Пролетая на метле над ночным Воронежем, немолодая уже ведьма Любовь Федоровна не справилась с управлением и штопором вошла в землю. Среди личного имущества погибшей, обнаруженного рядом с трупом, значились:
сумка холщовая, продранная – 1
очки в роговой оправе, без стекол – 1
платок белый, испачканный кровью – 1
…
волосы с филейной части мужа усопшей – точное кол-во установить не
удалось
колдовская книга в переплете из кожи младенцев – 1
лицензия на коммерческое использование паранормальных
способностей – 1
хвосты крысиные сушеные –18
…
- …! – залился Ваня отборным русским матом, когда мы все это с ним обнаружили.
- И что нам с таким чудом делать? – спросил я его, вертя в руках астролябию, неведомо как оказавшуюся в инвентарном списке вышеупомянутой колдуньи.
Ваня тупо посмотрел на меня, зевнул, чихнул, еще раз продемонстрировал свои филологические способности и начал скидывать в сумку пыточные орудия. Похоже, он был расстроен или взволнован, о чем говорил возобновившийся нервный тик, заставлявший Ванин левый глаз моргать с потрясающей скоростью.
Я закурил и спокойно наблюдал за ним, решив не вмешиваться. Спокойно наблюдать за мародерами я научился в Чечне, впрочем… предпочитаю не вспоминать об этом периоде своей жизни.
Благо, что в три часа ночи на пустыре за мои домом редко случаются прохожие. Потому никто не имел удовольствия наблюдать то, как Ваня подсунул под сложенные на груди ручки Любови Федоровны ее паспорт в какой-то изысканно-нищенской обертке, которую столь любят старушки, и ту самую просроченную лицензию, взял руки метлу и «сумку холщовую, продранную, одну» и, окликнув меня, весело зашагал по направлению к моему подъезду.
Этого мне только не хватало, подумал я, вскакивая и от жадности давясь последними затяжками.
- Вано, дарагой, пасушяй! – крикнул я и прибавил ход. - Ты куда это направляешься, чертяка?
- К тебе, - воспоследовал немедленный ответ без повернутой головы.
А то я не догадался! Ванька всегда заваривал какие-нибудь аферы, а влипал, соответственно, я. Почти всю нашу жизнь мы были «не разлей вода», начиная с яслей, где даже в туалет ходили одновременно (в основном, мимо горшков) и заканчивая выпускным вечером, на котором подрались из-за того, кто будет танцевать с Алиской Дементьевой. При этом мой друг всегда учился на отлично, и это не составляло ему никакого труда, а я все одиннадцать лет с горем пополам перебивался с двойки на тройку. Отсюда и результат: Ванька поступил в строительный и уже третий год учился на архитектора, а меня забрали служить. Папа вроде бы выхлопотал мне место в части ПВО где-то под Москвой, в Солнечногорске что ли, где командиром был его бывший сокурсник, но что-то не сложилось, и я оказался на Кавказе… А через два года наша дружба возобновилась, и все стало как прежде.
Короче говоря, нечто связное я смог вымолвить только тогда, когда Ваня высыпал на мой диван содержимое несчастной сумки и опять стал в нем копаться:
- Ты мне можешь хоть объяснить-то, что хочешь делать?
- Мог бы – давно б объяснил! – буркнул Ваня в ответ.
Ладно, я решил предоставить его себе и некоторое время не трогать. Ну, мало ли что: нашло злобливое настроение. Передислоцировавшись в кухню, я обстоятельно занялся варкой кофе – время-то было позднее, и лично мне чертовски хотелось спать…
Разбудил меня Ваня, тихонько потормошив за плечо. Поставив передо мной пышущую горячим напитком чашку, он уселся напротив и довольно уставился на меня.
Я не выдержал первым:
- Ну, Иван Дмитриевич, повествуй уже о своем иконоборчестве.
«Иван Дмитриевич» рассмеялся, и мне сразу стало как-то легче: значит, все действительно в порядке. Только вот что «все»?
- Ладно, так и быть… – Ваня отхлебнул кофе и потянулся. – Только обещай, что не будешь смеяться. O.K.?
Я кивнул, и он тут же достал из кармана небольшой листочек бумаги.
- Вот, возьми.
- Что это? – я развернул лист и воззрился на череду непонятных значков, перемежавшихся со сложными геометрическими фигурами.
- Это… кхм… для снятия защитного заклинания с входа в чьи-нибудь апартаменты.
Я обжег рот кофе и выругался. Мышеловка захлопнулась. У нашего дорогого друга, похоже, появилась очередная idea fix, сулившая ему интересное времяпрепровождение сроком от недели до полугода, а мне, в конечном итоге, кучу новых тумаков на моей многострадальной голове.
- Уж не хочешь ли ты сказать… - начал я.
- Вот именно, Ватсон, именно это я и хочу сказать. Сейчас мы наведаемся домой к многоуважаемой Любови Федоровне… гореть ей в аду, суке старой.
Откуда такая нелюбовь к бедной старушке? Я озадаченно взглянул на него, но промолчал. Пусть уж помается дурью, коли так хочется.
- Давай, Леш, руки в ноги, и пошли!
Резко поднявшись, краем глаза я отметил, что листок исчез со стола и оказался в нагрудном кармане Ивана. Кроме того, пока я выдавливал прыщик перед зеркалом и завязывал шнурки, в его рюкзак из кучи хлама на диване перекочевали колдовская книга и нечто завернутое в газетный лист. Еще он прихватил с собой фонарик, а остальное просто сгреб и сложил обратно в сумку, которая обрела достойное место под моей кроватью.
- Сначала заскочим ко мне, - объявил Ваня, выйдя на улицу.
- Да как скажешь, - мне, в общем-то, было уже все равно, куда заскакивать, если выспаться этой ночью не удастся.
И я с видом завзятого мученика поплелся за ним следом.
Ваня обитал недалеко от меня, может быть в полукилометре, в жилом массиве под романтическим названием «Лесная Поляна», но идти приходилось через лесопосадку, поэтому я, с одной стороны, наслаждался пением ночных птиц, прямо как Костя Никольский, а с другой – нервничал и переживал по поводу того, что по колено забрызгал свои новые стретчевые штаны.
Целью нашего ночного променада к злополучной Поляне, как оказалось, был некто Норд, двухмесячный щенок лайки, которую держал Дмитрий Иванович, страстный охотник, а также Ванин отец по совместительству.
Его Собачье Величество явно был недоволен тем, что его растормошили посреди ночи, и раскапризничался. Ване пришлось в сердцах плюнуть и лезть домой за колбасой, а я остался почесывать брюхо уже начинавшему мирно посапывать щенка. Копошась в его густом подшерстке, я думал, почему же не могу жить вот так же беззаботно и просто, одним днем, как этот пушистый мячик.
Мое философское настроение было прервано появлением Вани с «Докторской», которую мы с Нордом учуяли примерно одновременно. А так как у меня в желудке с пяти часов не было ничего, кроме чашки кофе, глаза мои, видимо, засверкали, как у самой настоящей лайки. Не уверен, что в этот момент я не помахивал хвостом и не подпрыгивал в нетерпении.
- Есть что ли хочешь? – спросил меня Иван, уловив, как я наблюдаю за уплетающим колбасу Нордом.
- Я? Да нет, в принципе, - соврал я, захлебываясь собственной слюной. – Далеко покойница-то жила?
Он назвал мне какой-то адрес по улице Ломоносова, сейчас уже не помню, начал надевать на Норда поводок. Настроение у меня окончательно испортилось, к тому же, я начал замерзать, поэтому не преминул съязвить:
- Надеюсь, ты расскажешь, зачем нужен этот обжора?
- Все в свое время, друг мой.
Похоже, мы с ним поменялись местами. Теперь Ваня был спокоен, как ежик во время спячки, а я находился в состоянии какого-то нездорового возбуждения. Неудивительно: он уже принял некое решение или придумал план; я же ровным счетом ничего не понимал.
- Ладно, слушай, - примирительно начал Ваня, когда мы уже метров на сто отошли от его дома. С Норда, казалось, сдуло последние остатки сна, и он своей веселой рысцой постоянно натягивал поводок. От ходьбы я немного согрелся и теперь не так злился, хотя все же ощущал давящую усталость и ноющую пустоту желудка. – Буду рассказывать все по порядку.
И вот что я услышал:
Ванин дед был родом из деревни Хреновое, той самой, где находится знаменитый конезавод. После войны он, как и многие тысячи сельских жителей, был брошен на восстановление Воронежа, почти полностью разрушенного в ходе бомбежек и боев. Мужик Иван Афанасьевич был толковый и сметливый и быстро пристроился там, где было тепло и спокойно (по крайней мере, ему), то есть в женском коллективе. Ваня и сам толком не мог сказать, кем именно и где работал его дед, а я уж и подавно не воспроизведу сумасшедшую чехарду из модных при советской власти сокращенных слов, но доподлинно известно одно: там была бухгалтерия. А ее, естественно, надо кому-то вести. Угадайте, кто там был главным бухгалтером. Она самая, Любовь Федоровна Серегина! Если, конечно, верить найденному нами паспорту.
И вот тут начинается самое интересное. Видимо, таланты Ивана Афанасьевича не ограничивались толковостью и сметливостью, хотя, возможно, что причиной был тогдашний послевоенный дефицит мужского населения, но, так или иначе, наша Любушка не давала прохода наивному деревенскому мальчику Ванюше. Его же в родном Хреновом ждала румяная прелестница Зина с косой до колена, которой еще предстояло стать Ваниной бабушкой, пекущей очень вкусные пироги, как я не раз сам убеждался.
В общем, без лишних подробностей, когда грымза-бухгалтерша поняла, наконец, что ей ничего не светит, она стибрила портсигар Ивана Афанасьевича, а на следующий день он был обнаружен с запиской внутри, содержание которой сводилось к тому, что-де над ее, Любушки, любовью посмеялись, и она проклинает преступника и всех его отпрысков мужеского пола до седьмого колена, и что каждый из них будет страдать тем или иным физическим недостатком, уродующим внешность, дабы никто не полюбил их. Самое ужасное, что с каждым следующим поколением недостатки эти должны были становиться все серьезнее и трудноизлечимей.
Эту историю, наверно, давно забыли бы в Ваниной семье. Но вот что интересно: все случилось именно так, как и было сказано в записке. Ивану Афанасьевичу, перекачавшемуся водкой на Первомай, трамвай отрезал ноги. Зина-то пожалела его, приехала в город и выходила. Честь честью сыграли свадьбу, вот только первенец их, Ванин папа, родился с огромным родимым пятном на лице. Второй сынишка переболел оспой в возрасте трех лет, и лицо его тоже навсегда осталось обезображено рытвинами, подаренными этой страшной гостьей. Но это все были, так сказать, косметические недостатки.
Дальше – только хуже. Сам Ванька родился с ДЦП, правда, вовремя обнаруженным и изничтоженным по мере сил массажами и ноотропными лекарствами. По крайней мере, не будь мне известна эта деталь его биографии, сам бы я никогда не догадался, особенно учитывая Ванин интеллектуальный уровень.
Казалось бы, и нет никакого проклятия, а так, жизненные неурядицы, случающиеся в каждой семье, но только последний отпрыск, двоюродный брат Ивана, появился на свет с недоразвитыми передними конечностями. Потому-то и бранил дед до конца свое жизни самыми последними словами бухгалтершу, якшавшуюся с нечистью, потому и его внуки помнили и наизусть знали эту историю…
Ой, не хотелось мне что-то верить во всю эту лабуду, хотя она меня и впечатлила, но только я открыл рот, чтобы высказать эту мысль, как на меня полился неудержимый поток слов:
- Что?! Что ты хочешь сказать?! Плохая наследственность?! А про трамвай ты не забыл, добрый доктор Айболит?! Подорванный иммунитет? А при чем тут родимые пятна, интересно? И почему только мужики? И, наконец, скажи: разве сегодня ночью ты не видел того же, что и я?!
Я захлопнул челюсть так, что услышал стук собственных зубов. И действительно: разве не я наблюдал совсем недавно, как на фоне полной луны мелькнула тень старухи на метле, будто бы я смотрел какой-то диснеевский мультик про ведьм? И не я ли лицезрел все эти крысиные хвосты и прочие гадости? Да, похоже, приходится отказаться от рационального и правдоподобного объяснения. Ладно, мне-то что! Я никогда не отличался излишним материализмом и скептицизмом.
Похоже, на моем лице отразилось вышеупомянутое умозаключение, потому что Ваня добродушно хлопнул меня по спине и сказал:
- Ну, не обижайся, дружище. Так ты мне поможешь?
Я кивнул…
И вот мы уже стоим пред новенькой железной дверью с обивкой. Трудно предположить, что здесь живет почтенная одинокая пенсионерка.
- Нам нужно синхронизировать действия, - объясняет мне Иван, подавая ключ от двери. – Как только я начертаю знаки и произнесу формулу, ты должен открыть и войти. В квартире обязательно есть Страж, но я не знаю, как он выглядит, хотя у меня есть довольно банальная догадка. Его тебе надо будет изгнать или как-нибудь нейтрализовать. – Ваня подал мне поводок. – Для этого тебе и понадобится Норд. Животные очень хорошо чувствуют существ тонкого материального мира. После этого ты должен будешь пригласить меня войти. Наверно, есть какая-нибудь ритуальная фраза, но я ее не отыскал. Главное – правильный тон, запомни. Даже если ты скажешь «твою мать» торжественно и гостеприимно, это должно сработать. Вопросы есть?
- А откуда ты все это… - начал я, но Ваня перебил:
- Потом, потом! Не по существу.
- Ладно, что мне сейчас делать?
- Держи Норда. Ключи, смотри, слушай и молчи. Идет? - и с этими словами он вынул из рюкзака свернутый газетный лист, раскрыл его и достал кусок мела.
Следующие пятнадцать минут я наблюдал, как ни странно это звучит, привычное зрелище. Я часто сиживал у Вани долгими зимними вечерами, когда он корпел над чертежами и выглядел так же, как и сейчас: сосредоточенный, губы поджаты, спина выпрямлена, а руки с поразительной точностью создают новый объемный мир на плоскости.
А потом меня продрал озноб, когда Ваня поднял голову с прикрытыми глазами и нараспев каким-то глухим грудным голосом начал произносить заклинание на непонятном мне языке, в котором, казалось, вообще нет гласных. Похоже на то, что он был в трансе.
Так или иначе, как только наступила тишина, я быстро, дрожащими пальцами, всунул ключ в замочную скважину и начал крутить его. Никакого результата. Я моментально вспотел, и тут же до меня дошло: в другую сторону, идиот! Замок щелкнул, и я потянул дверь на себя. Не без трепета заглянул внутрь. Никого. Обменявшись с Нордом взглядами (по-моему, нам обоим не хотелось Туда), мы перешагнули порог…
Прихожая, обставленная со вкусом и на широкую ногу, учитывая доходы среднего пенсионера. Ни души. Налево небольшая комната. Быстрый осмотр дает все тот же результат. Возвращаемся в прихожую и направляемся в зал. Я опять смотрю на щенка, вроде как спрашивая «И где они, твои существа тонкого мира?», но он спокоен. Нет, погоди-ка, шерсть на загривке встает дыбом, уши прядают, хвост поджимается. С чего бы вдруг?.. Входим в зал. Снова беглый взгляд, и … Кто это у нас там на шифоньере?
Ах, почему же над нами так довлеют стереотипы? Прямо мне в глаза смотрел черный-пречерный, без единого белого пятнышка, кот. Смотрел и смеялся. Нет, не скалился, не шипел, а именно смеялся. Стоило мне в замешательстве сделать шаг назад, как он спрыгнул на пол и опять воззрился на меня.
Я ждал каких-то действий от Норда. «Ну, что же ты, хваленый счетчик Гейгера, тоже мне, измеритель эктоплазмы! Ходи конем!». Но на лайчонка напал ступор, как, впрочем, и на меня.
И инициативу взял в свои лапы угольно-черный кошара.
- Welcome, - произнес он очень четко и членораздельно, но немного в нос. – I’m glad to see you here at my place. How can I help you?
Я неплохо владею английским и даже смог позавидовать его лондонскому произношению, но в тот миг из себя я выдавил только:
- Рашн, плиз!
Весь комизм ситуации дошел до меня только потом, и мы еще долго до боли в животе ржали с Ваней, когда я рассказывал ему этот эпизод. Но тогда мне было страшно и уж точно не до смеха. Кот, казалось, разочаровался во мне и начал тщательно себя вылизывать. Так продолжалось с полминуты, потом он резко остановился, взглянул на меня и, предварительно произнеся грязное ругательство, рыкнул:
- Ну, и что тебе надо? Приперся сюда со своей вонючей псиной, миаау, так уж говори быстрей и отваливай!
Да что ж это такое? Какой-то пожиратель вискаса меня будет отчитывать! Я размахнулся и кинул в нахала связку ключей. Кот моментально взвился в воздух, а опустился уже на одни задние лапы. Я в замешательстве наблюдал остальные метаморфозы: клыки и когти удлинились на добрые десять сантиметров; обособились большие пальцы на теперь уже руках; хрустнув, выпрямилась спина; под шерстью взбугрились огромные для существа таких размеров мышцы.
Я сглотнул комок горечи в горле, когда из кошачьего рта зазвучал неправдоподобно низкий голос:
- Я же предупреждал тебя, смертный! Но ты также упрям, как и все остальные, как была упряма и моя названая сестренка. Она не поверила мне, когда я сказал ей, что сегодня снаружи ждет гибель. И Ашурбаннапал не верил моим видениям и был низвергнут в прах. И тебя постигнет то же.
Мать моя женщина, мне в тот миг было наплевать на всех Ашуров и Бананарамов, о которых вещал демон. Мочевой пузырь все сильней и определенней давал понять, что если я не уйду сейчас, то мой организм за себя не отвечает. Я был нем, руки мои дрожали, поводок выскользнул из потных ладоней.
- Ибо гнев отпрысков Нергаловых, - продолжал распинаться мой судия, - сравним лишь с яростью крылатых львов, стерегущих врата в царство Его…
Почему-то я даже не удивился, когда Норд подался вперед, и его звонкий голосок разрезал рык «отпрыска Нергалова»:
- Не слишком ли ты велеречив, Баал?
А вот этот самый Баал удивился и даже очень, судя по тому, как он взвизгнул и весь подобрался.
- Беллерофонт? – вопросил демон, вжав голову в плечи; глазки его бегали.
- Иногда меня называют и так, - щенок помедлил, поднял голову и посмотрел на меня снизу вверх. – Слишком много впечатлений для одной ночи, тебе не кажется? Как насчет недолгого, но оздоровительного сна?
Я хотел сказать, что это даже совсем неплохо, и много чего я еще хотел сказать, но вместо того просто свалился на пол и моментально начал погружаться в сон. Краем глаза я еще видел, как дрожащего от страха Баала оттесняет к окну нечто белое и сверкающее, краем уха слышал, как кто-то толковал о нарушенном Равновесии, о неравноценном обмене материей между мирами и нелегальном оказании помощи энергетически экстраординарным индивидам, шантаже через повышенную сенсорику и так далее. А потом я просто провалился в беспамятство…
Очнувшись, я подумал, что давненько мне не снились столь странные сны. Впрочем, я похолодел и осознал реальность всего происшедшего, как только огляделся. Комната вокруг меня представляла, мягко говоря, нелицеприятное зрелище. Все детали интерьера были разбиты, раскрошены, повалены. На стенах были какие-то подпалины, а посредине коврового покрытия – лужа, от которой здорово воняло нечистотами. Норд лежал на перевернутом кресле и следил за мной влажными умными глазами. Интересно, он и правда разговаривает, подумал я.
Как только я поднялся, из носа у меня, но одному богу известной причине, хлынула кровь. Я осел на пятую точку и запрокинул голову.
- Можешь изложить мне свою версию происшедшего? – спросил я в большей степени себя, чем кого бы то ни было другого, но почти не вздрогнул, когда последовал ответ:
- Эгоцентризм, довлеющий над человеком. Силы распада, притягивающие химер. Ой, если спуститься до твоего уровня понимания, то ты мог наблюдать, вернее, не мог – я тому виной, очередную битву между силами Света и Тьмы, меж Добром и Злом, хотя, опять же, если подходить к этим понятиям в динамике их развития, то с определенностью нельзя сказать, где…
- Подожди! Подожди! – замахал я руками, сохраняя голову лицом к потолку, что со стороны, очевидно, смотрится весьма комично. – Какую роль во всем этом играешь ты? И кто ты вообще?
Норд зевнул и потянулся. По-моему, это я казался ему двухмесячным щенком, а не наоборот. Себе же я больше всего напоминал Алису, разговаривающую с кем-нибудь из персонажей сумасшедшего Зазеркалья.
- Все было сказано, и все имена были названы. Имеющий уши да услышит, - он опять потянулся, спрыгнул с дивана и, махнув хвостом, зашагал в прихожую. У дверного проема лайчонок обернулся. – Насколько я знаю, уже пять часов утра. Думаю, вы бы не хотели попадаться на глаза соседям, не так ли? Так что на твоем месте я бы поскорей привел в чувство своего друга и закончил бы все дела тут. Место все равно нехорошее, пропитавшееся колдовством, хоть я и отправил Баала ко всем чертям… В буквальном смысле. Да, и вот еще что: молчание дороже любых красивых слов, как говорит один мой знакомый. Я бы попросил тебя повременить с тем, чтобы рассказывать Ивану все обо мне. Достаточно, и того, что он увидит собственными глазами.
Я закивал, усердно и разбрызгивая кровь. Уж кому, как не мне, хотелось скорее попасть домой!
- Постскриптум, - добавил Норд, пропуская меня к все еще не очухавшемуся Ване, лежавшему на половичке перед дверью. – Поройтесь в письменном столе, что в ее комнате. Обрати особое внимание на нижний ящик.
- Ага.
Я наклонился над Иваном и посмотрел на его выпученные глаза. Да, представляю себя на месте соседа Любови Федоровны. Молодой человек, находящийся, по всей видимости, в состоянии наркотического опьянения, лежит перед ее дверью, на которой начертаны каббалистические символы. А к вечеру узнают, что их доброй соседки, «хлеб-соль бабушки» больше нет в живых.
- Ой, да что же это творится то!
- Да ведь тихая такая бабулька была…
- И угораздило ведь…
- Господи Иисусе, спаси и сохрани, спаси и сохрани!
Последнее - весьма занятная перспектива для ведьмы с шестидесятилетним стажем.
Ваню мне удалось привести в чувство лишь минуты через две-три. Он приподнялся на локте, огляделся, понюхал воздух и сказал:
- Путь свободен, я чувствую!
У меня создалось впечатление, что либо я сумасшедший, либо все вокруг меня. Я помог ему приподняться, всучил рюкзак в руки и, встав на порог, произнес:
- Твою мать! – вышло очень торжественно и гостеприимно.
Норд все это время лизал Ванины ботинки и нарочито – теперь-то я знал! – усердно пытался изображать из себя глупого щенка.
Он помчался впереди нас, когда мы наконец вошли (я поддерживал Ваню), и свернул в ту самую комнатенку, на которую я не обратил особого внимания. И зря, как оказалось: немного погодя мы уже были в среду обитания уходящего от нас поколения семидесяти пяти-восьмидесятилетних.
Я заглянул в нижний ящик замечательного письменного стола с резной крышкой из дуба и обнаружил там фотоальбом. Под ним лежал портсигар, увидев который Ваня сразу схватился за голову и сел на диван.
- Ты чего? – спросил я взволнованно.
Он застонал:
- Неужели непонятно? Все эти годы дедов портсигар оставался у нее, а ему эта карга подсунула другой, только похожий как две капли воды.
- Что с того? - я вытащил ящик и подсел к Ване. Норд уютно притулился у меня в ногах.
- Это как разветвляющийся алгоритм, понимаешь, задача с каким-то условием. Пока вещь объекта проклятия оставалась у субъекта проклятия, оно действовало, а теперь…
- А теперь оно не действует, все кончилось и хватит об этом, ладно?
Я открыл альбом. Он начинался еще дореволюционными фотографиями. На одной из них какой-то статный мужчина был запечатлен на охоте, целившимся из двустволки. Надпись сзади «Папа. 1913 г» дала нам понять, кто это изображен и кому он кем приходится.
Странно было смотреть на эти снимки с совершенно незнакомыми лицами, умными, наивными, циничными, красивыми и не очень, но почему-то всеми, как на духу несущими отпечаток своего времени.
На одной групповой фотографии Ваня отыскал своего деда: вихрастого улыбчивого парня, над головой которого висела табличка с надписью «Планы партии – планы народа».
На другой – суровые мужики в военной форме, вглядывающиеся в нас с выражением беспримерной отваги и энтузиазма, прикрывающих застарелое отчаяние и боль, и тоску по родному дому. «Ноябрь 1944 г. Сашенька за 5 дней до гибели».
Кто это? Ее муж, брат?
Еще несколько страниц. И вот они: человек, только что виденный нами в военной форме, и она… И какими теплом и лаской светятся ее глаза.
Выходит, Она потеряла Его?
Выходит, Она ждала, а Он не вернулся?
Выходит, ноябрь сорок четвертого похоронил не только Его, но и Ее? Ее любовь, Ее жалость, Ее милосердие и совесть.
Почему, почему Ей одной должно быть больно? Почему Она одна должна скорбеть?
Она, наверно, хотела детей, и не одного, и не двух. Она, наверно, хотела любить Его до старости и умереть с Ним в один день. А получилось так! Так кто имеет право обвинить Ее в содеянном, тем более сейчас, полстолетия спустя? Один Иван Афанасьевич мог бы сказать, как, где и почему он ужалил Ее, отбросил, воздвиг стену отчуждения, не попытался понять и помочь…
Позже Ваня рассказал мне, что вся злоба, вся обида и ненависть ушли из него как раз в тот миг, когда он осознал…
Перед уходом мы тщательно стерли мокрой тряпкой с двери все следы нашей ночной экспедиции, расставили, как смогли, все по местам в зале и, по молчаливому соглашению, не стали брать с собой ничего, кроме портсигара. Ключи Ваня положил под коврик, на котором еще недавно так мирно посапывал.
Без пяти шесть мы были у моего подъезда. Самые ранние трудоголики уже спешили по своим делам (хотя какие сегодня дела?), но нас вроде бы никто не обращал внимания.
- Спасибо тебе, дружище! – Иван протянул мне руку, которую я тут же пожал. – Ты знаешь, я многое понял этой ночью.
- И что же ты понял?
- Что зря я пожалел «Докторской» колбасы.
Мы оба заржали и долго не могли успокоиться. Сказывалось пережитое напряжение.
- Ну, я к тебе позже заскочу – заберу все остальное, - произнес Ваня, наконец перестав смеяться.
- Может, выбросить всю эту чушь и не вязаться с ней, а, Вань? Это ж тебе не шутки, сам убедился ведь!
- Да ладно, интересно все-таки!
- А что насчет самой бабушки?
- Не знаю. Я. Наверно, позвоню в милицию, сообщу о трагедии.
- Анонимно?
- Ясное дело… Вот что: ты иди, отсыпайся, а поговорим после. Надо перевести дух, мысли привести в порядок.
- Договорились.
- Ну, счастливо!
- Бывай! Норд, пошли!
- Щенок лукаво взглянул на меня напоследок и помчался вслед за хозяином, смешно перебирая лапами. Такими они мне и запомнятся навсегда: Ведьмаки с Лесной Поляны, худой долговязый человек, будущий архитектор, умница, преданный друг Иван и толстенький лайчонок Норд, посланец Света и демоноборец.
А я, я был рад, что сегодня воскресенье, и можно хорошенько поспать.