Лёва.
Анакта.
Пацан.
Шишак.
Теперь уже он переменился. Для меня. Так что, столкнись мы невзначай на улице, в подземном переходе, в метро, в трамвае и т.д., мы не узнали бы друг друга. Даже если бы хотели. Но мы не захотим.
Не могу отделаться от мысли, что люди, связанные со мной в разное время, самим этим разным временем подведенные ко мне, не переставали вести некую, им одним веданную игру. Так же и с ним. Он говорил лишь то, что я могу услышать, и делал вид, что слышит мои слова. Он придерживал перед лицом маску доброго приятеля, собутыльника и собеседника. Но кем он становился, когда мы отыгрывали последний свой эпизод и занавес закрывался под сдержанные аплодисменты неясных зрителей? Кем он стал, окончательно оставив сцену, удалившись, пропав, среди твердых предметов вполне материального мира? К тому, как исчез он тогда, есть несколько, подходящих по случаю, диалогов.
К примеру:
Пустая сцена, в центре которой высвечен круг. Лёва сидит завернувшись в одеяло. Пауза. Женский голос из-за кулис.
Анакта: Лёва! Лёва!
Пауза.
Анакта: Лёвушка!
Пауза.
Анакта: Лев!
Пауза.
Анакта: Лёва! Лёва!
Хлопает дверь, на сцену выходит Она.
Анакта: Лёва, Я тебя зову, зову...
Лёва: Уйди не хрен, я медитирую.
Анакта: Как хочешь.
Пожимает плечами, уходит. Снова хлопает дверь. Пауза.
Лёва: Сегодня, сейчас, в этот момент, в настоящее время, уже прошедшее, которое осталось в прошлом, и вместе с тем, осталось в прошлом невысказанное в тот момент замечание, которое из невысказанности, неуслышенности, не проистекает, а равно и не будет явлено в качестве воспоминания, или в другом качестве, так или иначе, а потому не будет узнано, знаемо, употребляемо в продолжении текущего в настоящем времени, которое опять ускользает, коль скоро снова остается там в прошедшем времени, и по сему никак не уловить... Ну вот опять. И это безвозвратно. А потому, нет повода для слов. Я не сказал, и не скажу уже тогда. Я подвергаю сомнению. Я не уверен. В существе предстоящего. В состоянии существующего. И существовании совместного. Я отрицаю самочувствие. Я отрицаю отрицание само. ОУМ.
Когда она вернулась, под вежливый прицел пытливых взглядов... когда она вернулась в медитативный свет лотоса, в лунный (солнечный ) светлый круг, его уже не было.
Анакта возвращается.
Анакта: Исчез.
Уходит.
Зрительный зал или небесный черный купол?
Анакта осталась одна. Постояла. О полу старого пальто вытерла пальцы, смешно скосив глаза, сдула пыль с ладоней. Здесь - мне представляется, был коридор - длинный, почти бесконечный, замкнутый в тупике большим сортирным окном. Стекло, давно разбитое и составленное вновь из многих пифагоровых треугольников было крашено известкой и коричневой рамной краской...
И кстати - картинка из прошлого - атланты и кариатиды, держащие на плечах спертое коридорное небо - старик-пенсионер, пансионер отечественных дисциплинарных санаториев для ветеранов, ветеран подъездных дрязг, или его племянница - рыжеволосая русалка, ночная нимфа коммунальных снов, или другая - худощавая учительница начальных классов и пенья по складам... Сережа-псих и Гоша-алкоголик. Они так и стоят вдоль стен.
Чего она ждала? Зачем заволновалась, услышав, звон звонка - через многие секунды, на которых оставляла слезы, всхлипы, подергивания кончиков волос и теребенья пуговиц. Кто-то пришел?. Или это третий звонок? Многоточие.
Есть версия другая. Другой пример.
Женский голос из-за кулис.
Анакта: Лёвка! Тебе письмо.
Лёва: Какое письмо?
Анакта: Не знаю. В конверте. Тут написано...
Пауза.
Лёва: Что?
Анакта: Что?
Лёва? Что написано?
Анакта: Не знаю. Я не читала.
Лёва: Прочти.
Пауза.
Что может означать письмо? Я останавливаюсь. На полу слове, полу фразе. Рядом с Анактой в полумраке коридора, с неясной перспективой окна. И тут же, кратко - перспектива развития сюжета в голове Анакты: Она читает - «Вам выпало в небесной лотерее... и проч. И проч. Путешествие для двоих на борту... и т.д. Проводилась в рекламных целях... В замкнутом пространстве ковчега, скромного океанского пароходика. От верхней палубы до трюма, включая каюту первого класса, в обществе других, подобных вам, и кроме прочего в обществе небезызвестного Хулио К. Того самого. И проч.» Выигрыш - опускающееся по спирали вниз морское путешествие для двух, отдаляющихся друг от друга персонажей - с неясным финалом и неизбежным концом.
И тут же кратко - в Левиной голове - Лео - служителя и свистуна, понимающего язык и язык птиц, великого хранителя, призывающего самого себя к паломничеству в дальнюю восточную страну. И далее - сюжет сопровождается печальной сурдинкой господина Германа Г, который пальцами худыми цепляет скрипичные струны, витые из линий внутренней перспективы. С возвращением к перспективе коммунального витража.
Мы влипли в Кафку, в предуведомление. Буквально - за повесткой следует процесс, и те же коридоры, с означенными сидельцами, персонажами из общих снов. И буквы взамен имен. Путаница иных обстоятельств. Предполагаемых обстоятельств. Предлагаемых.
Приглашение на казнь. Это от меня. Непрозрачный балаганный Мефистофель - от подиума до плахи один шаг. Лобное место имени писателя Сирина.
Лёва: Ну?
Хлопает дверь, она выходит из-за кулис.
Анакта: Баранки гну. Сам прочти.
Лёва: Дай сюда.
(Пауза).
Лёва: Твою мать... Надо же. Твою мать.
Анакта: Что-то случилось?
Лева: Хрен знает. Тебе какое дело?
Анакта: Никакого.
Лёва: Так отвали.
Анакта: Ладно.
Уходит за кулисы. Хлопает дверь.
Насколько близка душа моя автопортрету, нарисованному мной же в астральных линиях онтологических пустот? Представляя, ставя перед.. и предстоя предстоящему исчезновению его, не могу не задуматься об особенной природе местоположения героя, антигероя, трансгероя этих слов. Левая стена его комнаты, видите ли, одновременно служит и левой кулисой, из-за которой может появиться кто угодно, туда же, по замыслу замыслевшего мог бы отправиться и он... Однако, обособленность его положения как раз и заключается в том, что предлагаемые, предполагаемые обстоятельства меняются вокруг, в обход героя. Другими словами, если бы я или вы, решили перейти из комнаты в коридор, на кухню, в парадное и далее, произвольным номером помятого трамвая, в парк им всех повстанцев, или наоборот, на проспект, набережную, площадь, и т.д. вам (как и мне, впрочем), пришлось бы приложить необходимое, для действительного перемещения физическое усилие. Ему же двигаться не след.. Действительное место его пребывания меняется единым мановением ума и смысла. Вот он еще здесь, а вот вкруг него уже... (невольная, нет, право, цитата из приговора блистательного английского юриста, двум блуждающим теням - Р. и Г.) Метафизическое основание театра есть вестимая пустота вселенной - место, которое не означает ничто и не означает ничего, кроме Ничто. Магия экзистенциальной аллюзии. Слова и жесты - заполняют вместилище слов и жестов сообразно замыслу, образами своими мелькают вдоль незарисованных перспектив. Внутри самостоятельной структуры, каковой является искусство представления, творческое сознание означает сознание сотворенное. Само по себе не произвольное, но предельное. Это особая совокупность состояний, предположим таких, как чувственность, ограниченность, сознательность, временность, бытийность, пространственность, экзистенциальность, человечность, текстовость, визуальность и др.
Еще гипотеза. Пример. Вариант:
Женский голос из-за кулис.
Анакта: Я сказать хотела...
Лёва: Подумай прежде.
Анакта: О чем?
Лёва: Прежде чем сказать.
Исчезновение, в начале подразумевает повод и последовательность предшествующих событий. Иначе говоря, ситуацию. Сам по себе факт видится простым и даже примитивным: Он был здесь, но когда она вошла вдругорядь, его уже не было. Она кто? Анакта. Вошла туда же? Что было там, что это было, куда она вошла? Или что-то изменилось в мире - сместилась картинка, кадр, эпизод этого мирового спектакля? Что означает дверь, ведущая оттуда сюда? Проем в стене.
Или:
Женский голос из-за кулис.
Анакта: Где ты, где ты?
Лёва: Что ты орешь? Сдурела.
Анакта: Я испугалась.
Она выходит из-за кулис.
Анакта: Понимаешь...
Лёва: Еще бы...
Анакта: Все что есть, размышляется как бы вдоль мысли, верно, но сама мысль - она не видна, как ее увидишь внутри головы, хотя если не размышлять, то вообще ничего не увидишь. Из того, что есть вокруг. Понимаешь? Это как бы картинка. То есть, много картинок, которые выставлены вокруг. Такой мир в рамке. И если не будешь думать, что там нарисовано, то и не узнаешь, не увидишь, даже. Пройдешь мимо. Странно как...
Я слушаю ее и понимаю, что теряю себя внутри буквальности сюжета, что, отнюдь не сцепление жизненных обстоятельств, но бесконечная книга астральных превращений - действительный трафарет моих событий. Я начинаю прозревать, подозревая, литературную первоосновность бытия.
Анакта: Где ты, где ты?
Тишина.
Текст, как структура имеет протяженность, он устойчив, стабилен, как кристаллическая решетка, Представление все - моментальность, инертный газ сознания.
Вот сценография. Макет. К примеру.
Конечно - сводчатый, грязный потолок, слишком высокий для подземелья, футуристическое сплетение труб водопроводных, газовых заглушек, вентилей, капель, подтеки, пахнет аммиаком, железом, краской, чуть дальше - на крюках - тряпье, спецовки... Банальный голливудский антураж трилл-остросюж. Перспектива все также замыкается полу разбитым окном, известкой крашены осколки, полу прозрачность, полу свет.
Высвечивается на заднем плане человек (Пацан), прикованный наручниками к радиатору парового отопления. Еще один (Шишак) сидит на табурете рядом.
Шишак: Ты чо, пацан? Дрожишь? Ты чо, замерз? Ты ж у батареи? Чо, не греет? А чо она не греет, сука? Ты не дрожи. Чо сделать - кончился отопительный сезон. Понял? Это может лучше, что кончился - ты б все клешни пожег. Ха... Понял? Ты, бля, везунок, конкретно, тебе все в мазу. А ты дрожишь. Хочешь закурить? Ну закури, чего ты, бля, не в падлу, от чистого сердца предлагаю. Нет? А чо? Ты чо-то тормознутый. Молчишь. Я с тобой шучу, бля, а ты не улыбки, ни чо... Дрожишь, да дрожишь. Хватит, падло! Хватит, я сказал.
(Пауза)
А чо ты попал так? А? Или у тебя, бля расчет под ноль? Ты, может Джеки Чан? А? Чо молчишь? Может я тебе мешаю, конкретно? Ты все, бля думаешь, как кинуть покруче приличных людей, которые тебе, бля на слово верят... А я тут лезу. С разговором. Нет? А чо ты думаешь? Чо ты прикидываешь? Слышь, пацан...
Пацан: Тупой ты. По пояс деревянный. Тебя наверное в детстве били. По голове. Было дело?
Шишак: Паливо гонишь? Так, значит. Я с тобой по хорошему, как с человеком... Покурить предложил...
(Пауза)
А хочешь, я железки сниму? Давят ведь? А? Давят? Ты скажи. Если давят, можно снять. Только ты мне пообещай, что дергаться не будешь. А? Дай слово. А я тебе поверю. Ты же крепкий пацан. Центровой. Ты так скажи: «Шишак, сними с меня железки. А то больно очень.» Скажи: «Шишак, ты на хера их каблуком забивал? Чтоб у меня руки отвалились? И так синие уже.» И будем с тобой сидеть, бакланить... Ты мне по уму - я тебе по уму. А? Молчишь, конкретно? Не получается у нас дружбы. Нет, на получается.
(Пауза.)
Пацан: Сними наручники, Шишак.
Шишак: Без базара. (Подходит, бьет сидящего ногой по лицу, возвращается на табурет.) Полегчало? Видишь, можно и по-хорошему. У тебя какой, это, знак? Зодиака. Ты когда родился?
Пацан: В январе.
Шишак: Не хило. Значит ты Козерог. Вот почему такой упрямый. И дрожишь. Потому, что зимой родился. Чо? Давай, пацан, колись, бля, пока с тобой по-хорошему. Мне братва говорит, давай его сразу, конкретно бля, на утюг поставим. А я нет... Погодь, говорю, мол пацан врубится, дай время. А потом, конечно. На утюг. Ха...Ты когда товар брал, ты о чем, конкретно думал? А? Ты думал, что мы его стрижем, конкретно, в фирме «Лето», а потом раздаем на халяву. Таким крутым, вроде тебя. Ты ведь думал, что ты крутой? А? Джеки Чан? Чего молчишь?
Пацан: Иди в жопу.
(Пауза)
Шишак: Ладно. Как скажешь. (Пауза) ****ец тебе. Везунок.
(Пауза.)
Свет на заднем плане гаснет. Пустая сцена, в центре которой высвечен круг. Лёва сидит завернувшись в одеяло.
Лёва: Что за дрянь в голову лезет.
Замолкает.
О письме, полученном известии сказано недостаточно. Кто видел на самом деле? Был листок бумаги, вдали, в перспективе, вроде исписанный чем-то - может детские каракули, ментовская повестка, из книги листок, мантр карусель, барабана священного оттиск, этикетка коньячная, малява случайная от тех, кто справа тем, кто наверху, и проч... Текст, на специальном бумажном обрезке, здесь означает призыв, обращение, требования действия или поставления перед фактом свершающегося.
Лёва: Каждое мгновение тело мое отпечатывается на этом самом мгновении и остается неподвижным - эфир разносит отпечатки, как пух с деревьв.
Еще исчезновение. Game over.
Выходит Она. В пальто. В руке бутылка коньяка.
Анакта: Если видеть, как на самом деле, то все видели бы одинаково. И не спорили бы друг с другом. А о чем? Конечно. И так все ясно. А если все видят по разному, ну, как мыслят в своей голове, тогда и говорить не о чем. Ничего ведь нет, кроме мысли. А что-то непонятное ей вдоль движется.
Лёва: Долго готовилась?
Анакта: Нет.
Лёва: То-то и оно.
Анакта: Холодно.
Пауза.
Анакта: С ума сойти.
Пауза.
Анакта: Я принесла коньяк. Бутылку.
Лёва: Откуда бабки?
Анакта: Прикипели.
Лёва: Ты гонишь.
Анакта: Правда-правда.
Лёва берет бутылку, открывает.
Лёва: Принеси стаканы.
Пьет из горлышка.
Анакта: Ты чего? На, вот, возьми пальто. Ты дрожишь.
Лёва: Отвали.
Она садится рядом, обнимает Лёву.
Анакта: Я тебя люблю.
Лёва: Так. Я не дрожу.
Анакта: Что случилось?
Лёва: Ерунда. Давай, не будем.
Анакта: Ты влип?
Лева: Да, как сказать...
Анакта: Как есть на самом деле.
Лёва: Вломился стрём. На белом кайфе.
Анакта: Зря ты это...
Лева: Обойдется.
Анакта: Тебя свинтят.
Лёва: Да, хрен им. Не свинтят.
Анакта: Ты вот что. Ты не в чем не признавайся. Молчи, как Чаплин.
Лёва: ОУМ.
Анакта задремала. Тут же. С двух глотков. Коньяк был непаленый, родной. Деревом и солнцем оставался под языком и скручивался в солнечном сплетении лозой горячей. Анакта задремала. Ей приснился сон. Желтая вода. Прозрачная, как электрический и свет и ровная, как стекло. Эта вода двигалась сама по себе, не текла, а именно двигалась, меняя направление и ритм. Вода звучала. Как-то странно - эхом. Как будто откликаясь на давно ушедший вздох. Был виден берег... Или остров... или что-то... На этом берегу - три цифры.
А когда проснулась, его уже не было. Она лежала, свернувшись калачиком, натягивая полу пальто на замерзшие щиколотки. Пустое пространство окружало ее. Разбрелись, за ненадобностью, билетеры и пожарные, электрики, осветители, уборщицы, монтировщики, костюмерши и прочий подсобный цеховой персонал. Сняты были кулисы и занавеси, убраны кресла из зала, и сам зал убран, отодвинут, и только дежурная лампочка желто горела на самом краю пустоты.
Лева: Вот что происходит с человеком, когда он выходит из комнаты: ( Я не знаю наверное, но предположить могу.) Человек выходит, чтобы пройти по заранее продуманному пути. Так, думает человек. Закрою дверь за собой и пройду по коридору, мимо темных фигур, притулившихся в углах и нишах - мимо учительницы и ее подружки, пришедшей однажды на чай, да так и оставшейся навсегда (дева эта вышла замуж за Гошу-алкоголика), мимо старика-ветерана, доживающего последнее столетие, мимо мутного сортирного стекла, мимо... мимо... Выйду на воздух. Поверну налево. Поверну направо. Здесь то и... Мнится, мнится мне уже из-за строк печально-плачевная усмешка Мастера. Вот вам предшествующее продолжение. Проспект им. Патриарших.
Человек покидает комнату, чтобы пройти по заранее неведомому пути. К неведомой цели, которая всего только концептуальное основание для прогулки. И будет идти себе наугад, направо, налево - какая разница, но в некое, отпечатанное на странице мгновение заметит, бредущего в том же направлении, старого короля. «Жизнь - это лишь повод для литературы.» - пробормочет, умирающий по программке, попутчик. И далее: твою мать... твою мать... твою мать... твою мать... Все сорок пять минут.
А вот еще: Он в Англию отправится немедля!
«А потом он исчез...» - сказала Анакта.
Анакта: А потом он исчез. Я поехала, чтобы посмотреть. Дом был закрыт, ставни заколочены, стены покрылись инеем. «Игра». Самуэль.Б.
Анакта уходит со сцены. Хлопает дверь. Лёва один..
Следующая попытка.
Лёва: Я вижу десять тысяч лиц. Я слышу миллион слов. Это гул шагов. Это ветер дыхания. Одно движение - вдох, кренится земля, заваливается на бок. Другое движение - выдох. Слова одевают мысль в цветное платье. Звуки - браслеты и бусы на коже ее. Ее волосы - трава, ее пальцы - прибой. Сердце ее из песка, из глаз вылетают птицы. Когда разойдутся другие, которые греют себя платьем из собственной кожи, их тени уйдут вместе с ними - останется голая мысль - голая правда.
(Женский голос из-за кулис.)
Анакта: Лёва!
Пауза.
Анакта: Здесь звонят. Лёва!
Лёва: Да брось ты, на хрен!
Анакта выходит на сцену.
Анакта: Лёва.
Представление - отчетливый способ существование одного человека в другом. Когда я отдаю другому свой голос, свое тело, свои повадки и приколы, мне остается одно - думать за него, о нем, я не способен действовать, как я , а он, лишенный воли и уменья промысливать свой путь, спокойно подчиняется теченью.
( Мужской голос за сценой.)
Пацан: Лёвка!
(Пауза.)
Пацан: Лёвка! Твою мать!
Лёва: Какого черта.
Анакта: Я посмотрю.
Лёва: Не стоит. Впрочем, погоди. Спроси, что надо.
Анакта: Кто там?
Анакта уходит за кулисы. Хлопает дверь. Входит Пацан.
Пацан: Она меня впустила. Она кто?
Лёва: Анакта.
Пацан: Загораешь?
Лёва: Зачем пришел?
Пацан: Есть ворк реальный.
Лёва: Меня ломает.
Пацан: Ширнуться хочешь?
Лёва: Чем?
Пацан: Без вопросов. Ложку давай.
Лёва: Иди, возьми. Анакта знает.
Пацан: Понял. Я забодяжу черную. Реальный кайф.
Лёва: Иди, иди.
Пацан уходит за кулисы, Лёва сидит, завернувшись в одеяло.
Здесь катит мягкая машина. Мягкие колеса. Мягкий поршень. Мягко катит. Чистые цвета. Чисто по делу. Чисто в вену. Голубая кровь. Мир, как отверстие. Бытие, как отверстоть. Разверни открывшуюся разверстость твою, мягко вкатится торч - мягкая машина. Приход. Интимная интровертность существа сущего. Пасть, пропасть сцены, обрамленная мягкими складками занавеса, отверзлась плотской, плотной пустотой. На что похоже это расползание? Приход, как прибой послушен лунному тяготению. Вон, желтая луна, в глубине твоей впадины - тело твое - вывернутое на изнанку пропадание. Расширение сознания, как форма исчезновения. И пифагоров треугольный круг, замазанный известкой. Окно сортира.
Вообще-то Лёва плохо относился к боли. Другие, может быть терпели, как та, к примеру, подружка учительницы, которую муж - алкоголик нещадно метелил матросским ремнем. Серега, другой призрак - два раза по три недели на сульфазиновой блокаде в Доме пророков и статуй - он толковал, незаметно неслышно шептал в пыли коридорной - я сам попадал в разговор. Такая теория, слушай, у человека есть тело. Оно упаковано в кожу. Это, вроде условной границы. Внутренней собственности. И человек бережет это тело, чтоб никто не вступил в его Я. А зачем ему это тело? Зачем ему кожа? Что бы знать, что он есть. Такая теория. Пока болеешь - живешь. Но. Есть другие люди. Они отказались от собственности. Они перемешались между собой. Ты слушай, слушай... Шшш... растекалось. И пахло ванилью и перцем.
Голос из-за кулис.
Пацан: Лева!
(Пауза. )
Пацан: Лёвка! Ты что, закемарил? Иди сюда! Иди, готово.
Лёва: Закемаришь тут с вами. О чем-то я сказать хотел... Да, вот так причудливо меняется действительность живого. А мысль мертвого ума настойчива, как просьба идиота. Так тело оставляет пустоту - природа терпит, что же ей не терпеть... ОУМ.
Поднимается, уходит за кулисы. Сцена пуста, свет медленно гаснет до полной темноты, затем набирается в глубине, там стоит Анакта.
Анакта: Вот, знаете, какой-то человек пропал, не в смысле что пропащий, а исчез - ну, что я объясняю... В общем был, потом не стало. А я его так ясно представляю. Только, это не реально, то есть реально, только по другому. Запуталась. Сейчас. Начну с начала. Не как галлюцинация, как вера в действительность своих воспоминаний... Мне все равно, мне правда - все равно. Я даже не заметила сначала, что он уже другой, не настоящий. Он призрак. Только теплый. Нет. Как глупо. Противно даже. Это... Теплый призрак. А теплый человек? Я не о том. Madame Bovary c`est moi.
Свет медленно гаснет.
* * *
Ошибка вот в чем. Люди не хотят быть понятыми. Никакой человек не стремится к тому, чтобы проявить, выставить на обозрение свою действительную внутреннюю жизнь. Наоборот - все эти игры, творческие искания, откровения, потоки сознания и бессознательные течения имеют целью только одно - упрятать поглубже эту правду о самом себе.
На сцене, в световом пятне - Пацан и Лёва.
Пацан: Меня самого, отец, знаешь как воспитывал. Придет, поддатый, и давай... Ты, в натуре, вы****ок, и тому подобное. Ну я терпел, конечно. До времени. Как бабки забивать стал, так и положил на него. На папашу, то есть. Он сам приползал, чмо куроченное, просил на опохмелку. А я, на хрен... Сразу зауважал. Я что? - пацан, но уже при делах, на жратву матери выдаю, телик купил, из одежды, там... Кормилец. И все. Пальцем не тронь, на хрен. Вообще хотел квартиру разменять, разъехаться там, с доплатой, да ко времени отец помер. По приколу, прикинь... Дряни какой-то выпил. Ослеп сначала, потом вовсе с катушек, на хрен. А матери еще и лучше. Она, знаешь, за ним как...
Подобные истории, навязчиво сентиментальные, звучат правдоподобно благодаря их включенности в некую, заранее усвоенную слушателем, структуру. Как прозрачный такой колпак надо всеми нами, над каждым в отдельности. Прозрачный и в смысле визуальном, и в смысле мыслимости. Но, внимательный наблюдатель, уловит, несмотря на эту прозрачность, симметрию символов и связей. Я бы назвал такую структуру психоаналитической мифологией. Есть сюжеты, обреченные на понимание.
Они сидят на полу - мебель в предполагаемой комнатке отсутствует, вернее, все предметы, которые могли бы находится здесь неудобны и хрупки. Никакого дивана нет точно. В лучшем случае - деревянное же возвышение - излом в плоскости пола. Барочная этажерка в глубине, справа. Ей симметрично, чуть ближе - деревянная вешалка для пальто. Картина без рамы, больше похожая на граффити. Сама стена, на которой должна бы висеть картина, только подразумевается. Свет падает слева и справа от невидимых источников так, чтобы наилучшим образом очерчивать контуры собеседников, но не засвечивать слишком... Привычные и необходимые предметы обихода, как то: часы-будильник, телефонный аппарат, ангел-хранитель, искомое существо сущего - подвешены к небу на тонких невидимых нитях. Окно не занавешено, открыто, задевает отсутствие бликов на стекле. Стекло подразумевается. Они сидят на полу и светлыми глазами высматривают в собственных отражениях, биографии образов.
Например так:
Пацан: У меня батя, знаешь какой был? Человек.
Или:
Пацан: Мой, так называемый папаша, из вечных командировочных, перекати-поле. Я ведь и не помню его ни хрена. По открыткам разве... К Новому году. Раз в году. И то - два слова...
Или:
Пацан: Мать с ним развелась. Сразу, после суда. Тетка насоветовала, да и вообще. Выйдет он, не выйдет, тогда не понятно было. Посылки посылала еще по первости, а потом маляву получила, плакала чего-то. Не знаю, короче, на хрен... А он вернулся, прикинь. Худой, да, даже голова похудела. У нас тогда тетка жила, та еще стерва... Он, короче - ни ворка, ни хавиры. Бомжевал. Там, апелляции - хренации, типа. Так худым и помер.
Или:
Пацан: Мать его в квартиру не пускала. Ругалась, на хрен. Так он меня у школы дожидался. Не светился очень, а типа, поодаль, на детской площадке. Посидим с ним, потом идем куда-нибудь. На пустырь, там же рядом, или еще куда. Я бывало торопился - гонять с пацанами, да потом привык, на хрен. С ним можно было по любой теме поговорить, и про мои дела, и вообще, за жизнь. Ну правильно, он был, ну вроде ученый, на хрен. На должности. . Я сам видел, как за ним бывало, тачка казенная приезжала. В ресторан, он тоже типа, и я ним, на вокзале у нас - не в оттяг, а так, пообедать, суп там, мясо заливное... Мне сок, минералку, себе - коньяку сотку... Его официантка по имени-отчеству. Халдей на входе кланялся.
Или: И т.д. и т.п.
Пацан: Ты против кого воюешь, Лёвка?
Лева: В смысле?
Пацан: Типа, кто твой враг?
Лёва: Нет у меня врагов.
Пацан: Здесь ты облажался. По жизни, как по хате. По камере, типа - ты на тюрьме не был, я тебе скажу - там не бываешь вне игры. Игра такая - в своих и чужих. За одних стоишь, других ломаешь. И будь ты, хоть на километр вглубь пацифик, без замазки не проживешь.
Лёва: Я один.
Пацан: Значит, все вокруг тебе - вражье поле.
Лёва: О чем базар?
Пацан: Преамбула.
Лёва: Ну, ну...
У меня тогда был еще приятель. Шишак. Кличка - Шишак. Потому, что фамилия у него была - Шишков. Работал мой приятель где-то по милицейской части. Следователем. Или оперативником. Он, после ста пятидесяти, обычно начинал меня грузить, как своего. По его теории выходило, что главное в расследовании - докопаться до мотива. А мотив, здесь через паузу - есть у всякого. Нет, ты поймай тему, корешок. Мы наливали еще по одной. Скажи, мне свой мотив, и я скажу под какой ты статьей. В жестокие коммунячьи годы был пункт такой в уголовке - через намерение. Двигал пустой стакан по столу, кренился, закидывал голову, бубнил, заикался. Ппрозоливо, ссуки. Ты пприкинь. Человек рождается одиноким. Но только не вврубается, до времени. Ввопрос, то - философский. А как врубится, так все - имеет свой ммотив. Реальный. Называется - мы все помрем, но ккаждый в отдельности. Ты вот, что. Ты книгу напиши про меня.
А как про него напишешь?
Лёва: О чем расклад?
Пацан: Такая маза. Отвезти пакет. Получим триста. Баков. На двоих.
Лёва: А сам ты?
Пацан: Нужно двое.
Лёва: На хрена?
Пацан: Фишка. Клиент засвечен. Или нет. Никто не знает.
Лёва: На хрена стрематься?
Пацан: Тебя колышит? Хочешь бабок поднять? Считай, на шару? Ты послушай, ты идешь вперед, сегодня. С куклой. Тебя, положим пакуют - ты гонишь пургу. И все. Свободен. Получаешь полторы.
Лёва: А ты свои за что?
Пацан: За стратегию. Если чисто, я иду попозже, с товаром. Договорились?
История могла сложится так:
Врал, или не нет Пацан, так и не понял Лёва. Повязали сразу, как в дверь позвонил. Стояли в штатском, за шахтой лифта, в закутке. В квартире тоже были. В засаде вроде. Ну, придумали себе игрушки, на хрен. Винтили по полной программе - с пушками, с ором, на пол, бля, и все такое. Да у Лёвы опыт был, какой-никакой. Пришел он чистым - с куклой - в пакете рыбные консервы, кола, пакет с мукой и пачка масла. Обломались, суки? Конечно, ночь сидел в ментовке. Сняли показания - к кому шел, что нес, от кого? Но Лёва был в полном неврубоне, глазами хлопал, тормозил. Пытались было шить нахалку, куда там. Продержали два дня. За полторы сотни - ничего, да только за эти дни - туфта поперла - Пацан с товаром соскочил. Да еще следы запутал. Стрелку перевел на Лёву.
История могла сложиться так. Но не сложилась.
Пацан уходит за кулису. Лёва один.
Лёва: Есть ли она вообще - эта жизнь? Или марево полу прозрачных образов испорченного ума? Как движется песок, как крошится мрамор? Что происходит с деревянным этим обрубком, с этой тканью, сплетенной из шелковых нитей. Что происходит с металлом, запрессованным в формы, гнутой по лекалу жестью. Куда стремится молоко, разлитое по столу, как принимает оно свою разлитость? Как внутреннее стремление к уплощению? Зачем чернильный росчерк? Огонь, он обжигает по желанью или по необходимости. Не жалко ли ему золы? Вздыбленность земной коры, следы на снегу, капель и радуга, ветер и лед, черная дыра и скопище ангелов на кончике иглы - это для меня? Для тебя? Для кого? Само по себе? ОУМ.
Женский голос из-за кулис.
Анакта: Лёва.
Пауза.
Анакта: Лёвушка!
Анакта выходит на сцену.
Анакта: Здесь тебе... Письмо. Ты слышишь? Где же...
Лёва: Да.
Анакта: Я вижу, как ты сидишь, почти не двигаясь и спрашиваю себя: почему?
Лёва: Что почему?
Анакта: Почему ты не делаешь чего-нибудь, что тебе хотелось бы.
Лёва: Мне не хочется.
Анакта: Ничего?
Лёва: Делать.
Анакта: А почему ты не делаешь чего-нибудь, что нужно?
Лёва: Кому?
Анакта: Тебе.
Лёва: Мне ничего не надо.
Анакта: А кому-нибудь другому?
Лёва: Кому например?
Анакта: Мне.
Лёва: Что тебе нужно?
Анакта: Не решила, пока. Я к примеру.
Лёва: К примеру, сделай что-нибудь сама. Потом обсудим.
Анакта: Сейчас. Хочешь я разденусь?
Лёва: Догола?
Анакта: Ну, предположим.
Лёва: Нет, холодно.
Анакта: Зато экстравагантно. Ты не спросишь, зачем мне это?
Лёва: Можешь объяснить?
Анакта: Да.
Лёва: Лучше раздевайся. Что мне невмоготу, так это слушать твои тупые объяснения.
Некоторые ее поступки, показались бы мне безнравственными. Как собственно, и мое подглядывание за ней. Если бы проблема нравственности рассматривалась здесь. Отнюдь.
Она говорила не к месту, смеялась слишком громко. Слишком быстро пила и пьянела неожиданно и глубоко. Пару раз ее ловили в супермаркете на краже мелких предметов галантереи или парфюмерии. Да, она не подавала нищим, наоборот, давила понт на аске, что можно было бы отнести к мошенничеству, а однажды, даже обчистила пьяного лоха, впрочем, он сам был виноват... Я все время, стоял у нее за спиной. Все это время я любовался мягкой продольной впадинкой ее затылка, бугорком первого позвонка - здесь заканчивался вырез платья, и дальше, угадываемое под одеждой сужение талии и округлость ягодиц. Нежнейшие углубления под коленками, уже открытые подолом, вытянутые ровные икры с едва заметным рисунком вен и тончайшие, совсем детские щиколотки. Верность и долготерпение не были ее качествами, скорее наоборот. Нетерпеливость и переменчивость. Она не боролось со своими недостатками, да едва ли и осознавала их. Она не блистала своими достоинствами. Я придумал ее такой.
Анакта Одежда - что-то вроде иносказания. Ты называешь иногда предметы чужими именами - метафорично или образно. Так же и с платьем. Встречаются, бывают... неприличные слова. Военная форма, костюм политика, мантия судьи и палача, халат хирурга - все это неприличная одежда. Но нагота - она сама по себе. Что ты смеешься?
Лёва: Представил себе, как голые солдаты бегут в атаку.
Анакта: Дурак. Голых солдат не бывает. Бывают голые люди.
Лёва: А врачи? Они-то чем тебя достали?
Анакта: Они режут спящих и оставляют шрамы на теле.
Пока я пытаюсь найти верное, единственное слово для каждого предмета - история замирает. Сюжет не развивается. События не происходят. Персонажи топчутся на одном месте. Болтают. Время тоже останавливается. Не в высшем, гетевском волшебном смысле, а в нашем, упрощенном. Мотивы, вероятно есть, но нет поступков. Мне нет необходимости менять предлагаемые обстоятельства - все не уйти от безразличного сидения. И зрители скучают. Пока я наблюдаю, как во сне, подлинную жизнь непроницаемых, устойчивых предметов. Улавливаю мотив в своевольном сближении асфальта и травы. Я наблюдаю подлинную жизнь форм. В ней нет столкновения, конфликта, действия и проч. Нет ничего, за что уцепилась бы привычная мысль профессионального игрока в чужие судьбы. Но есть только свет и мечтательная неподвижность.
Лёва: Мне рассказал пацан...
Анакта: Который?
Лёва: Ну тот, что приходил. Он рассказал мне случай. Сон, не сон... Короче было так. Он чалился по малолетке. За какой-то долбаный отказ, его гноили в шизо. Бетонный такой мешок, без окон, без дверей. Он был на подсосе, и отрубался время от времени. И как то раз - очнулся - свет горит, там лампочка вообще не выключалась, и видит - около него сидит девица. Но не в робе, в платье, а поверх - кофта вязанная. Ноги голые и спортивные такие тапочки... Ах, да - в очках. Он, заторчал, сначала думал, дурка накатила, глюки, но вроде нет... А телка эта молчит. Потом ладони ковшиком сложила, а в горсти... Он на колени встал, нагнулся, попробовал... Короче, бормотуха. Красная, как кровь и сладкая. И сразу - пошел живец по телу, еще бы шмальнуть, глядишь и можно жить. А у нее в ладошках - косячок. Натурально. Так кантовались, времени неясно сколько - час или месяц. Только он поправился на два кило. С румянцем вышел в зону.
Анакта: А кто она была?
Лёва: Анакта.
Анакта: Вранье.
Лёва: Да все вокруг - вранье. Афера, сучий потрох.
Анакта: Тебе письмо пришло. Из ящика достала.
Лёва : Покажи.
Анакта: Там оно, в пальто.
Лёва: А от кого?
Анакта: Не знаю. Вроде официальный штамп на конверте. А может нет. Иди возьми, если хочешь.
Лёва: Не хочу. Я по делу.
Встает, уходит за кулисы.
Что было в том, самом последнем послании, в последнем тексте, последней роли? Буквы, иероглифы, цифры - каббала, строчка Корана, японское хокку, пост скриптум... Это все - не сюжет, попытка сюжета. Вроде безмотивного преступления. Последовательность непроизошедших событий, однако такова:
Утром Анакта вышла за сигаретами. Почему утром? Хорошо, ближе к полудню. Купила сигареты и бутылку коньяка. Никакой еды не купила. Ни сыра, ни лимонов, ни пельменей в прозрачной упаковке. Когда возвращалась, случайно сунула руку в почтовый ящик, наткнулась на конверт, достала, прочитала адрес получателя. Он совпадал. Лёва, как она представляла себе, жил в этой квартире всегда, но почта приносила лишь счета за свет, рекламные листовки и бесплатные газеты. И ничего кроме. Анакта не удивилась, просто подумала. Конверт передала, не распечатав.
До это было, или после?
Когда он исчез, Анакта принялась напрягать всех, далеких и близких, меня в том числе. Я приходил, стоял в коридоре, в дверном проеме - на границе кулис и пустого пространства - не видел никого. Слезы текли у Анакты, она бормотала:
Анакта: Я позвонила его приятелю. Левый такой кадр, по кличке Шишак. Я никогда не знала, чем он промышляет. Классический двойной агент. Он обещал помочь. Я перезвонила. Во вторник. Он забил стрелу - короче, ночью, в час на Семеновском кладбище, я стреманулась, мол жмуров боюсь, он в отказ - не хочешь, мол - твой тормоз. Поехала, короче. Там темень, непрогляд, я хожу по дорожке у входа, только думаю, никто бы не пришел - уссусь от страха. Никто и не пришел. Он прикололся так, скотина. У меня с того дня, крылья расти начали - вот здесь, от лопаток. Или я шизую?
Затемнение. Свет набирается снова. На сцене - Шишак и Лёва.
Шишак: Я тебе, как себе самому. Чо? Ты чо, западло считаешь побазарить? Ты знаешь, бля, чо это значит - работать под прикрытием? Все твои театры, бля отдыхают. В такой работе - прокололся раз - и в расфасовку. Ну, в морг. С полиэтиленовым пакетом на башке. В бетонных тапках. Чо, не веришь?
Лёва: Да, почему?
Шишак: Думаешь, гоню?
Лёва: Не гонишь. Только мне-то, что за дело?
Шишак: Чтобы ты врубился, конкретно.
Лёва: Да на хрен мне врубаться.
Шишак: Щас объясню. Ты не дергайся, бля.
Лёва: Я не дергаюсь.
Шишак: Короче. Я работал под прикрытием. Это охерительная тайна. То есть, когда пришел в оперативку - мне сразу начальник сказал: ты не светись, бля и все такое, ты парень молодой, с мозгами, ты себе карьеру сделаешь на такой работе в раз. Покрутишься года три-четыре, и в управление. Где там, восемь лет, бля открутился. Конкретно. Сперва ломал наводки, потом, на дурь попал, и покатилось. Информацию я передавал, как типа, шпион американский, все скрыто, по паролю. Но кадра, который это дело вел, я знал, конечно. Сейчас говорить не буду, майор там один. Вот, и вышел я, конкретно на того типа, который рынок держит. От Москвы до самых до окраин. На первую фигуру в этом, бля картеле. Как это получилось, рассказывать не буду. Но вышел, на свою, бля голову. Расклад такой: никто там особенно никого не знает, получил передал, и все такое, но есть человек, доверенный, короче, который, как бы отвечает за порядок. Ну, типа, и имеет свой процент. Не с конкретного товара, а со всех операций. И я, короче, подписался, кодляк держать. Желающих то много было. Претендентов. Но выбирал вот этот, первый. И меня, ему, ну как бы надо было типа отсмотреть, конкретно. Это я так думал. А оказалось, что он просто с прикрытия меня снимал. Потому, что мой майор, которому я информацию передавал и пахан опиумный - одно и тоже лицо. Лицо со шрамом. Детектив, прикинь. Такая тема, конкретно. По всей цепочке - красная крыша. Эти суки сами бабки качают на дури и сами себя с понтом ловят. И вот, как бы принимают меня в свою компанию. А здесь, прикинь совсем другой базар. Другая статья. Под прикрытием - я в опаске, но перед законом чист. При выполнении особого задания.
Лёва: И что ты...
Шишак: Хрен знает... Бабки то большие, но как бы не погореть. А соскочить тоже - никак. Не свалишь. Я ведь, вроде, типа на службе...
Анакта входит.
Анакта: Лёва, здесь тебе...
Лёва: Я занят, отвали, не видишь?
Шишак: За что ты на нее?
Лёва: Надоела. Купила сигареты?
Анакта: Да.
Лёва: И где они?
Анакта: Сейчас. Тебе письмо какое-то.
Анакта уходит.
Шишак: Короче, отдыхай. В общем, здесь один пацан сейчас в разработке - ну, вроде вешают на него, типа, весь мертвяк. И крутить будут по полной программе. MTV. Ты с ним не вяжись, я потому говорю, что уважаю тебя, конкретно. А если бабки нужны, я знаю, где поднять, реально, бля. Я тебя сведу. Есть команда - лоханов кидает. В баскетбольную корзину. Да, а на девчонку не ори, она тут не причем. Она кто?
Лева: Анакта.
Не доверяю последовательности событий, разрываю последовательность событий, переставляю события, нарушая последовательность, потому, как не в самой последовательности, и даже не в событиях дело. А в чем? Я, вспоминая суть, ищу причины. Я болею. Одновременной пустотой. Да, Шишак ушел. Ни мент, ни сука, ни жиган. Человек - вопрос.
Лёва один на сцене.
Вот еще воспоминание, никак не обоснованное сюжетом пьесы. Просто совпадение, частный случай резонанса электромагнитных волн звуковой частоты. Ни текст, ни откровение персонажа, просто эпизод из чужой жизни, введенный в повествование с открытостью и беззастенчивостью лжи. Это я к чему....
Лёва: Это я к чему? Хорошо бы закурить. Я сейчас.
Лёва уходит. Некоторое время сцена пуста, потом он возвращается с сигаретой.
Лёва: Пауза.
(Пауза.)
Вот версия исчезновения - предположим - он отказывается произносить текст. И я начинаю подменять его собой. Мое место и мое время обуславливается ни к чему не предназначенными диалогами, монологами, болтающих ни о чем персонажей. Это моя комната, мой коридор, там, в закулисье, это моя история, повествуемая моей собственной маской, которую держит у лица незнакомый мне человек. Держит до поры.
Лёва: Хотите что-нибудь сказать? Анакта, где ты?
Женский голос из-за кулис.
Анакта: Подожди минуту.
Лёва: Хочешь что-нибудь сказать?
Анакта: Что именно?
Лёва: Не важно.
Анакта: Тебе письмо.
Лёва: Я знаю.
Анакта: Пришло сегодня утром. Я достала из ящика.
Лёва: Хер с ним.
Анакта выходит на сцену.
Лёва: Шишак. Это его прозвище - Шишак?
Анакта: Который приходил? А что он?
Лёва: Не этот, а второй.
Анакта: Я поняла.
Лёва: Поздравляю.
Анакта: Хочешь, выйдем куда-нибудь. На улицу. Воздухом подышим
Лёва: Какая улица, дура? Вон, окно открой.
Анакта: Оно открыто.
Лёва: Хорошо.
Анакта: Что в письме?
Лёва: Пока не знаю.
Анакта: Очко играет?
Лёва: В смысле?
Анакта: Посмотреть.
Лёва: Ты что-то рассказать хотела...
Выдавать чужие слова за свои и делать свои - чужими - вот правила игры. Собирать с мира по звуку и помещать на одной странице. Выдергивать из уже написанного и менять контекст. Выстраивать пирамиду ложных символов, да и не символов вовсе - обозначений неведомо чего. Существенное и случайное менять местами произвольно, врать искренно, играть в чужую мысль, и мыслить мир, как чуждый. Отыскивать мотивы в рассужденьях, пить кофе с коньяком, курить табак и травку. Любить знакомых женщин, болтать с попутчиками и молчать о мертвых. Исследовать искусство искушения, творить быть тварью и творением, не быть, не верить, обижаться на судьбу, не ведать кармы. По утрам вставать с постели, не проснувшись, ночи просиживать за бутылкой, без смысла, без удачи, слушать шепот, откликаться на чужое имя, улыбаться некстати. Вот и все.
Анакта: То что есть на свете, что видимо на свету, то - правда, действительно, потому что есть, а стало быть - существует. То, что не видимо, а подразумеваемо лишь, как усвоенное внутри головы - скрыто от света, от всех глаз, то ни суть, ни правда - только вымысел и ложь. Любовь пробавляется ложью - придуманного своего лелеешь и баюкаешь. Любишь меня в себе. В смысле - себя во мне. Единственно смерть равняет избранного себя с другими и убивает остальных внутри.
Лёва: Гонишь ты, не по делу.
Анакта: Сам просил.
Лёва: Я спрашивал.
Анакта: ОУМ.
Лёва: ОУМ.
Лёва распечатал конверт, беспечно опережая ремарку, и прочитал слова, которые я знал наперед. И он, похоже знал, да молчал, оттягивал до времени. Слова такие: МЕНЕ ТАКЕЛ ФАРЕС. Что означало...
Ко мне вломился стрем
на белом кайфе.
Я долго никого не узнавал.
Я в зеркало смотрелся
И никого не узнавал.
Ко мне, наверное, ангел приходил
Когда я был под торчем.
Ангел был настойчив –
он в дверь стучал,
кричал в автоответчик,
но обдомался,
или
оставил мне записку
мелом на асфальте
под окном:
«Ты взвешен на весах
и признан слишком легким».
Я лечу.
Лёва: Выключайте свет.
Конец.