрдо.
– Не открывал, – честно признался я. – Ни разу.

А сам думаю: что за наваждение такое?! Все места в вагоне заняты, стоим только мы с Президентом, а никто и не шевельнётся. Поверите – никто! Мол, Владимир Владимирович, благодарим за всё, родненький ты наш, золотце, сю-сю-сю… Прямо-таки за всё-всё-всё, включая земное тяготение.
Нет, не благодарят. Сидят истуканами, смотрят перед собой. И всё старухи какие-то, старухи… Самый активный электорат! Бред…

Может, сплю?

Ущипнул я себя незаметно пару раз: больно!
Чистой воды явь, а наяву не спят.
Чертовщина…

И совсем странные мысли в голову полезли: может, меня зазомбировали? Интересно, кто? Неужто Гордон с Соловьёвым? Не-е-ет, дружбаны, кишка у вас тонка, я вам сам в полушариях дырок идеологических насверлю…
Познер!
Он.
То-то с прищуром поглядывал с экрана, хитро как-то… Он! Ну, Владим Владимыч… Ну, киноакадемик… Ну, кадр двадцать пятый…

Президент тем временем открывает безошибочно Конституцию и мне протягивает:
– Читайте.

Смотрю: на весь лист ни одной буквы. Чистая страница. Нет букв! Что за чёрт?!

– Это страница Неписаных Правил, – уточняет Президент сухо. – Не чертыхайтесь. Мерзкая привычка.
– Да я же ничего не вижу… – заныл я, потому как сухость эта президентская мне передалась как-то невообразимо. И во рту пересохло. – Не вижу я ничего…
– Потому что не президент, – мягче уже намекает Президент, но с ударением. И загадочно акцентирует последнее слово бровями. – Вступите в должность – увидите сразу. Распишитесь-ка в сертификате тут и тут.

Я черкнул что-то в сертификате невнятное, так как примечанием мелким на сертификате был несколько покороблен: «Сертификат президента. Сорт второй. Тираж 1экз. Интердрук полиграфическое крупное предприятие, Лейпциг, ГДР».

– Поздравляю, – говорит мне бывший (условно) Президент и талон отрывает. – Вы экспериментально избраны единогласным народом на один час. Условно. Действуйте. А я отдохну часок. Кнопкой рекомендую воспользоваться не-за-мед-ли-тель-но.

Это он опять бровями подчеркнул.

Не понял я ничего про кнопку. Мозг воспротивился догадке.

Вдруг прекрасный голос объявляет восторженно:
– Станция «дас Остеррайх фуникулёрная»…

Я только мыслями под бровями шевельнул – а Президент уже на этом самом фуникулёре прямо от дверей вагона зазвенел лыжами. К альпийской вершине. В кимоно и в очках-консервах. Назад? Ни-ни. Не оборачивается. Спортивная воля, господа. Весь мобилизован на отдых.

Тут-то мне про «кнопку» и дошло. До мокрых пяток дошло, господа.
Кнопка-то «ядерная»!
Но что значит «воспользоваться незамедлительно»?
Мать честнаАя…

Будто горячим пивом меня окатило: да тут, оказывается, войну затевают! И кто будет виноват? – кто кнопку нажал, тот и будет.
Президент на отдыхе австрийском, у него алиби. На меня и спишут все неправильные последствия. На военного преступника. А ежели спроворю-таки выиграть войну, то создам на Интернет-форумах тему для обиженных, на сто лет вперёд. Всё-всё обсудят! И каким зверем-убивцем я рос, и каким распутником-тираном вырос, и каким мерзавцем-антисемитом помер. Выкопают и перезакопают на отшибе. На пустыре. Во-на, сколько Джозефов с Мясницкой слюною исходят денно и нощно: вынести, зарыть...

– Осторожно, двери…

Почему дверям осторожничать надо, я не сообразил сквозь гул в ушах. Кровь загудела в ушах моих от волнения и давление зашкалило, наверное. Вообще-то давление у меня всегда 120/80, но тут хватался я ватными руками за какие-то никелированные трубы, как ватная кукла, едва вагон тронулся. Конечно, о сидящую старушку и зацепился довольно чувствительно. И, как последний дурень, полез к престарелой подданной с извинениями. А что бы вы сделали? – надо извиниться, чтобы не портить имидж Президента первого сорта, если даже не «высшего» или «люкс». Его сертификата я не видел. Все спрашивали, помню: «Кто вы, кто вы, мистер Президент? Ну колиИтесь!»
Слова не выдавили.
Даже очками-консервами не моргнул.
Словом, сунулся я с извинениями к старушке, но только гляжу: не старуха это вовсе, а кукла! Пластиковая кукла!

Весь потею холодным потом, а кукла голову ко мне поворачивает. Представляете? И рот у неё открывается, открывается…
Чую: седею.
Двинуться не могу, в ступоре, как приварили к полу импортным клеем. Слышали про «холодную сварку»? – вот будто ею и приварили.
Кукла вдруг ка-а-ак завопит бесполым голосом:
– Чтоб пензию мне! Чтоб квартеру!

Отшатнулся я и влетел в сидящую напротив куклы пожилую гражданку. Но извиниться сообразил и перед нею. Поворотился, а на меня ещё одна кукла глазницы пустые пялит! И пасть пластиковую открыла с пластиковым кариесом:
– Чтобы магазины льготные… Чтобы квартеры заслуженным…

Меня словно сила центробежная откинула к дверям вагона, как на центрифуге. Прилип я мокрой спиной к дверным стёклам с надписью «не прислоняться». Не поверите, весь вагон – одни куклы. Сидят истуканами – так они истуканы и есть! – а поверх изысканной одежды на каждой кукле цепочка болтается, на таких крестики православные носят. Только вот цепочки-то есть, а крестиков нет! - оторваны беспощадно! И раскачиваются обрывки в такт колебаниям вагона.

Один я стою, все куклы – сидят.
И головы ко мне поворачиваются медленно-медленно, все голоса вразнобой:
– Чтоб квартеры… Чтоб льготы… Чтоб уважение… Чтоб ритуальные услуги…

А на лбу у каждой – чёрная цифра, у кого «6», а у кого и «8», будто выпилили  пластмассовый лоб у куклы, а в пустой голове чернота зияет.   

В глазах у меня мутится, в желудке мутится, свет в вагоне мигает, а куклы хором гудят:
– Закопай нас… Закопай нас… Закопай нас…

«Всё, - думаю, - вот так и уравнения Прандтля-Рейсса с разрушением! Укатали сивку крутые горки!».
 
Но тут интимный женский голос шепчет мне в ухо очень сексуально, из динамика, что ожил в вагоне:
– Станция «Кремль условный»… Следующая станция – «филиал Белого Дома»…

Выпал я в разъехавшиеся двери спиною прилипшей. Прямо на что-то мягкое рухнул.

Как на ноги поднялся со своей Конституцией и сертификатом – не помню. Под ногами – персидский ковёр цены неописуемой, в голове - мысль: что за козёл услужливый в метро ковры стелить начал?! Как пронюхали, канальи, что Президент из вагона спиною вывалится?!

Вся станция дорогущим ковром застелена, воздух в тоннель за уходящим поездом всасывается и сертификат шевелит, в ушах гудит, Конституция к ладоням прилипла.

Но только вижу я, что не станция метро это вовсе, господа, а большая комната истреблённого ещё при декабристах дерева. И вовсе не ветер дует, а бесшумный немецкий вентилятор фирмы «Siemens». И передо мною дверь с надписью: «кабинет Президента Российской Федерации». И какая-то личность эту дверь передо мной никак открывает. То есть не услужливо. Но и не грубо. Никак. Но открывает.

Понял, что вступаю в должность.
Приобретаю президентские полномочия и взваливаю тяготы народного горя! Хоть на час, но атлант. Гранитный! У Эрмитажа гранитные  атланты стоят, крышу держат; не видали?
 
Атлантов я вам к тому помянул, что ненароком о прописке призадумался, после грядущей отставки. Отставка-то моя через час, а Петербург хороший город; как тут о прописке не подумать? – мешкать нельзя и атланту, если избран всего на час.

Но в голове светлеет понемногу и начинает даже казаться, что не Президент это был в метро, а странник божий, искал он богатыря среди социальных калек. Катаются такие индивиды в метро. Случайно нашёл меня среди пластиковых старух, выбрал богатырём, чтоб стольный град Киев и всю Русь спасти от поганых.
Ну, как в сказке про Илью Муромца.
Помнится, едва избрали Илью богатырём, так он сразу и двинул на службу князю киевскому.
Служить Руси.

Не скрою, первой мыслью моей на президентском посту была мысль именно о столице Руси: почему столица Руси не в Киеве? - столица непременно должна быть в Киеве! Русь-то изначально Киевская, как-никак. Исконно Киевская! И если кто-то назвался на Киевской Руси новой нацией, тот пусть ищет себе новую столицу в новых землях. Нация – что птица: вылупилась, оперилась и - долой из гнезда. Своё гнездо вей, новая нация! Неча в чужом тусоваться и корм клянчить. Дуй в Каракумы куда-нибудь. Или в монгольскую пустыню Гоби.
 
Примером тому древние евреи: как ощутили себя нацией, так сразу и ушли из Египта, родину искать среди пустынь. Не кликнули ведь своей столицей Фивы, не затеяли в Мемфисе «мову» себе сочинять в обход египетского иероглифа.
Собрали вещички и – по барханам, за Моисеем.

По-моему, это честный поступок, хоть и прихватили золотишко египетское с собою. Представьте, «да»! - политически поступок честен, а экономически и юридически египтяне сами виноваты. 
Древние евреи отчубучили ведь как: мы теперь новая честная нация! мы честнее вашего фараона-кровопивца! каждый из вас получит папирус-ваучер! сдавайте нам своё золото под двадцать процентов годовых! – египтяне доверились и сдали.
Утром проснулись – ни новой нации, ни золота. Уже за барханами где-то. Песками чешут.

Вот так-то на «халявные» двадцать процентов зариться.

Метнулись было с погонею фараоновы солдаты, да беглецы идут гуськом и «волокушу» из пальмовых веток за собою тянут. Следов нету! Ни одной золотой безделушки не обронили! Шиш поймёшь, в какой оффшор двинули: то ли к вавилонянам, то ли к эфиопам. То ли на север бежать за ними, то ли на юг. Без следов в пустыне разве догнать?

Потому-то египтяне и не выдумали денег. Не из чего монету чеканить. Золото сгинуло в песках, а бронза уходила в орудия труда. В молотки всякие, зубила, кирки... Пирамиды строить и профили высекать. Профилей фараоновых египтяне много высекли на камне, а вот на золоте – ни одного.

Впрочем, я бы и с золотишком отпускал новые нации на вольные хлеба. Вроде как с «отступными». Пусть дуют, куда хотят: в пустыню Гоби, к вавилонянам, к египтянам... Чёрт с ним, с золотом. Всё одно золото на Руси не лежит. Снег лежит, а золото за кордон тянут. Пожадничаешь - останешься и без золота, и с нацией ропчущей. И уж тогда не вытуришь её никуда, нацию эту! - задарма не уйдут, а примутся серебро делить и недвижимость.

Обдумав патриотическую мысль про Киев, пробежал я быстренько взглядом наказы на сертификате. Ничего, годятся местами. Не скучные. Озорной у нас народ. Мастак на выдумку. Киев помянут столицею в первой строке.
Значит, мыслю едино с народом.

Дверь передо мною почтительно открыта и шагнул я, господа, в изысканный полумрак, в президентство. К ядерной кнопке. О кнопке я так сообразил: позвоню-ка другу Джорджу – в то лето Джордж «у них» президентил – и проясню недоразумение с ядерной кнопкою. Что мы, дети, кнопки давить?! Не настрелялись и не налетались? Видно, тут семейная президентская разборка с битьём посуды намечалась, потому Кремлю и потребовался приток свежих аргументов и крови. Моей крови, значит. Все – в отпуск, а мне отвечать за ядерную кнопку.

И озарило меня вдруг догадкою: так ведь и там, «у них», не Джордж сейчас президенствует! Там тоже смылись в отпуск и выдали сертификат «президента на час» какому-нибудь лопуху из Ливермора, горе-физику вроде меня. Отхватил «лузер» великую американскую мечту и свой сертификат на сувениры кромсает, авторучками из Овального кабинета все карманы набил. Друзьям дарить. Словом, нормальный человек. Не двоечник Джордж.
Два нормальных человека общий язык всегда найдут.
В конце концов, он тоже знает язык Фортран. Наверняка знает.

Мысли такие меня несколько приободрили, но обстановка в кабинете ужаснула. Не в том смысле, что там наплёвано или окурки – с этим как раз всё идеально; а в том, господа, что я сразу в чучело какого-то гризли въехал. Едва дара речи не лишился от потрясения. Вообразите: стоит плюшевое нечто с ласковыми резиновыми коготками, в глазах – елей, лапы для объятия растопырило и вот-вот обслюнявит с головы до ног.

Сопровождающая меня личность спрашивает без голоса:
– Какие будут указания, господин Президент?
– Уберите это пресмыкающееся, – отвечаю, не задумываясь. – Его когтями только спинки топ-моделям чесать в саунах.

Плачущего медведя вмиг уносят, а личность в блокноте черкнула пометку и вновь с вопросом:
– Что поставить вместо?

Честно говоря, вопрос меня озадачил. Я вообще чучел не люблю, это какое-то глумление над несчастными животными. Разве как символ, исключительно синтетическое что-то, вроде слоника с пищалкой или грустного ослика…
И тут меня озарило, господа!
– Сову, – говорю. – Сову поставьте в мой рост. Пластмассовую, но натуральности чтоб была непревзойдённой. И пусть реагирует на ситуацию, не пялится на свет божий ночной птахой. И чтоб глаза светились янтарём. И чтоб музыка из клюва исходила! Бах. Иоганн Себастьян. Стерео. А фотографию, где моя сова в дружескую обнимку с Оксаной Фёдоровой и Анной Семенович, обе прекрасные дамы в коронах из «Алмазного Фонда» и наинезначительнейших купальниках от Зайцева, выслать «элитарным пиджакам». От моего имени. Пусть удавятся. Поняли, о каких пиджаках речь веду? – о «знатоках» из «что-где-когда».

– Удавки разослать индивидуальные? – деловито строчит в блокнот личность. – Шёлк? Нейлон? Колготки?
– Вы что?! – я чуть не ошалел от такого буквального следования слову Президента. – С ума сошли?! Какие «удавки»? Это шутка. Отображает настрой ума. Юный ум болел за ребят в их тяжбах с колхозными иезуитами, что призы-энциклопедии у голодающих студентов отбивали. Но теперь никакого сочувствия нет. Иссякло, едва студенты затесались в «господа» и крупье какого-то завели. Орудуют элитарно и профессионально. Имею ответный соблазн надуть их.
– Гелий? Водород? – личность бесцветно интересуется. – Чем надуть?
– Нет, – говорю медленно и ровно, сдерживаю раздражение, – эти дутые элитарные карапузики под потолком ни к чему. Подвесьте под потолок липучку для мух. А пожилых «господ» деликатно обдуйте каверзным вопросом, ибо потные они нынче что-то. Но смотрите, чтоб пиджаки элитарные не лопнули! Детский вопросик вкачайте им от души, пусть потеют. Вопросик запишите на обратной стороне фотографии, что с дамами и совою.
– Каков вопросик, господин Президент?
– Пусть назовут, – цежу сквозь зубы. – За кого отдал свою дочь поручик Ржевский. Вот такой будет мой каверзный вопрос. Обработайте вопрос литературно и Шурочку Азарову помяните.
– Каков верный ответ? – и в глаза смотрит личность, карандаш замер в готовности. – Требуется послать и ответ.
– А то не знаете ответ! – заорал я.

Да, заорал, не выдержал... Каюсь, господа, каюсь... Не выдержал и заорал. Вот так и начал своё президентство. С вопля и склоки дурацкой. Стыдно вспомнить.

– Будет исполнено, господин Президент, – личность блокнот захлопывает и исчезает, а сова уже тут как тут и звучит.

В приёмной, господа, изящно свистят халатики нараспашку и звенят алмазные короны: фотография ушла адресату. Быстро работает администрация Президента, ничего не скажу.

Решил вместо реорганизации администрации полюбоваться совой.

Ну и сова, скажу я вам! От живой не отличить. Прислушался: Бах. Иоганн. Себастьян. У лап совы прозрачнейший ручей струится неслышно из родника, песчинки в подводных артезианских султанчиках храбрятся перед мелкими рачками, длинные водоросли своими изгибами течение повторяют и глаз колдуют. Прямо в приёмную ручей впадает. На всплывшей лилии – невероятной синевы стрекоза умывается.
И чувствую, господа – то есть ощущаю! – себя Банионисом на Солярисе. И его походкой (то есть походкой великого Баниониса) к столу иду. Дико озираясь. То есть совсем как Банионис.

…Огромный стол неизвестного мне дерева, господа. Авторучек нет совсем, только динамик и кнопка. Та самая. Какая-то гигантская кнопка, только кулаком по ней бить. И кресло немыслимых размеров, хоть дверь в спинку врезай. Трон, а не кресло! Справа (и немного позади) лёгкое элегантное сиденье, откидное от трона. Перед столом – ещё два кресла, попроще, лицом одно к другому повёрнуты. Обивка кожаная и древняя. Сверхдорогая, словом.

Уселся я на трон, охлопал его на предмет добротности и посмел, наконец, взглянуть на кнопку. На кнопке надпись: «Тайные советники Президента и секретарша, срочный вызов оптом».
Так вот что за кнопку он имел в виду! А я-то! Фу-ты ну-ты…

Полегчало мне и повеселело, господа, поскольку межконтинентальный разговор сам собой отменился. Весь час президенства я могу потратить на спасение Отечества! «Тайные советники Президента и секретарша, срочный вызов оптом»? – оптом так оптом! Правда, я всё больше с китайской розницей дело имею, но когда-то же надо и с отечественным оптом дело заиметь. Всю страну на этом опте перекосило, а я что, ботаник?

Словом, нажал кнопку. Едва палец не вывихнул!

Сразу в кабинете – бум! – двое ниоткуда возникли. Один элегантный такой, в строгом костюме поношенном, поседевший, с калькулятором и с папками. Ботинки не новые, но вычищены безупречно. Кого-то напоминает мне своей физиономией. Где-то видел я эту «соль с перцем»...

Второй в лаптях крокодиловой кожи со шпорами, атласная рубаха-косоворотка в горошек с два «евро» и с черепаховыми пуговицами. Шаровары полосатые, сам в двух «Роллексах». Щекастый, мордастый, острижен короче некуда, но длинный хвост оставлен на темени, вроде чуба у древних славян. На каждом пальце – по перстню, включая большие пальцы. Подпоясан кавказским пояском серебряным и кинжал в ножнах кавказский, с бриллиантами и дарственной надписью на иврите. Плюс ключи от машины на поясе в чехольчике замшевом, тоже с каким-то изумрудом. Сам весь жаром пышет.

Присмотрелся я: онучи на его лаптях цепочками перевязаны, левый – золотой цепочкой, правый – платиновой. И зубы золотые с алмазным напылением. Под мышкой – потёртый номер «Плейбоя».
Поразился я виду этих советников так, что секретаршу и не рассмотрел, которая из дверей приёмной проскользнула элегантной тенью и за спиной у меня в откидное кресло пристроилась беззвучно. С блокнотом и карандашом каким-то очень знакомым.

– Вы кто? – спрашиваю гостей, откашливаясь для эффекта. Как вести себя с ними, не знаю. Решил вести свысока. То есть на «ты» и без комплексов.
– Советники, – важно отвечает плейбоистый. – Живём на Руси исстари и всем царям советуем. И генсекам. И президентам. Этого приблудного замухрышку зовут Умный. Он себе на уме. А я – Друг Истерзанного Народа. Совесть и корень нации. И зовут меня…
– Понял, – киваю. – Догадливый.
– Ну ты… – задохнулся советник так, что обоими «Роллексами» замахал. – Не зря! Не зря я за тебя голосовал!
– Ваш предшественник тоже сразу понял, – прищурился Умный, – что его «Догадливым» величают.
– Сразу? – спрашиваю поневоле мрачно.

Умный взглянул внимательней, усмехнулся:
– Моментально.

Тут я совсем помрачнел и интересуюсь тихо:
– Он взаправду меня выбирал?
– Во! – взревел Догадливый. – Один в один вопросики! Преемник линии!
– Он всегда «за», – спокойно говорит Умный. – Не в вас дело.

Тут мне полегчало, даже интерес возник к истории Отечества:
– И каким царям ты советовал, Догадливый?
– Ща… – заскрёб затылок Догадливый. – Да почитай всем! Это вдовые царицы зверюгами были. Нет злее бабы-вековухи! С конюшни не вылезал, так и норовили русскость розгами иль кнутом ободрать. С меня, с души народа! В лаптях русскость прятал, не дался. А цари… О-го-го! Душевный народ цари. Дневал и ночевал у некоторых. Припомню точно… «Второму» какому-то я чуть братом родным стал. Всё породниться лез. Или «третьему»… Или «четвёртому»?
– Не скреби башку, – Умный к столу подошёл, водрузил на столешницу свои папки и в кресло уселся. – Нет там царей. Ни одного.
– Точно! – обрадовался Догадливый. – Давно скинули!

И к окну бросился, распахнул с таким треском, что Умный вздрогнул.
В окно выкрики снизу хлынули:
– Исстрадались ожидаючи!
– Негодяи! Родства не помнящие негодяи!
– Пензию бы… И чтоб квартеру…
– Забыли, кто всё тут построил! Кто кровью оросил!
– Чтоб дисциплина… Чтоб как мы! Ишь, разоделись…
– На льготы последние пасть раззявили…
– Мёрзнем! ЗакоченИл нас вражий агент…
– Свободу движения правосторонним рулям России…
– Бороться с нашей коррупцией только достойной зарплатой!
– Управы на вас нет! Ничего, припомним вам кузькину мать…
– И на вашей улице корова наложит…
– Икнётся вам горе людское! Смертным иком!
– Народ убиваете, муссоны… Наймиты сионские…
– Все вы с зоны шенгенской… На зоне и сгинете!

Так пронзил мне душу стон народный, что слеза навернулась. Чую: если не всплакну заодно и сообща с этими горлопанами, то на части порвут.

– Это Истерзанный Народ, – сурово говорит Догадливый. – Волна гнева.

И – в приёмную, повелительно:
– Эй, человек! Чаю всем! И рафинаду! И быстро, сучье племя!

За дверью зашуршало истерически, а Догадливый плюхнулся в кресло напротив Умного и поверх моего локтя уставился. Так жутко глаза он свои застеклил, что даже страшно стало: не клопы ли по стенам ползут за моею спиной? - жуть как не люблю клопов по студенческому общежитию!

Оглянулся я минуты на три.

– Стенографирует хорошо, – говорит вдруг Умный. – Позвать в брюках?
– Нет-нет! – замораживаю себя в статую Президента. Нечеловеческим усилием раскисшей воли. – Не надо. Нельзя разбрасываться кадрами.

Чувствую: «не то» говорю советникам. Не по-президентски как-то.
Металла в голос влил:
– Кадры решают всё!
– Автор звучал доходчивей, – вздохнул Умный. – Душевней.
– Про какую Управу кричит народ? – поинтересовался я на всякий случай у Догадливого (вспыхнули у меня странные ассоциации, когда статуей себя вообразил).
– Не дрейфь! – хохотнул Догадливый. – Нету Управы! Тю-тю!
– Долго она сидела в этом кресле, – непонятно усмехнулся Умный. – При Управе голова не болела от воплей безудержных. Тихо говорили. Только по делу. Лежит в бетоне у стены.
– Почему «в бетоне»? – удивляюсь. – Странный способ выражения благодарности любимой Управе.
– Истерзанный Народ поручил, – пояснил Догадливый солидно. – Я её, Управушку родимую, в бетончик-то и подзакатал… Высший сорт бетончик! «Экстра»! «Хай фай»! Импортный.
– Ты тоже советовал бетонировать? – рассердился я на Умного. – Не советники, а мафия какая-то чикагская. Бетонщики хреновы! А если Истерзанный Народ извилины свои потребует забетонировать? Ринетесь с раствором по мозгам?
– Меня и не спрашивали, – пожал плечами Умный. – Догадливый сам постарался.

Тут Догадливый журналом зашелестел:
– Извилины я уже всем заштукатурил, господин президент. Давно. Бетону-то оставалась уйма! Проявил рачительность. Я всем заправлял после Управы. Я! Истосковался Истерзанный Народ по мне! Все ко мне за советом лезли. Все в очередь встали! Понятное дело, всех и оштукатурил. Не извольте волноваться. В три слоя прошёлся! Весь бетон извёл на извилины.
– Как же людям без извилин жить? – забеспокоился я.
– А таперича нету очередей! – самодовольно причмокнул в журнал Догадливый. – Прямо из очередей ломанулись стенать, попрошайки хреновы. Чтоб клянчить, извилин  не надобно.

Умный вздохнул:
– Зачем вызвали?
– Как «зачем»? – удивляюсь. – Советовать. Указать президенту новые пути. Я одноразовый Президент России! Меня избрали страну спасать экспериментально! Чтоб искоренить несправедливость, немилосердие и обиды! Чтоб Великая и Неделимая! Чтоб от края пропасти и через край! Чтоб забота! Чтоб народ вымирающий размножить! Чтоб ветераны несчётно! Чтоб семьи! Чтоб по-людски! Чтоб в морду! Чтоб гуси по деревням… Чтоб журавель и хороводы… Чтоб земли утраченные… Чтоб всех этих…

Наказы я не успел перечислить, до Босфора с Дарданеллами не дошёл, а про Марс и сексуальные размежевания почему-то не решился при секретарше.

– Достаточно, – прерывает меня Умный и на окно косится. – «Новые» пути предлагать мы не можем. Мы ведь представители общественного сознания, господин президент. Представляем мозг народа, его аналитическое и творческое полушария. Выражаем былое и чаяния. Практические советы – пожалуйста, но вот «новое» - увы! - президент ищет и находит сам. Иначе зачем нужен президент? Давайте к делу, не разбрасывайтесь временем. У вас меньше часа должности. Точнее, пятьдесят шесть минут.
– А слиться с Истерзанным Народом? – забеспокоился Догадливый. – Самый главный его наказ!

Я на Умного в неуверенности глянул, тот снова плечами пожал:
– Покажитесь в Окно Гнева на минутку. Утолите гнев людской и прикройте раму.

Подошёл я к Окну Гнева с опаской, чтоб своевременно увернуться за косяк от брызг гнева народного.
Что началось! У-у-у… Вы бы слышали!
– Отец родимый! Вот письмецо-то с обидами пирамидными…
– Горестями людскими глаза твои ясные светят…
– Горемыки мы, да не горемычные… Нам бы в центре…
– А мы ужо потерпим, как терпели…
– Соколик ты наш… Сокол ОрлОвич…
– Финист ясный… Стан Тёплый…
– Родней батюшки родного…
– Утеснили в квартере ироды муцыпальные…
– Понаехали тут… На тебя одного вся…
– Постоим, не ровен час! Как один воспрянем!
– Ты уж сирых-то в обиду… Надёжа наша…
– Солнце земли русской… Всех шести соток…
– Ты их там… Тово… А мы уж… О-го-го!

Закрыл я Окно Утолённого Гнева с сожалением лёгким и на место вернулся.
– Что это ты? – удивился Догадливый.
– А что? – не понял я.
– Один у окна так и состарился, – разъяснил Умный. – Не вернулся к столу. Плакал.
– Внимал гласу Истерзанного Народа! – взвился Догадливый. – По моему совету!

И тотчас неловкая тишина какая-то утвердилась меж советниками.
– Чего же хочет Истерзанный Народ? – спрашиваю обоих советников сразу, чтоб разрядить неловкость и начать мозговой штурм туманного будущего утопающей Родины.
– Секса и царя! – заорал Догадливый так, что сова пластиковая мигнула испуганно и крылья растопырила, голову раздвоила. И не Бах зазвучал, а «Боже, царя храни».

Догадливый зашёлся весь народными чаяниями:
– Чтоб красиво и чтоб с кнутом! Чтоб на тройках с расписными! Прямо в монархию! Где колбасы и апельсины! Где строгость! Где ручку изящную взасос! Где незнакомка с глазами кролика! Где юбки до пят… – тут он поверх моего локтя глянул и журнал спрятал за спину – …надцати рублей и не дороже! Где Честь превыше! Где…

Тут я слышать его и перестал, поскольку сон про Честь вспомнил. Приснилось мне недавно (с десяток лет назад), будто князь какой-то бросил свою парижскую прачечную и на Русь воротился из эмиграции. С пузырём. Князь монархию решил окропить мёртвой водой и оживить. То ли он Сену черпанул пузырём этим спьяну, то ли болотце у Фудзи. Так и объявили по телевизору: мол, у Фудзи. Потому и пузырь волшебный, с духами «БусидО».

Помню, я сразу – рюкзак из кладовки, молоток в него, дрель ручную, гвоздей отменных с десяток (ну, щит на цареградские врата гвоздить!) и атлас мира. И – за старыми яловыми сапогами. Туда же, в кладовку. Й-е-эхх! Чего только нет в Российской кладовке! Глядишь, и завещаньице дядюшки Константина из Константинополя отыщется, с отписыванием всей недвижимости любимой и единственной Софьюшке, а там и оригинал текстика по Аляске раскопаем! По Порт-Артуру! По земельке Александра Первого, сиречь Антарктиде! По атоллам Суворова и Румянцева! Про Беринга и заикаться смешно, там всё по англогрузински, вытри и забудь, меж собой пусть Беринга поищут. В Жоржии. А потом – в отпуск, на Южные Территории. Захоккайдим к добровольным подданным Российской Империи, к господам айнам хоккайдским. В Хоккайдию, порыбачить лосося и краба. Или погельсингфорсим по настоящим саунам, а не в наших российских душегубках.

Словом, развезло меня тогда настолько великодержавно, что окончательно и без удержу. То есть по-справедливости.

Но из телевизора (во сне, разумеется) картавят: так мол и так, князь весь слезой и доброй волей истёк настолько, что до обмазывания на престол Российской Империи готов все Курилы и прочую дребедень сахалинскую воротить их законным владельцам, воротить безусловно и молниеносно, поскольку командировочные йены у него на исходе, а прачечная в евроремонте и дважды перезаложена. И ещё многое другое готов вернуть будущий государь наш всякому цивилизованному, уже отдельным списком.
Плюнул я и сапог снял.
«Этому князю, – думаю в тогдашнем сне, – самому отсюда оглобли в момент повернут. Одну к Сене, другую к Фудзи».

Что и вышло вскорости наяву.

…Звук охрипшего Догадливого в уши мне сызнова полез фруктовой мухой:
–…где гусей на косогорах бессчётно, где постный день, где в Ивану Купалы все дворовые девки сарафаны свои…

Смотрю: Умный что-то на калькуляторе подсчитывает и вроде как не слушает.
– Стоп! – говорю.

Догадливый мигом умолк, а Умный голову поднял.

– Убедил! – барабаню пальцами и нос поднял так, что Умный прищурился. – О гусях повременим, американскую курятину ещё доесть надо, чтоб не стухла. Поскольку монархия есть сословное устройство общества, то буду я, уже как государь Великая пока без Малыя и почти без Белыя, окружён сословием дворян. Да-с, господа советники, окружён весьма плотно. Князья, графы, бароны и прочие виконты. Учредим и новые титулы. Для Малыя. Может, и для Белыя. Только не «элитарные пиджаки», господа советники! Ни-ни. Эти пробные красные пиджаки уже аукнулись. Аукнуться-то аукнулись, да в народе как-то не так откликнулись. Потому поместья и прачечные раздам самолично. Преданным и доблестным. А загибаться на барщине будет презренная сословная чернь до семнадцатого колена, чтоб никакого утеснения в средствах у моих орлов не было. Ни у великих, ни у малых, ни у белых.

При сих словах я кулаком по столу легонько приударил, и так мне это понравилось, господа, что для смазки нервов приударил вторично, позвончее:
– В ГНЕЗДЕ ДВУГЛАВОМ ВСЕ ПТЕНЦЫ ЕДИНЫ В РАЗМЕРЕ И ЦВЕТЕ! Послушайте, господа советники, ведь отлично сказал, а?!

Догадливый – мигом, секретарше:
- Признать изречением и записать крупно.

А я в раж вошёл. Чёрт его знает почему, но ощутил вдруг себя не то чтобы полновесным «государем», но уже и не «президентом» каким-то задрыпанным. Да-с. Чем-то средним арифметическим ощутил. Средним меж «президентом» и «государем».

- «Признать» и «записать»?! – брови поднимаю властно. – Нет, милейший! «Выбить»! Выбить алмазным зубилом на всех недоверчивых зубах, как девиз Воспрянувшей Российской Империи! Кто не будет усердным – в р-р-розги немедленно! Наотмашь! И чтоб скипидарчиком спрыснули для восторга холопской душонки! Скипидаровые потоки контролирую самолично и самодержавно! Монополия на скипидар! А то опять до европрачечных докатимся, либералы вы поганые! Я вас… А ну, открывай Окно Гнева! Всю очередь – на запись в чернь. Записываю я и опять самолично! Как самодержец! И пустотелого медного коня отлить в кабинет! С него буду императорские указы доводить черни! С конём в оглушительном резонансе на всех частотах! Чтоб и копыта гудели медным гулом до вибрации зубного нерва!

Догадливый к Окну Притихшего Гнева метнулся голодным леопардом, шасть его с битьём стёкол настежь! И повизгивает от радости.
Вдруг стих.
И – мне, потрясённо:
– Государь, разбегаются… Может, на барщину бегут? В рвении и усердии бегут. Мой домик-то аккурат в тех краях… Во-о-он, стеклопакеты над горизонтом око режут. Ты уж отпиши душ семьсот… В садовники и стекломойщики.
– Быстро бегут? – спрашиваю деловито, как настоящий Президент.

Догадливый снова выглянул и рапортует:
– Пятками мерцают, Ваше Императорское Величество!
– Окно оставь, – говорю с усталой надтреснутостью и лбом в пальцы прислоняюсь. – Проветрим гнев. Что-то пованивает…
– Это эмиграцию прорвало, – тихо напомнил о себе Умный. – Планы хлынули из Сети.
– Какие такие «планы»? – не понял я и дурака валять прекратил. – Какую ещё «эмиграцию»?
– Она называет себя «патриотической», - невозмутимо ответствует Умный. – И патриотически льёт планы уничтожения проклятой постсоветской системы и всеобщего переустройства всех Россий.

А я временно застрял в образе и снова Умного не понял:
– «Всех Россий»? Мы что, почкуемся? Или вегетативно делимся пополам?

Умный в калькулятор заглянул:
– По отдельным планам четвертование, а по особо выдающимся – увосьмерение Империи Зла, но едино до полного обнуления. Вчера «ДНЕПР» грозился смыть всё без разбору. Сегодня «ДОН» какой-то капает.
– Ничего себе «какой-то»! – возражаю я, отстаивая родной простор. – Видел бы ты тихий Дон! Речище! Редкая утка доплывёт до середины Дона! Знаешь, какие там щуки? И Дон не тухлый. Или невидимый номенклатурный гад в него тухлятину слил?! Я вам покажу, как тихий Дон травить! Это же Дон! Там рассказы пишут! Романы!

Тут Догадливый затянул: «Дам седло, дам коня…» – и чуб закручивает на кинжале. И полосы на шароварах у него под лампасы заструились ядрёной синевой.

Умный не слушает пение Догадливого, голос повысил:
– Не река это, господин президент. Аббревиатура. «Демократическое Объединение Нравов». Оно из Америки плывёт уже с душком, но особую тухлятину приобретает за Брюсселем. Там одна квартирка – ну совсем ни к чёрту. Ни понятий, ни приличий, ни нравов. Битком набита проститутками, откуда нравам и свежему запаху взяться? Шайка-лейка, одним словом. Склеиваются Клеем Душевной Гнили в какой-то блок и нюхают до невменяемости эту клейкую мерзость. До помрачения рассудка. Остатки сливают в Сеть. Вот так и образуется «ДОН».

– Та-а-ак… – уяснил я ситуацию. – Вот, значит, откуда нынче патриотические выделения просачиваются… Законопатить никак? Ну, заткнуть нельзя этот Демагогический Отстойник Ненормальных? Чтобы не вонял? Кремль, всё-таки. Подумают гости заморские, что у нас в столовой один горох и редьку подают. Так унизить бюджет и первое меню страны!

Умный плечами пожал:
– Негуманно затыкать. Заткнуть-то можно намертво, но друзья нынешние нас не поймут. Скажут: опять затыкаем, опять тоталитарно… Рынок, что поделаешь! Базар. У меня для вас записано, что и кому разбазарили. Распространить везде собственную вонь и тем принюхаться к вони иностранной до неощущаемости последней уже пытались. По совету Догадливого испытали это ароматическое новаторство. Только вот не растёт у нас Дерево Душевной Гнили. Увы! А настоящий клей – он растительного происхождения, натуральный продукт. Синтетический мы делали-делали, но получился дрянь дрянью и сами же перемазались. До сих пор кляксы. То тут, то там.

Я Догадливому кивнул (он уже на «Соловей, соловей, пташечка…» перекатился, с подголосками и посвистом):
– Садись. Монархия временно отменяется.
– Есть, господин президент! – чеканит Догадливый и в кресло шпарит строевым под звон лаптей. Но сел с выражением крайнего неудовольствия на лице: – Эх, Истерзанный Народ… Подвёл благодетеля…

Умный улыбнулся.
– А ты кому давал советы, Умный? – спрашиваю Умного.
– Бывала тут одна наездами, - отвечает Умный. - Внук её заезжал разок. Князья совсем уж древние советовались, княгиня бывала, старец один постоянно тусовался. Он педагогикой князей увлекался.

И усмехнулся:
– Про Управу вы слышали… Да! Предшественник ваш вызывал, эксперимент планировали. Вот и всё, пожалуй. Если не считать Простой Народ.
– Какой ещё «простой»? – удивился я. – А кто же за Окном Гнева…
– За окном Истерзанный стонет, – пояснил Умный. – Тут дожидается один из Простого. К царице на приём шёл. А она взяла да и померла! Вот и застрял в приёмной. Советую выслушать.

Догадливый ворчит:
– Этому хаму дремучему и терзаться с Истерзанным народом некогда. Ишь, занятой он, паскуда… Работает, видите ли! Уработался. А то я прохлаждаюсь! В харю бы ему разА …

Я откашлялся и говорю:
– Зови.

Входит какой-то. Где-то видел. А где, не помню.
– Ты кто таков? – спрашиваю.
– Крестьянин я, – без подобострастия кланяется вошедший. В пояс кланяется, но как-то достойно.

Догадливый на это движение Крестьянина зло насупился.
А я никак, понимаете ли, вспомнить не могу, кто такой Крестьянин. И вдруг – бац! – чай подают неслышно. Отхлебнул и сразу всё вспомнил! Вспомнил, господа! Мы на картошке были, молодые и шумные. В обед всей студенческой группой горностая ловили, ватниками его забрасывали. С хохотом. Как же, поймаешь таковского проныру... Так вот: был там Крестьянин! Был! Вдоль опушки двигался рывками, как горностай. А упал у трактора!

– Ну, – говорю властно замявшемуся Крестьянину. Наконец-то понимаю, что делаю! – Чего же ты хочешь, Крестьянин?
– Брось ему клок земли, чтоб отвязался! – злится Догадливый. – Пусть ковыряется своей сохой! Нарежь побольше, но у болот. Казны от грязи не убудет. Болото в собственность ему кинь, авось подавится, ежели не продаст за бутылку.
– Он за конями шёл, – спокойно говорит Умный. – Не на сыновьях же ему пахать болотную собственность. Да и сыновья при лошадях не пехотой задрыпанной вырастут. Думал он так. Мы с Крестьянином потолковали, пока бетонные работы шли над Управой. Но всех коней угнали поднимать солончаки и вздымать пустоши.
– Гениальное решение! – повысил голос Догадливый. – Два часа решали за кукурузным початком! Я зубы искрошил о початок, в думах про шири и колосья! Неродные ныне. И хрен с ними, всё одно не вызревает там початок.
– Что скажешь, Крестьянин? – интересуюсь в раздумье.
– Землю резануть всяк сможет, – усмехнулся Крестьянин. – Хоть сикось, хоть накось резанёт. Кони долго растут.

Я подрастерялся немного: всё «кони» да «кони»! Какие такие «кони»? Какая «пехота»? «Кони» – это кавалерия, что ли? На дворе, у Царь-колокола, двадцать первый век в дыру дивится цифровым объективом! Какая может быть кавалерия в век мотопехоты?!
И вдруг горностая вспомнил. И трактор. «Трактор»! Вот оно! Механический конь! Советники в Кремле аллегориями судачат! Скажут, например: «Светлейший ты наш» – тотчас убедись, не лысеешь ли.

– Ступай, – говорю Крестьянину, – подожди в приёмной. К тебе Умный подойдёт, составьте список коней и прочих моторов с электронной упряжью. Сам понимаешь, за день такое не склепать. Будем клепать по-списку. Чтоб не валялось ничего и не ржавело.

Крестьянин опять поклонился достойно и вышел.

– И чего ты с ним рассусоливался… – ворчит Догадливый. – От него навозом и дёгтем несёт. Супонь ему теперь подавай на батарейках, дышло электронное…

Тут в дверь деликатно забарабанили.
– Опять он? – скис Умный. – Ты впустил?
– Будь проще… – шепчет мне Догадливый и засуетился в кресле, Умного не слушает. – Это Товарищ! Заискивай.

Решил я на пробу не то чтобы заискивать, но быть проще.
– Здравствуй, Товарищ! – говорю вошедшему упитанному господину.
– Брянский волк тебе товарищ, – цедит Товарищ с напускной ненавистью. – А ну, слазь, контра! Я тут сидеть буду! И стол этот – к окну, гад ползучий! Навечно! Истерзанным Народом брезгаешь, морда?!

И челюсть пучит прямо-таки зверски на меня. «Быкует» от души.

Догадливый как-то бодро замурлыкал «Шумел сурово брянский лес…» мне в поддержку.
На секретаршу не оглядываюсь, но карандаша что-то не слышу…
– Пишет, – успокоил Умный. – У неё карандаш «кох-и-нор», два «эм». Потому тихо. Этажом ниже отправьте обитать Товарища, на балкон. Чтобы он «как бы тут» состоял, но этажом пониже. Ему так нравится. Там и стол зацементировали в балкон, импортными остатками цемента, что от Управы остались. Для круглосуточного контакта с Истерзанным Народом. Ваш предшественник оборудовал для Товарища.
– А зимой как же? – растерялся я. – На балконе зимой холодно!
– Терпит лишения! – сорвался на писк Догадливый. – Вперед, Товарищ! На борьбу! Сквозь невзгоды!

Догадливый даже запеть попытался фальцетом что-то про враждебную гидродинамику, про вихри какие-то недружественные, но Товарищ дверью поспешил хлопнуть и покатился по лестнице к лишениям. То есть на балкон, что этажом ниже.

– Там нагреватели под столом, – деликатно пояснил Умный. – На балконе. По шесть киловатт.
– «Шесть»? – поразился я невиданной мощи отопительных приборов. – Где ж он нагреватели такие откромсал? Доменные печи прям-таки, конвертеры… Хорош «товарищ»! Улицу отапливает, паразит! Разорение государству на электричестве…
– Не «мотает», – успокоил Догадливый. – Товарищ сразу фотографическую плёнку воткнул в счётчик. По моему совету. Теперь хоть парься. Всё в калориферах и бесплатно!

Я в законах сохранения как-то нетвёрдо усомнился, но опомнился: в Кремле законам сохранения не место, тут надо делом заниматься! Спасать Отечество!

Только-только подумал об Отечестве, как Догадливый уж и плакат разворачивает. Ну и плакатик, я вам доложу! Писк! Бумага, полиграфия, всё в каких-то «лейблах», всё в полосочку и в звёздочку… Блеск! На плакате девица в двух синих перьях и с такими двумя «арбузами» в сетках-авоськах, что... У-у-у! Томно губы свои трубочкой вытянула, вроде как норовит запустить в вас жвачный плевок струйкой. Рядом с девицею одетый белозубый стриптизёр. В сотовый телефон о чём-то игривом толкует и перо на девице масляными глазками мнёт. И ещё старички напомаженные умиляются цветными картонками перед входом в какой-то «хоспис». И пара детей. Сбежали с урока антироссийской истории в частной школе, судя по униформе и облегчению на личиках.

Все стоят «паровозиком» и пальцы указательные из плаката тычут так, что сливаются они, пальцы эти, в один огромный палец, который смотрящему прямо в мозг втыкается и протыкает мозг навылет меж зацементированных полушарий. И подпись: «Ты записался, чувак?! Вау! Спеши, не то опоздаешь! Йес!!!»

Честно скажу: потряс меня плакат художественной выразительностью и выпуклостью, но процедуру записи я не уяснил совершенно. Куда «записался», кто «записался»…
Спрашиваю Догадливого:
– Куда запись такая поспешная, что и подумать не успеваешь перед этими арбузами в пять кило каждый?
– За выигрышным билетом в счастливое будущее! – твёрдо отвечает Догадливый. – Заказ ваших предшественников. Вот, осуществил-таки, напечатали… Всему Истерзанному Народу билеты на импортной бумаге советую отпечатать первоочерёдно и поимённо. Приоритетно. Всё остальное – по боку. И в бок. Это уже Крестьянину, от души. По первое число.

Вижу: не сомневается Догадливый в плакате.
– Все билеты будут выигрышные? – интересуюсь ласково. – Или только те, что до первого числа?
– Поголовно! – рубит Догадливый, но зрачки как-то засуетились, словно Управа бетон грызёт. – Каждый игрок выиграет!
– На кой ляд тогда записываться? – удивляюсь притворно и руками развожу. – Раздай билеты Истерзанному Народу, и дело с концом. Пусть едут в счастливое будущее. Что значит «спеши», «опоздаешь»? Зачем давку устраивать, если каждому записному чуваку билет в счастливое будущее тобой уже выписан поимённый?

Молчит Догадливый, а Умный засмеялся негромко.

Изучаю плакат более тщательно и радуюсь, господа, за нашу щербатую молодёжь: не хотят эти сорванцы учить «инглиш» только за то, что на нём разговаривал Леннон. Для дела учить будут. А вот «за то» – не хотят. Не та порода. На мелкий офсет не купишь.
Беру плакат (отличная бумага, из карельского леса), в рулон закатываю не спеша и – Догадливому:
– А ежели я вот этим мозгоочистителем заеду по башке Истерзанному тобой Народу? Да так заеду, что вся импортная шпаклёвка от извилин отслоится? Не поленюсь ведь, каждому вдарю. Из окна. А? Перстни твои не свалятся?

Съёжился Догадливый, перстни по карманам рассовывает. Под рубахой «навыпуск» у него карманы преогромнейшие оказались. На одном кармане «ю-эс», на другом просто «эс». И ещё вроде «паньол» какой-то.

– На, – говорю сдержанно, – держи свой плакат. Некогда мне твои карманы латинские читать. Мух бей этим «паровозиком», машинист-кондуктор.

Но сдерживаюсь, господа, на пределе сил.
– За чей счёт издан сей плюмаж с арбузами в сетках? – интересуюсь кротко и мягко. – Кто автор?

Сам рассматриваю с интересом трубку курительную, которая из ничего (поверите: из ничего, господа!) на столе передо мной возникла вместе с пачкой старинных папирос. Болгарских, судя по названию. Какие-то «герцогиня Флора», что ли, если по-русски сие косноязычное название озвучить для некурящего.

Сова тотчас гимном России кабинет заполнила, но слова какие-то странные.

Догадливый заморгал, побледнел… да как заревёт! В голос, господа! Как покойников в русских деревнях раньше оплакивали!
Я сразу смешался намерениями. Воду ему налил из графина, который возник на столе опять-таки из пустоты вместо курительных причиндалов.
Догадливый стакан за стаканом опрокидывает, как безумный. Да так опрокидывает, господа, что кадыком едва меня не задевает.

– Ты, – говорю, – поосторожней хлебай-то. У нас в общежитии один «студиозо» так запрокинулся со стаканом, что застрял головой меж тумбочками.

Умный фыркнул тихо, а Догадливый аж потолок обдал гейзером и водяной желудочной пылью.

Итак, унял я этот бешеный водопой. Интересуюсь, в чём дело. В чём суть причитаний и внезапной жажды.

– Утрачена! – рыдает Догадливый в гранёный стакан, звенит о грани перстнями. – Утрачена наша Сибирь-матушка!

В углу кабинета тотчас глобус электрический засветился, остров Сахалин и все Курилы на нём закрашены красным.

Видел я такие глобусы электрические. Японские они, что ли… На них Сахалин всегда красным разрисован. Не знают нашей географии японцы. Гавайские острова они научились правильно окрашивать, а вот Сахалин и Курилы – никак. Плохие мы учителя, добрые. А с  нахальными двоечниками нужна строгость! Влепи им «пару» и поставь в угол, излечатся от географического дальтонизма быстро. Вот американцы, например: раздумывать или маяться сомнениями не стали. Влепили японцам такую парочку, что мир ахнул. И поставили в угол, строго. И что? - красят Гавайи верно, с заискиванием. Покажите мне на японских картах красные Гавайи! - покажете?
То-то.
Усвоили географию.

Решил и я строгость выказать. 

– То есть как? – удивляюсь утрате Сибири. – С чего вдруг утрачена? С какой стати? Землетрясением откололо и утопило? А ну, готовность номер один ядерным силам! Где у вас тут ядерная кнопка? Ишь, Сибирь утрачена... Стерпишь им красный Сахалин на глобусе, так они и Сибирь замалюют до Урала! Как посмели утратить Сибирь, скоты?! Кто дежурил на КП? Кто проворонил Сибирь?!   

– Раскинулся на её просторах великий китайский бамбук! – возопил Догадливый с такой слезой в голосе, что мне тошно стало от её ненатуральности. – Уже и слов-то нету русских в Сибири! Расейских! Кончилися слова-то! Иссякли! Как и силы Расеи неоплаканной! Один эзопов язык вокруг! Будь он неладен, язык тот эзопов треклятый! Заполонил всё, аки сорняк!

Огорошил меня Догадливый.
Я уж нацелился дать врагам отечества урок географии, строгость мобилизую, кнопку ищу на столе, а тут природное стихийное бедствие, оказывается. И впервые о подобном слышу! Чтоб всю Сибирь заполонил «эзопов бамбук»?! – с её-то морозами? Видимо, какая-то генетически изменённая разновидность теплолюбивой удочки. Но это же удар по экологии страны, нарушен баланс флоры! Ну и ну... И как это на Руси лишних сил нет, когда такое бывало?! Всегда силу некуда девать, все двери повышибали и все домофоны повыламывали от избытка сил. Да что там «двери»! «Ступени», господа! Ступени какой-то психолог-экспериментатор просверлил от избытка сил. Дрелью. Каждую – в дуршлаг! А этаж-то семнадцатый! Попробуйте теперь подмести дырявую лестницу бесконфликтно с теми, кто ниже вас. Этажом ниже, конечно, не должностью ведь: социальную лестницу как ни сверли – все душа в душу братским хором, хоть ты завали его незнамо чем, нижестоящего должностью.
 
Догадливый совсем забил меня своими выкриками. Какой-то кавардак в голове от его истерики приключился. Прополоть-то бамбук можно, но не будет ли претензий? Скандала международного? Заявят соседи: «Наш бамбук! От нас распространился! Отдай наш бамбук!».
Эти за свой бамбук стеною китайской встанут... А что им отдашь, если бамбук ядохимикатами протравить? - ядовитый силос?
Неминуем конфликт.
И тут я сообразил: надо его прополоть вручную, бамбук этот, да к соседу и отправить загодя, не дожидаясь придирок!
Только вот где столько свободных рабочих рук взять? Бесплатных?

Я сельхозпознания свои напряг и вспомнил злорадно, что никогда на картошке ни милиционера, ни кого другого из их колоды не видывал. Лишь беспощадный капитан Жеглов плюнул на неуловимую «Чёрную кошку» и поехал картошку рыть в трофейном «фердинанде». В одной из серий. Рыл клубни так, что ботва летела! Дорыл суровый капитан до Парижа и отрыл там «мерседес» (это уже в жизни, за ботву). И мигом «Чёрную кошку» изловил (это опять в сериале).
А вот я на картошке под Луховицами только паникующих мышей выкапывал. Вы не поверите, господа, сколько на картофельном поле мышей! Что за чертовщина такая творится в Луховицах? Ловили мы смеху ради этих мышей. Банально ловятся, господа. И банально тонут в самой мелкой луже. А эти, силовики упитанные, мышей ловили? Нет. И не ловят и не топят. Всё кишит грызунами, распространились из Луховиц.
 
И созрела у меня ударная мысль: пора проветрить силовых самцов с пользой Отечеству. Прополкой бамбука. По сибирским просторам погулять их вывести, без зонтиков и тёплых туалетов, для обучения основам сыска. Согласитесь: когда капитан Жеглов с безымянными инженерами добывали картофель для общественной столовки – и банды ловились, и бомбы ковались. Ныне косит фермер личную ботву – взрывают банды бомбы. Уж коль китайский бамбук расплодится на сибирских полях, то в азиатских зарослях все российские котята мигом вымахают в тигров. Эволюция, господа. На кой нам тигры? Родные амурские ещё туда-сюда; но как вырастут шанхайские?!

Решено: рвём китайский бамбук!

Начал селекторное совещание. Видел такое в кино.
– Эй! – неуверенно говорю в динамик, что на столе стоял. – Силовики!

В ответ сразу вопль из динамика:
– Рады стараться, ваше…
– Тише! – обрываю их. – Чего орёте?
– …презвозхоззство! – дошептал динамик.
– Думаю я, мОлодцы, – говорю как бы в страдании и горестном раздумье, а внутри ликую. – Принять архинепопулярнейшее и тягостное решение. Каким в старые и недобрые времена студентов учили уму-разуму, чтоб не очень-то гордились умением умножать в столбик. Вынужден отправить вас всех на добровольно-принудительные сельхозработы. И никаких уклонистов! Справки из морга недействительны. А то у нас в институте один тип принёс декану справку из морга: мол, всю сессию провёл в летаргическом сне. Подрабатывал он в этом морге, варил бесхозных покойников на скелеты для наглядных пособий. Уверял, что с варёных покойничков мясо лучше отваливается и скелет выходит прямо-таки загляденье.

Икнул динамик гулко. Чувственно икнул.
Агонии силовиков пока не слышу, но состояние динамика явно предобморочное.
Так-то приговор на сельхозработы выслушивать!

– Будете заниматься прополкой, – продолжаю с нарастающим удовольствием. – Говорят, всю Сибирь китайский бамбук какой-то заполонил. «Эзопов язык»! Улавливаете? «Эзопов язык»! В какой срок вырвете китайский корнеплод?

Тут в динамике завозились, спорят о чём-то меж собой про «эзопов язык».
– Как рвать? – спрашивают нетерпеливо, показывая прекрасное знание предмета.

Удивительно быстро смирились! Даже неинтересно.

– С корнем! – отвечаю, заведомо ужесточая тяжесть работ с целью вызвать ропот.

Ответили сразу:
– Пять дней плюс командировочные.

И в ответ на мою недоумённую паузу зачастили торопливо:
– Можно без командировочных и своим ходом. На энтузиазме выполним ваш приказ, господин президент. Одолеем в едином порыве чувств. Из недр личного состава младшего звена уже выдвинут всёсокрушающий лозунг: «Даёшь круглосуточную вахту!» Есть и другие лозунги, покруче. Пишут на броне. Краской и за свой счёт. Трафаретят и напыляют.
– Не мал ли срок круглосуточной вахты? – усомнился я очевидной показухе. – Для повсеместной-то прополки Сибири? Ведь вся Сибирь-матушка заросла, как мне тут причитают неврастеники! Полно китайского бамбука!

Сам думаю: эка развезло чинопочитателей! Так и рвутся услужить, очковтиратели. Даже лозунги пишут.
– А чего его полоть-то? – удивляется динамик. – Это Иванова от Ивандера не отличить…
– Стоп! – перебиваю удивлённо. – Это почему ж не отличить?!

Действительно: никогда не мог отличить. И феномену сходства недоумеваю всю жизнь: почему так схожи?! И, главное, никто не может мне ответить. Только улыбаются глупо и говорят «гы».
Потребовал решительно:
– Объясните хоть вы, почему не отличить Иванова от Ивандера!
– Тут и объяснять нечего, – отмахнулся от вопроса динамик, хохотнув коротко. – А этих «женьшеней» за версту видно, в три дня упакуем.

Я буквально поразился изворотливости силовиков. Везде доход сыщут, лекарственники чёртовы! На пустом шоссе озолотятся! Так вот какие планы бродят в мозжечках… Ах, паразиты… Проговорились-таки! Уже и предприятия по торговле редким корнем «женьшенем» замыслили, с места не тронувшись!
Рано радуетесь, упитанные.
– При обнаружении женьшеня, – говорю строго, но давя в себе восторг, – никаких прополочных действий не совершать. Окучить, унавозить и занести в реестр поштучно. Поштучно, господа офицеры! Очень ценное лекарственное растение. Ценное казне и здоровью нации. Не полоть! Осознали, сукины дети?
– Та-а-ак точно!!! – орут радостно. – Как грузить восвояси бамбук, господин президент?

Вот тебе и силовики! Сообразили про отгрузку к соседям!
Не успел я похвалить их за догадливость и поощрить, заминаются-таки наконец и мямлят из динамика:
– М-м-м… Просим уточнение, господин президент, по «эзопову языку»… М-м-м… Неужели варёным отправлять? У нас желающих нет бамбук варить… Ни одного желающего нет, господин Президент.
– На кой его «вавить»? – удивляюсь гнусаво (это я ноздри пальцами зажал, чтоб не захохотать). – Э-э-э… Бамбук? Не кавтошка ведь. Сывым, конечно! Свеженьким. Пвямо с ковнями, чтоб не васплодился тут сызнова.

Получилось, как в дублированном фильме девяностых.
– Чем отправлять? – уточняют бодро. Повеселев.

Клянусь, господа, я и сам такого веселья давно не видывал.
Вот это «стёб» так «стёб»!
– Только вагонами! – говорю с изысканной иронией и уже своим голосом, то есть веско. Вливаю иронию со смаком, каплю за каплей. – И чтоб битком каждый.
– Какими именно вагонами? – интересуются деловито, примерно как Президент отдыхающий.

Тут я совсем поразился. Во дурни-то! Во кокарды! Они вообще вагон видели когда-нибудь товарный?
Съязвил соразмерно жизненного опыта:
– Общими, господа офицеры, исключительно общими. А выдающийся бамбук – плацкартными. Интеллигентно.

Резвлюсь вовсю. Упиваюсь! Не поверите: упиваюсь собственной иронией, господа! Как упавший в бочку древнерусский виночерпий, что на берегу Русского моря жил-поживал в своём Суроже, до приезда туда с неким Батыем коренной ожесточённой нации. Жил-поживал и горя межнационального, так сказать, не знал и не ведал. Поддаст из бочки на пару со свояком-греком, и нету горя. Ни турецкого, ни монголо-татарского, ни украинского. Одно Русское море плещется и глаз радует византийскими стягами!

– Есть интеллигентно! – рявкнул динамик и что-то в нём зазвенело, зазвякало, какие-то «становись!» посыпались…

Видимо, инвентарь и тяпки разбирают мои силовики. Бригадами строятся. Будут соблюдать строевой порядок на прополке и погрузке. Вот что значит «служивые люди»! Ни проблеска мысли, но готовы всегда и на всё. Орлы забайкальских степей. Беркуты!
Мне даже неловко стало за себя и мысли свои: может, ошибался в ребятах? Действительно, не они же меня на картошку эту гоняли непрерывно. И чего взъелся, сам не знаю…
Вот как власть на час портит человека!

Умный каким-то странно весёлым взглядом за мной наблюдает, а Догадливый затянул
грустно «На сопках Маньчжурии».

– Ничего смешного, – отвечаю хмуро взгляду Умного. – Подумаешь, Президенту и размяться нельзя! Пусть попробуют ручной труд, дармоеды.

Решил не отменять приказа и утвердить в кабинете силу и волю. Убедить себя в правоте решения руганью в адрес несправедливо наказанного.

– Не сомневайтесь, господин Президент, – тактично соглашается Умный, с непонятным интересом на меня поглядывая. – Только «ручным» и будут заниматься, не покладая рук. До «автоматического» не дойдёт. Прослежу лично и гарантирую строгое выполнение ваших указаний. У вас осталось сорок шесть минут должности.

Эка, – думаю, – невидаль! Тоже мне! Да за сорок шесть минут я любого могу в тополиный пух разнести! Подлётное время. Даже чай успею выпить.

Словом, пора спасать Отечество. Обустраивать и преобразовывать картофельную Русь в удивительную и прекрасную страну. А то ведь опять каких-нибудь бедолаг загоню ненароком за кудыкину гору.

– Ну-с, – говорю, – господа советники... Итак-с… Какие предложения по спасению утопающей России-матушки звучали тут из уст моих предшественников? Огласите лучший рецепт.
– За волосы!!! – орёт Догадливый. – Огреть по башке до потери смысла, за волосы и – к берегу! Вытянем, господин президент! Сдюжим! А если не огреть и не обесчувствить – с собой уволокёт. В омут.

Умный сидит отчуждённо, одну из папок своих открыл, а меня потрясла простота рецепта, честно говоря. Буквально содрогнулся, представив воплощение. Я-то думал, что спасение России должно происходить как-то позаковыристей. Ну, не то чтобы с оркестром, но минимум с праздничными волнениями революционных масс и с фейерверком на Васильевском спуске.

– И как нам такое чудо сотворить? – спрашиваю. – Детали давай. Конкретные особенности обсуждались?

Догадливый приосанился:
– Это запросто. Я всегда конкретный. Опричь крепкой хватки надобно иметь твёрдую руку. Опричь твёрдой руки надобны верёвки. Опричь верёвок надобны людишки понадёжней, то бишь из бывших. Опричь…

Разозлился я.
– Да что ты заладил: «опричь, опричь…» – перебиваю Догадливого раздражённо. – Снасти какие-то верёвочные приплёл… Что за вздор? Русским языком говори! Современным! Развели тут «эзоповщину»…

Догадливый носом обиженно шмыгнул и попрекнул с укоризной:
– А вот великий государь и царь всея Руси мысль мою ухватил сразу…
– Который? – осведомился я осторожно. – Какой именно царь?

Тут Умный в папке зашуршал бумагами:
– Тот самый, господин Президент. Может, сначала текущие вопросы решите, а тащить за волосы подождём? Ещё никто из ваших предшественников так и не проверил, умеет ли Россия вообще плавать. Сразу норовят по голове кувалдой и – к спасительному берегу.
– И как? – интересуюсь озадаченно.– Добирались до берега?
– Все, как один, – говорит Умный. – Все там, на дальнем берегу. Россия тут барахтается, спасатели все «там». Вот список спасателей России и групповое фото их детей.

Смотрю в список. Действительно, все «там». Фотография: детки на том берегу и этому берегу кривляются. Показывают «носы» и что-то непонятное средним пальцем.

Догадливый рот недовольно открыл, но я этот сомнительный рупор решил захлопнуть:
– Вот что, – говорю Догадливому твёрдо. – Ты, Малюта Скуратов, помолчи пока.
- Ни в жисть! – чеканит Догадливый и выхватил откуда-то красивую папку. Прямо из воздуха выхватил. Хлоп её передо мною на стол! На папке надпись: «Резервный вариант спасения родины».

Подозрительная надпись. Осмотрел я папку, не притрагиваясь. И спрашиваю осторожно:
- «Резервный» - это как?
- Это просто! – вдохновился Догадливый. – Это глыбальный мир! Скажем, приспичит бабе рожать – туды её, в глыбальность. Там и родит наша баба глыбального человека, что всему миру друг и гражданин. Неча молодое семя к нашему навозному огороду приписывать! – пущай иностранно гутарит. Как вспухло у какой бабы брюхо нечаянной радостью – туды, в глыбальность. Там опростается. Завелись деньжата – опять-таки туды их, в глыбальный банк. Вот так и внедримся в глыбальный мир.

Сияет Догадливый своей идеею.

- Во так и добьёмся мира во всём мире. Ежели «наше» с «ихним» перемешать, то и мир всеобщий. Где «ваше», где «наше», не различить. Таким вывертом все прицелы оптические ворогу и собьём. Не поймёт ворог, куда палить! А в «своих» и ворог не стреляет. Словом, прикинемся перед ворогом «своими», дело хлебное.

Ошарашил меня Догадливый своей логикой.

Посмотрел я на карту отёсанного государства, что во всю стену кабинета раскинулась: там его обкарнали, сям его обрубили…
И спрашиваю Догадливого ласково:
- Обрубок этот в какой банк сдашь? Ну, чтоб «наше с ихним перемешать»? Будет ли процент со вклада или задарма возьмут в «глыбальность»?

Повышаю голос:
- А то как возьмут, да «наше» с «вашим» и различат?! Сдаётся, глобус-то хоть и круглый, но не «глыбальный»! За каждую пядь повсюду дерутся! Уволокёшь ты свои деньжата и «семя» в «глыбальный банк», а недвижимую родину куда девать будем?! На торги выставим?!

И на карту государства киваю.
Умный усмехнулся, а Догадливый насупился.
Командую Умному решительно:
– Вали и ты свои папки на стол, чёрт с вами обоими. Займусь текущими вопросами. Самый больной зуб рвём первым.

Чую: вхожу во вкус должности.
– Первое… – говорит Умный.
– …учиться, разучиться и переучиться за рубежом! – завопил Догадливый. – Там комиксы и не спрашивают!
– Согласен, – сухо произносит Умный и кладёт на стол папку с надписью: «Офицерский корпус Российской армии». – Не наполним смыслом эту папку, господин президент, остальные папки вообще не потребуются. Как и ваша должность в эмиграции после пластической операции по смене расы.
– Окружить заботой! – рубанул ладонью воздух Догадливый. – Всем вручить жилищные сертификаты!

И свой плакат под стол крокодиловым лаптем ловко запихал. Воздух рубит кулаком и продолжает:
– Контракты и конфликты! Так и вырастим достойную смену! Любовью народной взрастим! Вспоим и вскормим! От себя оторвём нещадно кусками и шматками! Никакого другого способа поднять благополучие я не вижу, да и незачем.
– Увянь, – говорю. – Взаправду ведь от тебя шмат на благополучие оторву. Левый.

Догадливый умолк обиженно. Но левый карман ощупывает.
Умный говорит:
– Офицер – это не морда в две фрамуги на радость обывателю, господин президент. Это воинская честь и достоинство, но у нищих нет чести и достоинства. Нищие клянчат, а клянчить унизительно. Низость и выращивают унижением. Нельзя унижать тех, кто дал клятву умереть за нас.
- Давай без агитации! – хмурюсь я солидно, как президент. – Он мне про унижения рассказывает! Будто я не служил… Знаем, видывали. К делу.
- Предлагаю немедленно перевести финансовое состояние офицерского корпуса не в «средний класс», а в «высший», - отвечает Умный. - Пока частично запойный, частично малообразованный, частично вороватый и подловатый – но другого у нас нет. Эти частичные симптомы не повсеместны и позволяют мне выделить офицерский корпус в элиту по сравнению с теми, кто именует себя ныне элитой и представляет сплошной синдром.
– Чего-чего они представляют? – не сообразил я.
– «Синдром», – повторил Умный. – То бишь отвратительную совокупность упомянутых симптомов. В «высший» класс сразу хлынет молодёжь и появится выбор достойных, а не униженных.
– А где деньги взять?! – взмахнул перстнями Догадливый. – Опять у Истерзанного Народа?!
– И каким же чудом нам это финансовое состояние приподнять? – удивляюсь я наивности Умного. – Извини, но фабрики и банки уже расхватали штатские. Выдадим каждому кадровому вояке «удостоверение финансового чувака»? Боевой ваучер?
– Именно «выдадим», господин Президент, – говорит Умный. – Земельные участки. Бесплатно, безвозмездно, навсегда и немедленно. Но расчертить эти участки рекомендую вам лично, ибо выдавать будем не за околицей Чёрной Холуницы…
– Это где? – перебиваю деловито и карту изучаю.
– Это в пятидесяти верстах за Белой Холуницей, – деловито бросил Умный и продолжает:
– …а в наипрестижнейших предместьях обеих столиц.
– Да что же это такое! – завопил Догадливый как-то нервно. – И что за планы у тебя всё какие-то расточительные?! Где ж земли столько набраться престижной?! Нет, если в порядке эксперимента, ограниченно…
– В порядке ограниченного эксперимента, – жёстко произносит Умный, – вокруг столиц бесплатно расселится публика, имеющая к Российской армии такое же отношение, какое имею я к немецкому пиву.
– И какое отношение ты имеешь к немецкому пиву? – сразу интересуюсь я у Умного. – И какому именно пиву?

Подумалось мне непроизвольно, что от пива ум отрастает, не только живот. И потому захотел уточнить сорт напитка мудрости.
– Всякое терпеть не могу, – уточнил Умный. – Личный участок в один гектар подразумевает к раздаче территорию в две тысячи квадратных километров. Пятьдесят километров на сорок. Смешная цифра для престижных окрестностей и тем более для седьмой части суши. Никак не «шестой», господин президент, шестую «профукали».

Задумался я. Но рассуждаю вслух:
– Ежели участок есть, а денег на строительство дома у обладателя нет… Он же его продаст толстосуму, чтоб купить квартиру в городе.
– Да, – кивает Умный. – Продаст. Но только через вашу канцелярию. И толстосум оплатит господину офицеру новенькую просторную квартиру. Нынче толстосум оплачивает второй домик в Испании и жалованье испанскому офицеру.

Догадливый по правому карману себя захлопал, вроде как спички ищет.
Умный продолжает:
– На этом этапе повышения престижа военной службы казна не потратит ни копейки, а эффект будет. На случай, если господа офицеры из гордости не пожелают иметь дело с толстосумами, я прошу рассмотреть мой проект запуска в серию бесплатных деревянных домов быстрой сборки. Этим вы покажете, как Верховный Главнокомандующий, что оценили гордость подчинённых. Да и брёвен в стране полным-полно. Чем богаты, тем и будем радовать новую воинскую элиту. Двухэтажными деревянными теремами.
– Но если толстосум украдёт больше… – я некую нерешимость почувствовал, рассматривая простой, но премиленький двухэтажный домик на чертеже. – Чтобы компенсировать затрату…

Умный головой покачал:
– Это невозможно, господин Президент. Больше украсть нельзя. Украдено всё. Вы можете маневрировать доступным вам сиюминутным ресурсом. Иначе я предложил бы увеличить жалованье господам офицерам в сорок восемь раз.

Догадливый по животу себя хлопает:
– Ну, ежели халявщик продаст предприимчивому хозяину, то мысль дельная. Какая мне разница, кому платить! Один хрен, то ж на то ж и возьмут…

Вижу редкостное единодушие в стане советников и говорю:
– Давай папку. Утверждаю.

Расписался я размашисто и уверенно. Знай наших!
– Давай вторую!

На второй папке надпись: «Гарантийное планирование». И папка такая толстенная, что и за час не осилить!

– Может, я так подпишу? – спрашиваю Умного.

Доверие какое-то начал я испытывать к советнику, но читать папки стало вдруг неохота. Зачем их читать, если советник уже прочёл?
Умный только головой отрицательно покачал: нет.

– Условия эксперимента! – возмутился Догадливый. – Экспериментальному президенту читать всё!

Отложил я эту папку. На «потом».
На третьей папке значится: «Современная боевая техника».
Догадливый ропщет:
– И на кой деньги в трубу бездонную швырять... Наш мирный труд такие ракетищи стерегут! Уж такие-растакие! Всем ракетам ракеты! Лучшие в мире! Да таких ракет никакому злодею и за тыщу лет не сотворить! Тыщу лет можем не волноваться.

И запел:
- «Любимый город может спать спа-а-акойно… и видеть сны и зеленеть среди-и-и вя-я-ясны…»...
– Сдаётся мне, про «такие-растакие» ты уже плёл, – перебил его пение Умный. – Про самолёты. И про «лучшие в мире», и про «любимый город» пел…
– Какие именно самолёты? – заинтересовался я.
Проснулся во мне инженер, господа.
– «Ишачки», – разъяснил Умный. – Ох и лихо клевали наши соколы чужих тетерь…. В Испании. Поначалу.
– А потом? – жуть как интересно стало мне услышать истинную правду. – Почему клювы затупились у соколов?
– Ястребы прилетели в Испанию,– насмешливо щурится Умный. – На новых «мессершмиттах». Клювы не затупились у соколов, господин президент. Им хвосты поотрывали.

Догадливый замурлыкал:
– Броня крепка и первым делом – самолёты, ну а девушки…

И в журнал уткнулся, засвистел мелованными страницами.
Вижу – Умный молчит и поверх моего локтя смотрит. Замечаю, что не в секретарше тут дело, а в маленькой незаметной кнопочке на углу стола, на которую Умный взглядом и указывает.
Читаю мелкую надпись: «Вызов советников порознь».
– Хм, – говорю понимающе. – Давай, чего там подписать из этой папки, я молча пробегу взглядом…

Пробежал. Понравилось, господа! Понравилось, ей-богу! Богата земля русская гиперзвуковыми талантами!
Подписал всё.
Из четвёртой папки дым валил! Представляете? - дым!
– Это… – говорит Умный.
– Я понял, что это, – прерываю Умного. – Смотрю новости регулярно. Как-то три ночи подряд не спал; ну, когда «Норд-Ост» травили дустом. Всё гасим, гасим чего-то… И как такая маленькая папка может так долго гореть?

Даже не удержался я, взвесил эту папку с надписью «Мировой терроризм» на ладони. Тоненькая, лёгонькая…
Но дым валит по всему периметру!
– В ней дыра, – спокойно отвечает на моё молчаливое удивление Умный. – В дыру подливают горючего по сотне миллионов в месяц. Это только к нам.
– В баррелях? – машинально спрашиваю и кладу папку на стол осторожно, чтоб не пролилась из неё нефть или керосин, которые льют поджигатели Вселенского Зла.
– В условных единицах, – без улыбки Умный отвечает.
– Говорил я ему! – рассвирепел Догадливый. – Нечего дырки в папках искать! Забросить её подальше, откуда и плач не доносится! Пусть там и горит, если нравится гореть! Выгорит, остынет на морозце – вот тогда и вернём на место. Дышать уже нечем в Кремле! Кругом эта гарь, по всей России дым! Нет, полез вынюхивать… Ну, узнал про дыру? Полегчало, умник?
– Она никогда не выгорит, – возражает Умный. – Пока льётся горючее. И потому никогда не остынет на морозе.

Тут я припомнил кое-что по теории горения, проходили в институте.
– Господа советники! – говорю важно, прекращая спор. – Слыхал я, будто есть очень перспективный способ тушения любого огня встречным пожаром.

Дым из папки сразу и перестал валить. Так, еле-еле коптит, трусливо как-то.

– Ура! – вопит Догадливый. – Слава господину Президенту!
– Надо, – говорю уже уверенней, – в эту дырку напихать условных единиц. Такой же пожар запустить в папку, но встречный. Там есть чему гореть, откуда нам подливают?
– ПолнО, – отвечает Умный. – Наша папка светлячком покажется возле их папок. Условных единиц не потребуется, для встречного пожара старых запасов хватит. Горы запасов на складах.
– Верой и правдой послужат! – чеканно отставил лапоть Догадливый и шпорой о ковёр кремлёвский цокнул. Дважды цокнул, с притопом.
– Насчёт веры не ручаюсь, – тактично поправил его Умный, – но правду гарантирую. Умеют выколачивать. Вот список поставок.

Всё, погасла папка.

– Вот это да… – протянул Догадливый. – Круто. Горжусь я нами, господин Президент. Настоящие мы мужики, не слюни какие-то. Не сопли. На себя приятно посмотреть после великих дел. Свершений! Во имя Истерзанного Народа!

И тут у него в карманах сотовые телефоны загнусавили наперебой, всё какие-то: «ойрен визен… аннулейшн… бандито-коммунисто... террористо-бистро…»

Как прыгнет Догадливый к столу диким вепрем, список поставок у меня из рук вырвал – и ну его жевать, аж хрюкает! Чавкает!!
Я обалдел.
Умный смотрит, будто ничего и не происходит. Не впервой, наверно.
Догадливый список жуёт, запивает гранёными стаканами. Телефоны в его карманах про какие-то «энтшульдиген-сори» забормотали и умолкли.
И снова дым из папки повалил. Да такой чёрный и едкий, что шерсть в ноздрях взбунтовалась!
Вот это фокус так фокус!
Я в растерянности:
– Что ж делать? – спрашиваю Умного, кашляя невольно и сторонясь дыма. – Нет согласия в рядах.

Тот задумался, от дыма папкой какой-то отмахивается:
– Я полагаю, господин Президент, что наших сил для борьбы с мировым террористическим пожаром явно недостаточно. Кто борется с этим Вселенским Злом, изнемогая? Только наш однополюсный Друг. Он сражается с приспешниками Зла повсеместно, один на своём полюсе, окружённый унылыми и безнадёжными союзниками. Назовём приспешников «Врагами». Многие открыто стоят в стороне от полюса, а некоторые даже опрометчиво злорадствуют с экватора. Назовём первых «Непонятными», а вторых «Трудными». Мы должны помочь однополюсному Другу не словом, а делом.
– Оправить Другу зипуны на его полюс? – говорю в раздумье над словами Умного. – И шапки-ушанки? Водки ещё можно собачьими упряжками, пару нагревателей Товарищ отдаст. Настоящий Товарищ другу всё отдаст.

Догадливый мычит что-то, мычит…
– Прожуй папирус, – говорю. – Смотреть больно.

Умный улыбнулся:
– Я предлагаю взять на перевоспитание «Трудных» и привлечь к борьбе со злом «Непонятных». Мобилизуем силы на борьбу со Вселенским Злом Терроризма и вырвем у Зла почву из-под ног.
- Это как? – удивляюсь.
- Соберём «Трудных» и «Непонятных» за круглым столом в Кремле и утвердим для них Устав Хорошего Поведения, - отвечает Умный. - Но никаких подковёрных «шуры-муры»! Утвердим Устав Хорошего Поведения гласно, громогласно и официально. Чтоб голосование и освещение в прессе, чтоб под нашим контролем, чтоб наш «высший класс» своим присутствием гарантировал невозвращение трудновоспитуемых в объятия недобрых мыслей. «Трудные» – увы! – трудновоспитуемы, капризны и не доверяют Другу. Нам же они капризно доверяют. Таковы реалии и мы должны смирить с ними нашего Друга.
- Он смирится? – спрашиваю Умного с недоумением.
- Куда ж ему деваться?! – развёл руками Умный. – Ведь всё во имя борьбы со Вселенским Злом! Ибо Зло наступает и дорог каждый день! Каждый час! Каждая минута! Каждый двадцать девятый миг!

Умный аж распалился речью, пластиковая сова поддакивает эхом.
- Да, «Трудные» очень капризны, - продолжает Умный трагическим голосом. - Потому что трудны! Мы же не будем мелочны и злобны. Мы будем деликатны, гуманны и гуманитарны. Мы размягчим их в своих объятиях! Разве Друг не поймёт благородства наших умыслов и целей? Разве не поймёт нашей готовности возиться с «Трудными» и «Непонятными» во имя дружбы с ним, с Другом? Разве мы не сократим этим число возможных недругов Друга, вырвав «Трудных» и «Непонятных» из лап Вселенского Зла? Разве не поможем Другу, наступая на левом фланге в его борьбе со Вселенским Злом? Наступая на Вселенское Зло двумя блоками, так сказать? Мы придём на помощь Другу и дадим бой терроризму двумя блоками!

– Ну… – говорю и вроде бы понимаю что-то, но понимаю весьма приблизительно. – Ежели блоками... Или рычагами! Вот пирамиды тоже строили блоками. И рычагами всякими. Гений Имхотепа опять-таки…

Чую: чушь несу.

– Тогда подпишите проект создания блока НИТО: «непонятных исправляем, трудных опекаем», – распахивает свою папку Умный. Ту самую, которой дым разгонял. – Вот тут. Да, все экземпляры. По-русски, по-испански, тут восточноазиатское письмо… Так… Тут…

Ставил я подписи в мучительном-мучительном раздумье, но размашистые. Догадливый смотрит уныло и руки в карманы засунул.
Телефоны в карманах Догадливого глупо тренькнули и стихли.
Смотрю: а дыма-то и нет! Лежит обгорелая папка сиротливо и даже не пахнет. Умный её берёт брезгливо двумя пальчиками  и безошибочно в урну для мусора опускает.
Вдруг как бубухнет что-то! Даже трон вздрогнул. На землетрясение не похоже: гул стоит, а эха нет.
 
– Что у вас тут за копперфильдовщина творится? – бормочу непроизвольно и с опаской на потолок посматриваю. Только липучка от мух раскачивается, ничего нет боле. – Что за номера? Под потолком не летают ещё иллюзионисты?
– Под потолком не летают, – улыбнулся Умный. – Но вылетают регулярнейшим образом. Не пугайтесь: это ко вверенной вам стране присоединяются новые земли. Наперегонки. Даже не тормозят, боятся не успеть до вашей отставки. Потому и врезаются очень шумно.

Посмотрел Умный на урну с обгорелой папкой и мне напоминает:
– У вас тридцать шесть минут должности, господин Президент. Торопитесь.

И в этот самый момент Догадливый подсовывает мне Конституцию, что открыта на странице Неписаных Правил. А там буквы, буквы… Вижу! Вижу, чёрт побери! Вижу Неписаные Правила, господа! Свершилось!
Читаю: «каждый предшествующий Президент передает новому Президенту свои полномочия…»
Дальше зачёркнуто что-то.
– И что тут зачёркнуто? – спрашиваю.
– Ваш предшественник зачеркнул, по моему совету, – прищурился Умный. – Укоротил Неписаное Правило.

Присмотрелся я: прочесть можно, хотя и зачёркнуто. С трудом, но разобрал: «…потому вытри о придурка ноги и втопчи в грязь».

И мне прямо в нос ластик суют! Я отшатнулся даже, а Догадливый едва ль не в ноздри суёт ластик потёртый. Красный, жёсткий, были такие при советских временах в «канцтоварах». Что хошь ототрёт такой ластик. Татуировку ототрёт. С кожей, конечно. Солдатские бляхи эдаким ластиком до антонова огня начистить можно.

– Ты чего мне суёшь? – спрашиваю сурово. – Убери. Я черчение завершил на «отлично», я МВТУ закончил, я убить могу за красный ластик. Это живодёр, а не ластик. У нас одному чудику даже тубусом по голове звезданули за чешский ластик! - ой-ёй-ёй как врезали! Не поделили ребята ластик; неровно его разрезал нож перочинный, но обделённый воспринял как умысел. А в тубусе: курсовой по «деталям» – обведённый! – инерционная рейсшина и бутылка «Столичной». Полная.
Вот это был удар! Да… К первокурсникам в гости ехали ребята из «Лефортово», прямо после секции бокса. Вечер намечался в Ильинке со скачками застоявшихся в невестах аборигенок. Уж и не знаю, что с тем карманником стало, который рикошетом под удар попал! В обидчика своего обладатель тубуса промахнулся по причине переполненности тамбура электрички и потому угодил в карманника. Тот у обоих студентов в карманах шарил в надежде хотя бы на карамельку. И выпал карманник на платформу «Ильинская» с карамелькой, глаза закатил.
Ему эту карамельку в пасть и сунули с испугу, вроде как от авиакачки. От авиакачки карамель помогает ведь? – помогает. Ничего больше не вспомнили из курса «гражданской обороны», а всё потому, что спали мы на этом курсе в чертёжном изнеможении. Но у одного боксёра подружка была стюардессой из «Быково» и прекрасно разбиралась в качке! Её карамелька и завалялась в кармане у боксёра, ею спасали карманника. Лежит этот Робин Гуд переполненных тамбуров и чмокает, как младенец. Лицо – счастливое-счастливое! Оценил вкус жизни! Вот так-то, господа. Но по рубль двадцать восемь карамельки были вкуснее; с таким лимоном, что мы их…

– Стирать будешь? – рассеивает мои студенческие грёзы Догадливый.
- На кой чёрт «президенту на час» конституцию ластиком тереть? – изумился я. – Делать больше нечего? У меня тридцать шесть минут должности!
- Да хоть минута, - с ухмылкою отвечает Догадливый. – Восстанови Неписаное Правило и все часы в государстве встанут. Ручные встанут, будильники, куранты… И царствуй всласть, пока кондрашка не хватит. Вечная минута! Слышь, куранты на Спасской башне бьют? Гляди и слушай!

И – чирк ластиком по Конституции!

Куранты и умолкли. Не добили положенное. Гляжу на часы в кабинете: секундная стрелка замерла. Смотрю на свои ручные – стоят. Стоят, господа!

Вот тут-то мне и дошло про ластик. Так вот как тут насобачились за должности-то цепляться… Красный ластик готовы в ход пустить! Красный! Им только бляхи солдатские драить, а не Конституцию!

И такая фраза невысказанная во мне забурлила…  О-о-о… Да что там «забурлила», господа! Закипела и заколобродила! Как и когда она во мне поселилась – не знаю. Поверите – не знаю! Много лет рвалась наружу и поворачивала назад по причине своей очевидной глупости. Везде поворачивала восвояси, то есть уходила обратно в недра души невысказанной. Чтобы томиться. Нигде не смог блеснуть фразой этой: ни на рынке, ни в магазине, ни в кабинете главного конструктора. А уж в армии и подавно. Хотя причины были везде зверские! Но тут чувствую: к месту. К месту, господа! Вот оно! В масть!

И прорвало:
– Ты что предлагаешь русскому офицеру, скотина?! – и плавно так повышаю голос, чтоб надменно и убийственно вышла фраза. – Как стоишь, тварь?!

Догадливый – ластик в рот, руки по швам и моргает быстро-быстро.
– Так его, – говорит Умный, о кресло пальцами постукивая.

А я фразу не могу унять. Не могу, и всё тут! Вышла уже вся фраза разъярённым солитёром, до последнего слова вышла, а потребность – нет! Чувствую – сидит ещё потребность внутри! Решил пугнуть Догадливого. И не просто «пугнуть», а пугнуть так пугнуть:
– Лишаю слова по Конституции! – и жестом решительным Догадливого остолбенил. Урну алебастровую из него сотворил. Амфору-плевательницу. – И запишу в Неписаные Правила! А ну, дай сюда Конституцию!

Хватаю я Конституцию и решительнейшим образом зачёркиваю всё, что Догадливый стёр. И так гладко идёт карандаш, такая шикарная бумага… Замазываю карандашом так, чтоб никто и никогда не соблазнился Правило восстановить.

Куранты за Окном Гнева прямо-таки ошалели боем.

А я во вкус вошёл, в исступление какое-то. Чиркаю и чиркаю по Конституции карандашом.
Догадливый ластик проглотил, а Умный в кресле откинулся изумлённо:
– Ого! – говорит. – Такое у нас впервые!

Догадливый то ли ластиком подавился, то ли действительно слов лишился: глаза пучит, за горло хватается, а из пасти – пузыри и шипение. Упал в кресло и зарыдал беззвучно в «Роллекс». Но аккуратно слезу роняет, чтоб не промок «Роллекс» горючей слезой, он ведь от обычной влаги защищён сообразно паспорта на изделие, который Догадливый откуда-то вытащил и тихонько просматривал сквозь слёзы. Как шпаргалку.

Тут Умный и говорит насмешливо:
– Вы бы попридержали азарт, господин президент, пожалейте куранты. Неписаных Правил много, а времени у вас осталось только на частные вопросы. Вы ж часы разогнали своим ластиком. Ускорение времени в государстве – это хорошо, конечно; но гляньте, что творят! Вы же свой час растратили.

Секундная стрелка на кабинетных часах вертится пропеллером, минутную торопит.
Только тут я и остановился. Но паскудное Правило Неписаное замазал так, что никаким ластиком не отдраить. Великое дело совершил! Не зря президентил. Спас Русь! За один час спас и ускорил прогресс.

– Валяй, – говорю уверенно. – Давай свои вопросы. Главное сделано.
– Прошу восстановить медаль «За стойкость при неудаче», господин Президент, – докладывает Умный. – Отчеканим её в большом числе, учитывая массовый характер неудач. Лично я название медали «За стойкость при неудаче» считаю несколько неудачным. Дезертиры, коими является большинство мужского населения вверенной вам на один час страны, понятиями военной неудачи или военного успеха не владеют и отдалённо. Неудачу и стойкость понимают невероятно узко, интимно и сексуально, причём на неудаче собаку бродячую съели, судя по приросту населения. Опошлят и «обгыгыкают» честь награждённого таковской медалью воина, дабы не сознаваться в отсутствии собственной чести.
– Что сделают? – не понял я.
– Опошлят и «обгыгыкают», господин Президент, – наклонил голову Умный. – Я намеренно выражаюсь их языком. Прямым, как удилище из бамбука. Увы, но прекрасное древо ветвистого русского языка культивируют только ценители, остальным в тягость даже прямой бамбук. Довольствуются словесной крапивой и картавой брюквой.

И Умный возвращается речью к медали:
- Рекомендую назначить приз и объявить конкурс на название медали, смысл которой разъясним населению в публикации от вашего имени на первой полосе, опираясь на историю русской армии и на её традиции. Целей у публикации две. Во-первых, с учреждением новой медали не пройдёт бесследно ваше президенство. Во-вторых, население поймёт, что Отечество сражается за своё будущее и награждает сыновей за стойкость, прощая им временные неудачи.

Вот тут-то у меня в мыслях слова «язык» и «бамбук» как-то неприятно начали соединяться.
– Прополоть никак? – машинально спрашиваю, подписывая указ. – Язык этот удилищный, то есть бамбук? Истребив попутно крапиву и пропарив брюкву?

И тут динамик: дзинь!
– Разрешите доложить! – орут. – Господин Президент! Оба вагона с бамбуком отправлены! Плацкартный и общий! Его и было-то…

Я даже привстал в ярости. И – Догадливому (он шпаргалку сразу спрятал профессионально):
– А ну, – говорю грозно, – отвечай знаками, скотина ты поганая: кто и за какие шиши тебе наплёл, будто наша Сибирь-матушка вся обамбукилась?! И двух вагонов сорняком не набили! Шутки со мной шутить, морда плутовская?! Казённые составы порожняком гонять?! Конфискую доход и телефоны!! Голову оторву!!!

Догадливый сжался, за карман со своими «ю-эс» схватился.

Но не дошло до кровопролития, господа, хотя шло к тому уверенно. Ещё миг – и быть бы мордобою, какого Кремль отродясь не видывал. Но – увы! – в приёмной фуникулёр стукнул.
Догадливый подпрыгнул, «смирно» встал, «Плейбоем» своим гимн России дирижирует беззвучно. Гляжу – у него «Роллекс» полиэтиленом аккуратно обёрнут. И «скотчем» импортным зафиксирован.
Умный тоже поднялся неспешно, Конституцию захлопнул, в сертификате что-то отметил.
И – мне:
– Ваши полномочия завершены, господин бывший президент.

Вижу: сову уже уносят, а медведь сам вбежал и на её место встал преданно.
– Пройдёмте в другую дверь, она прямо на улицу, – говорит Умный и уже за ручку дверцы неприметной держится, которая в спинке трона оказалась. – Президент не любит толчеи у себя в кабинете.
– Как «на улицу»? – удивляюсь. – Как же из кресла властителя Всея Руси можно на улицу выпасть?

Умный засмеялся незло:
– Ваши предшественники всегда этому факту поражались. Столетиями.

И дверь распахнул.

А там, господа, улица! Улица, чёрт её дери! Люди снуют, реклама светится. Похоже на бульварчик какой-то вроде Чистопрудного, да и трамвай «Аннушка» прогромыхал, весь в огнях. Парень с гитарой что-то тренькает на газоне, симпатичные девицы идут, смеются, куклу в дорогой коробке рассматривают. Подарок, наверное.
Тут я вспомнил про кукол в метро и говорю не очень связно:
– Послушай, Умный… Я в метро, когда сертификат получил… Там про ритуальные услуги наказы… Но мне показалось… Словом, будто…
– Будто куклы вам наказывали? – негромко подсказал Умный и смотрит странно.
– Ну да… – мне страшновато стало от воспоминания. – Знаешь: они как люди все! Размер, одежда, цепочки оборванные от крестов… Я вот что хочу спросить…
– Почему «куклы»? – помог Умный. – Что за цифры на лбах просверлены?
– Вот именно.
– Вы своё дитя неродившееся отдадите на медицинские снадобья? – вдруг спрашивает Умный тихо и взгляд непонятный не отводит. – Ну, чтоб иностранных старух омолаживать «стволовыми клетками» или чем они там молодятся, коровы эти обезумевшие?
- Нет… - растерялся я от вопроса. – Что ж на мне, креста нет?!

Тут-то догадкою меня и прошибло.
Да-с, господа, только тут и сообразил.

- Вот на «куклах» и нету креста, - буднично подтвердил Умный. - Только число абортов на лбах высверлено. Потому «кукол» и похоронить некому. Да вы не беспокойтесь, всех закопаем.
– Они льготы просили... - выдавил я ту чушь, что первой на ум пришла. - Квартиры, комфорт достойный…
– Они давно оплатили свой комфорт, – спокойно сообщил Умный. – Семь миллионов в год выкидывали за свой комфорт. Где миллионы нерождённые промотали, там пусть комфорт и просят; со мною крашеные куклы никаких дел не вели. А старость к ним сама пришла, я за неё не отвечаю. Прошу покинуть кабинет, господин бывший президент.
– Постой, Умный! – взмолился я и какую-то нервическую дрожь чувствую. – На тридцать секунд дополнительного президентства Конституцию верни! Прошу! Я знаю, как отечество спасти! Одной фразой спасём! Только-только сообразил! Я же самого главного не совершил! Мне надо было вписать в Конституцию, на первую страницу…

– Нет, – прерывает меня Умный. – Знаю, понимаю, но и секунды лишней у вас нет, господин бывший президент. Соображать надо было вовремя. Вам дали времени более чем достаточно. Целый час! Лишних секунд президентам и полководцам не выдают. Увы. Неписаные Правила перечёркивать – дело смелое, но нехитрое. Новые напишут. Не чернилами напишут, так кровью; никаким карандашом не зачеркнуть, проступают буквы. Так всегда было. Только на этих страницах и кипит жизнь, прочие и не читает никто.

Я чуть не заплакал с досады: «прогыгыкал» самое главное! Но в руки себя взял:
– Что ж, прощайте…
– Прощайте, господин бывший президент. Захватите бутылочку нашей кремлёвской воды, освежит немного.

…И вышел я на «Чистых Прудах» несолоно хлебавши, господа. Сел на скамеечку, отпил глоток из подаренной бутылки, руки дрожат. Но вкус у воды приятный, забытый. Рассмотрел бутылку: лимонад «Буратино». Да, был такой лимонад, помнится… С маленькими этикетками полумесяцем.
Глянул в небо: огромный полумесяц нарождается. В пол-неба.
Хоть минарет под ним ставь.

Понемногу мысли проветрило свежим вечерним воздухом. Смотрю: ни тебе кабинета, ни тебе «Интернета», ни бешеных «эмигрантов» с кнопками… Одни пугливые иммигранты мусор в пластиковые мешки собирают. И молодая таджичка сидит сонной статуей прямо на асфальте с протянутой рукой. Не понимает, какую «условную единицу» в руку ей кладут, за что на асфальт её усадили с грязным малышом в анабиозе...

Вот так я и «отпрезидентил» час, дамы и господа.
Может, ещё разок попробовать задремать в метро?
А?
Как полагаете?