«Неужели можно вырасти, но так и не стать сильным?»
Рэй Бредбери, «Вино из одуванчиков»
Не думаю, что мне становится легче.
Нет.
Скорее всего, нет.
Это беспокоит меня также, как и раньше. Но возможно, я начал привыкать к постоянному его присутствию в голове. Я бы не сказал, что мои попытки заглушить его хоть сколько-нибудь удачны. Я бы не сказал.
Пусть, не смотря на то, что громкость усиливается, я пока не выполнил команды. Называйте это сопротивлением, но я не питаю никаких иллюзий. Просто я в жизни не слышал ничего удивительней.
Я никогда ничему не сопротивлялся. И если не выполнял чей-то приказ, то лишь по той причине, что был не достаточно напуган.
А испугать меня легко. Я даже думаю, не только меня - любого. Абсолютно любого. Я обычный. Нет, не надо этих россказней: индвидуум-вселенная, нет ни одной одинаковой ладони… Одинаковой, конечно, нет. Но кто сказал, что мы имеем право рассматривать свои ладони, как отдельные единицы, а не, как грязь из которой слеплены столетия?
Я вывел теорию, разорвавшую дядюшку Фрейда, словно комара, напившегося крови.
Вовсе не желание присосаться к чьему-то озябшему телу управляет нами.
Страх. Только. С самого начала. Ужас – вот первейшее чувство, с которым мы выскакиваем из липкой материнской промежности, наполняем легкие воздухом, плачем, сосем молоко, произносим «агу», исполненное страха… Мы боимся отца, темноты, докторов, света в замочной скважине, учителей, собак, перемен, смерти, увольнения, копоти, укуса змеи, жизни, скопления людей, молчания, сглаза, фашистов, вакуума, растолстеть, вампиров, острых предметов, одиночества, будущего, жалости, Апокалипсиса и того, что он никогда не наступит …
Свобода выбора состоит только в том, что мы сами выбираем, чего бояться. Красочные каталоги ужасов к нашим услугам с первых минут. В широком ассортименте страхов вы можете отыскать объект боязни на любой вкус: от самых примитивных, животных, инстинктивных до возвышенных, интеллектуальных, хотя и не менее мерзких в эксплуатации..
Мир не делится на хороших и плохих, добрых и злых, желтых и каштановых. Все намного проще. Мир делится на тех, кого боимся мы и тех, кто боится нас. Причем первых куда больше, чем вторых, как бы мы не старались плодить подневольных мальчиков и девочек, которых с пеленок заставляем барахтаться в ознобе ужаса. Ведь должен же и нас кто-нибудь бояться!
Но объектов для страха всегда больше, всегда, всегда намного больше.
Везде, во всем заложена причина для нового страха, против которого нет вакцины. Мне ли рассказывать Вам?
Каждый кирпич, каждый шершень, книга, лекарство, дерево, официант, сон, язык, поезд, примета, старуха, волосы.
Всё. Просто всё.
Подло лгут те, кто утверждают, будто детство – самая счастливая пора. Нет ничего невыносимей детства, когда, неискушенные, мы набираем в свои глазницы страхи, словно смородиновые ягоды – в горсть.
Никогда не кричим громче, не бежим отчаянней, не плачем так надрывно, как в детстве. Детство – самое жестокое время, - время, когда мы еще не знаем, что страхи – наши вечные спутники, как родимые пятна, как ногти, как крик «молоко» по утрам. Мы еще не умеем жить с ними, более того – и не подозреваем, что с ними НУЖНО жить. Всегда. Мы серьезно надеемся, что, повзрослев, страхи отступят, как облупившаяся краска с пасхальных яиц.
Мы и не знаем, что лучше привыкнуть бояться и жить одновременно, помахивая шляпой, управляя автомобилем, стоя под душем, закуривая, целуя женщину…
В юности все раскрывается. И, пожалуй, это самое горькое открытие. Необходимость жить в состоянии вечного ужаса. Вот что выясняется.
Но это открытие внезапно дает хрупкую иллюзию свободы: мы (если можем) отказываемся от старых страхов, уступая место новым.
Девушка боится, что она не выйдет замуж, что ее изнасилуют, что никто ее не захочет, и красота не вечна, других женщин, старости, пауков, пустых ведер, косоглазия, матери, ночных визитов, любви, похоти, отсутствия, любви, черенков, любви и любви…
Юноша боится, что никогда не будет заниматься любовью, что женщины его ненавидят, что он нравится мужчинам, и что мужчины нравятся ему, и что об этом кто-нибудь узнает, что он погибнет на войне, что войны никогда не будет, облысеть, что все женщины лживы, женщины несут с собой любовь, что нет никакой любви, а есть пустота, любовь, пустота, любовь и любовь….
Зрелость делает последнее предупреждение.
Все сбывается.
Страхи обыденны.
Любовь - именно то, чего нужно было бояться. Потому что она есть. И потому что она кончается. Все конечно. Присутствие конечно. Чувствуешь, как высыпаешься в стеклянную колбу, словно желтый песок. Древний прибор для измерения времени, на самом деле, ничего не измеряет. Он - такая же жертва страха, как ты сам. Невозможно измерить Время, нельзя измерить Страх. Но, измеряя, можно увеличить.
Также и с любовью.
И, оглядываясь назад, тоскуешь по прежнему, родному, детскому страху – страху пустоты… Когда полагал, что ничего не случится, что она не придет, не наступит, что все так и будет идти - равномерно…
Не бывает. Любовь не может отсутствовать. Рано или поздно она приходит. Пустоты не существует. Есть вечная злая наполненность. Нами движет стремление освободиться, снова стать пустыми и уснуть вольными от вечного ужаса. Но так не бывает.
Она явилась в мой дом, когда я умножал свои страхи на количество птиц, пролетающих в стае. Она пришла ко мне, когда теоремы не нуждались в доказательствах, а аксиомы боялись теорем. Она переступила мой порог, когда я был крепок, словно орех, упавший в пыльную траву – собственных хрипов и кошмаров. Она положила мне руку на плечо, когда я перестал быть материей, и превратился в лучевой сгусток с синими жилками – эпицентр ненужных мыслей…
И тогда она наклонилась надо мной. И ее волосы коснулись моей шеи, потом подбородка и я видел, как открывался ее рот, видел, как сверкнули мокрым блеском сточенные квадратики зубов, привычно ежась от страха, но уже не сжимаясь – некуда, некуда было сжиматься, я стал точкой…
тогда я услышал голос, который ежесекундно звучит у меня внутри, повторяя слова, смысл которых не умею постичь. Но я ощущаю всем телом, как лопаются кожаные ремни на моих запястьях, слабеют шоры, начинается отлив, кровяное давление падает, словно мяч, упущенный в воду, что-то бьет по глазам и я не могу поверить, что я слышу это, что она снова и снова говорит мне это – так просто будто это и есть Правда…
Она говорит мне: Любимый.
Не бойся.
Не бойся.