Идефикс

- Привет, - сказала девушка на мониторе и, как мне показалось, принужденно улыбнулась.
- Привет, - ответил я. Эту девушку звали Ума и видел я ее в первый раз. Кто бы это ни был, ей что-то от меня было нужно.
- Классный дневник, - продолжила девушка.
Она случайно забрела в мои онлайн-дневники и увидела мой адрес в профиле. Наверное.
- Не похоже на шизофрению, - серьезно сказала моя новая знакомая и внимательно посмотрела мне в глаза. Есть такие люди, которые любят играть в гляделки.
- Не похоже, - согласился я.
- У тебя в интересах написано, - все так же испытующе смотрела Ума.
Верно. У меня в интересах написано "шизофрения". Это началось с раннего детства.
- Ты псих, - сказал Миха. Сам он не был психом – он был самым адекватным человеком, которого я тогда знал, поэтому с трудом понимал мое поведение.
Моя комната была увешана картинами моего же собственного производства. Я никогда не рисовал красками, только ручкой. Всегда одного и того же цвета. Дедушка Фрейд бы заплакал, увидев их. Это не я придумал.
- Дедушка Фрейд бы заплакал, увидев твои картины, - сказал Стас. – Нам читали психологию по Фрейду. Эти картины писал похотливый юнец с ярко выраженным себялюбием и равнодушный ко внешнему миру.
Жалко, что Фрейд уже умер, подумал я тогда. Я никогда не видел, как плачут знаменитые психологи, и мне было интересно.
Вообще-то я не считал себя шизофреником. Мне просто нравилось называть себя шизофреником, хотя я и не знал, что такое шизофрения. Мне нравилось, когда Миха называл меня психом. Может, я действительно псих, думал я иногда. Просто это не очень заметно.
- Это не проявляется внешне, - пояснил я Уме. – Но в душе я ууу… такой шизофреник, ты себе просто не представляешь. Если бы кто-нибудь узнал, меня бы сразу увезли.
- Ну почему же. Не всех увозят в дурку, - сказала девушка с монитора. Она продолжала меня изучать. По крайней мере, мне казалось, что она меня изучает. - Некоторые так и живут всю жизнь. Я одного знаю мельком, так у него офис на Верхнем Ярусе.
Похоже, она знала предмет лучше меня. Зато я, хоть и не разбирался в нем, но любил его всей душой. Или, если не всей, то во всяком случае кусочком своей души.
- Ты псих, - сказал Подше, когда мы выходили из его подъезда. Я тогда бросил ароматическую палочку в мусоропровод. – Если твоя палочка упадет в сухую бумагу, начнется пожар.
- Не начнется, - бодро ответил я. – В мусоропроводе всегда влажно, там обычно валяются шкурки от бананов и бутылки с недопитым пивом. И вообще.
Это был мой любимый аргумент. Когда не знаешь, что еще добавить, можно сказать "и вообще", даже если сам сомневаешься в своей правоте. А я усомнился в правильности своего поступка, когда палочка еще не достигла дна мусоропроводящей трубы. Мне не хотелось, чтобы подшин подъезд сгорел. С кем бы я тогда играл в преферанс по четвергам? Хотя я не очень любил преферанс, но зато любил четверги.
- Ну что ж, у всех свои странности, - снисходительно заметил Подше. – У тебя палочки, у Цуха – злонеги.

-… Злонеги, - сказал Цух, менее известный как Дима Цукинин, весело поблескивая на меня своими очками с монитора. – Свеениах.
Злонеги – это слоники. Если привыкнуть, то в его речи можно научиться видеть смысл. Моя сестра тоже любит коверкать слова, но она научилась у Цуха. Цух был первым. Первым, кто начал коверкать слова, но не первым, кто был сейчас у меня на связи.
- Мнэмнэ, я тут немножко занят, - сказал я Цуху. – Ты бы не мог подождать?
-  Мог бы, - ответил Цух и исчез с монитора, на прощание сверкнув очками. Я никогда не мог понять, как он это делает – сверкает темными очками. Может, это специальные очки? Или так умеют делать только те, кто верит в Злонегов?
Вместо Цуха на экране снова появилась Ума. О чем это мы говорили?
- Мы говорили о том, что это не шизофрения, - напомнила Ума.
- Ты права, - признался я. – На самом деле я не шизофреник. Я просто романтизировал болезнь.
- Ты не знаешь, что романтизируешь, - заметила Ума. – Ты бы поизучал сначала. Ведь если ты узнаешь, что твой знакомый – шизофреник, ты вряд ли будешь продолжать с ним знакомство.
Вот тут она была неправа. Я был готов поспорить с ней на что угодно, но не знал, как доказать свою правоту.
- Думаю, что ты неправа, - осторожно поспорил я. – Мне было бы интересно познакомиться с шизофреником. Я всегда хотел узнать, что это такое.
- Будет интересно – обращайся, - усмехнулась Ума.
Это был интересный пассаж. Впрочем, я оказался прав – мне захотелось продолжить знакомство несмотря на диагноз. Ведь я правильно понял намек?
- У тебя действительно психические отклонения? – осторожно осведомился я.
- Угу, - кивнула девушка. – Ты, наверное, сейчас отключишь связь, но я тебя не держу.
Вот уж нет. Меньше всего на свете мне сейчас хотелось дисконнекта. Я помотал головой.
- Расскажи мне о себе, если несложно, - попросил я.
- Чего тут рассказывать. Если интересно – читай мой профиль, там все написано.

Хорошо, когда у человека все написано в профиле. Хуже, когда все написано на лице, как у Лемиха.
- Я ненавижу инков, - сказал как-то Лемих, – они все были красными.
Лемих ненавидел всех – коммунистов, демократов, евреев, негров, русских, буддистов, христиан, зеленых, расистов и любителей пива. Лемих был неоанархистом, и это был его фетиш.
- Это юношеский идефикс, - сказал Подше. – У всех есть свой юношеский идефикс.
- И у тебя? – ехидно осведомился Лемих.
- У меня нет, - ответил Подше. – А если и есть, я об этом никому не скажу, а сами вы все равно не заметите.
Да, Подше не был похож на человека, у которого есть свой идефикс. Он даже не был тру.
- Тру – это круто, - сказал Киря. – Если ты не тру – ты гей. Надо быть брутальным.
Киря не был брутальным. Он был милым милым мальчиком и увлекался игрой на гитаре. Но у него был свой идефикс. Впрочем, это был не его идефикс. Он позаимствовал его у норвежцев. Или у шведов.
А Цух позаимствовал его у Кири. Идефикс редко случается у одного человека – его гораздо проще взращивать коллективно.
- Ася is gay, - сказал Цух.
– Потому что она не true, - подхватил Киря.
- Я тоже не тру, - осторожно заметил я. – Значит, я гей?
- Ты злонег, - сказал Цух.
 
… Мы пили тогда на крыше впятером. Хорошо сидеть на крыше с симпатичными тебе людьми и смотреть на ярко-красный закат, разливающийся над рекой. В воздухе пахло остывающим гудроном и шишками, но когда ты смотрел на реку, ты чувствовал ее запах – запах тины и речной рыбы. Похоже, я становлюсь сентиментальным, подумал я.
- Терперь не могу сентиментальных личностей, - сказал Лемих и сделал большой глоток из бутылки с пивом.
Вообще-то Лемих был мирным. Иногда он даже любил людей, хотя сам этого не замечал. Мы подозревали, что кто-то прокомпостировал Лемиху мозги, хотя и не знали, кто именно.
- Лемих, признайся, кто сказал тебе, что инков надо ненавидеть? – поинтересовался Подше как бы невзначай, задрав голову и любуясь рваным облаком, зависшим над нами и с любопытством наблюдавшим за нашим разговором.
- Я дошел до этого сам, - гордо ответил Лемих, - когда услышал о них от Вани. Они были полными уродами. Почти такими же уродами, как Любители Пива.
- Но ведь ты сам пьешь пиво, - возразил Киря.
- Ну и что. Я ведь не кричу об этом по всем углам, - с достоинством парировал Лемих. – Хотя вообще-то не прочь завести собстсвенную партию. Я бы так и сделал, но неоанархист не может состоять в партии.
Мы так, наверное, и не узнаем, кто прокомпостировал мозги Лемиху. Хотя узнать это было бы очень легко. Достаточно было пойти с ним в компанию к неоанархистам. Там наверняка можно было бы встретить их вдохновителя. Но никто из нас не хотел встретить вдохновителя неоанархистов, хотя все мы жаждали отомстить ему за то, что он прокомпостировал мозги Лемиху.
- Идефикс должен быть мирным, - сказал как-то Киря, когда Лемих ушел с крыши. – Он может быть брутальным, но не должен быть воинственным.
Циничный Подше фыркнул. Он не видел разницы.
- Брутальность – это жестокость, - сказал Подше. – Как жестокость может быть мирной?
Я понял тогда, что Киря попал в плен собственного идефикса. Несмотря на то, что отшутился с помощью злонегов.
- Это мирная жестокость, - объяснил Киря. – Она проявляется только по отношению к злонегам.
Думается, что шведы так не считали. А уж тем более норвежцы. Что бы там не говорили Киря с Цухом, а отцы их идефикса были ничем не лучше человека, прокомпостировавшего мозги Лемиху.
С тех пор, как я это понял, я стал с недоверием относиться к идефиксам. В том числе, к своему собственному. Я даже был готов от него отречься.
- Знаешь, я наверное, уберу шизофрению из интересов, - сказал я Уме.
- Ты смотрел в профиль и тебе не понравилось? – полюбопытствовала Ума.
Я смотрел в профиль.

- Ума, ты не хочешь посмотреть на своего племянника?  - улыбаясь, сказала Ирен и внесла в комнату трепыхающееся розовое существо в пеленках.
Ребенок. У моего брата теперь есть ребенок. Надо радоваться. Я должна радоваться, сказала себе Ума и попыталась улыбнуться в ответ.
Комната была большой и не двигалась. Это свойство вполне естественно для больших комнат – не двигаться, но было еще какое-то непонятное ощущение вязкой черноты. Неправильное, разрушающее ощущение, оставляющее в голове несмолкающую тупую боль.
- Посмотри, разве он не чудесен? – сказал брат. Ну конечно, чудесен, просто я этого почему-то не чувствую, хотя так хочется почувствовать хотя бы что-то…  Ну почему?
Наверное, со стороны я выгляжу очень странной, подумалось вдруг Уме.

… - Ты немножко странная, - сказал Костя. – Но все равно симпатичная.
В кафе было людно и шумно, и Ума не расслышала последних слов.
- Что ты сказал?
- Симпатичная, - улыбаясь, повторил Константин.
- А… спасибо… 
Он просто исключительно вежливый человек, подумала Ума. Но все равно это наша первая и последняя встреча. Никто еще не назначал второй встречи, и ее это уже особо не волновало. Она знала все наперёд.
Сейчас они выйдут из кафе, Костя предложит проводить ее  домой, и она откажется. А потом пойдет по ночной улице и опять будет смотреть на улицу сквозь что-то, мешающее восприятию, пытаться разглядеть машины и видеть только картинки, лишенные смысла, возвращающие ее к самой себе с тобой все в порядке?
- Что?
- С тобой все в порядке? – повторил Костя, встревоженно глядя в Уме в глаза.
- Да, все хорошо, - растерянно кивнула Ума и машинально взялась за бокал с вином. Все хорошо.

… Она шла по ночной улице, а мимо проносились машины. Теплый ночной воздух освежал легкие, и ласкал волосы, а неоновые вывески стлали на асфальт мистический матовый блеск.
Странно ощущать саморазрушение. А это было именно оно, разрушение клеток головного мозга. Каждый раз, когда она теряла себя, тысячи клеток ее мозга погибали в жестокой и мучительной борьбе непонятно за что и непонятно с кем. Она заставляла себя говорить и действовать, несмотря на поглощающее ее отчаяние, почти физическое, мешающее ей сконцентрироваться на чем-то помимо себя. Она удивлялась самой себе.

- Привет, - сказал Костя.
- Привет, - ответила Ума. Она была довольно удивлена таким ходом событий, но предпочитала не подавать виду. – Заходи.
- Да я ненадолго… - Константин замялся и, поколебавшись немного, вытащил из кармана книгу. – Просто хотел тебе подарить книгу. Только не обижайся, хорошо? Пожалуйста, только не обижайся.
Ума привыкла не обижаться ни на что, и взяла книгу.
- Спасибо, - сказала она.
- Ну, я пошел? – вопросительно и как бы извиняясь спросил Константин.
- Удачи, - улыбнулась Ума и закрыла дверь.

***

… - Это специальное устройство, предназначенное как для входа, так и для выхода, - сказал я. – Называется дверь. Впрочем, что я буду рассказывать – ты и так знаешь о дверях и о выходах куда больше меня.
Я открыл дверь в кофейню, и мы вошли. Ума немножко смущалась, но довольно быстро справилась с собой и начала рассказывать.
- Ты хотел знать больше? Ладно, я расскажу. В той книге было написано, как побороть болезнь усилием воли. Любую болезнь, даже шизофрению. И хотя там ни слова не было о моей болезни, я поняла, что это мой шанс. – Мы сели за столик, и я поймал себя на мысли о том, что пытаюсь заметить хоть какой-то признак ненормальности в ее поведении. Похоже, она это поняла.
- У тебя ничего не получится, - весело сказала она. – У меня это получалось скрывать даже во время приступов. А сейчас я совершенно здорова. Врачи долго поражались.
Я тоже был поражен. Девушка, сидящая передо мной, вылечилась сама и решила вылечить мир. Единственным ее оружием было упорство.
- Знаешь, что было моим оружием? – спросила вдруг Ума, внимательно глядя мне в глаза. - То, от чего ты так бежал. Моим оружием был идефикс.