Кролики уверены, что занимаются любовью,
а на самом деле их просто разводят.
Мы думаем, что читаем.
Пастух всегда выводил своих овец пастись на конопляное поле. Он брал с собой старый кассетник, работающий от четырех батареек и включал записи Боба Марли. Овцы, наевшись конопли, сбивались в кучки по интересам, начинали травить анекдоты, танцевать регги и ржать, как кони. Ни у одной овцы не возникало желания отбиться от стада, и уйти куда-нибудь в горы, где, как известно любому пастуху, очень трудно найти заблудшую овцу. Такое положение дел вполне устраивало Пастуха.
Иногда Пастух брал с собой свою Собаку, если она была в хорошем расположении духа, и если в это время у нее не было сеанса медитации с галлюциногенными грибами по методу Дона Хуана, который она временами устраивала на заднем дворе скромного домика своего хозяина. Собаке нравились сеансы такой медитации. Да что там медитация! И просто так, безо всякой медитации, Собака Пастуха любила грибы. Собственно, это все, что она любила. Хотя, нет, не все. Еще она любила ганджу. Притом, сильно любила. И еще она любила читать, да. И еще любила ходить с Пастухом в поле. Гм, получается, что у Собаки был очень даже широкий круг интересов.
К сожалению, Собака редко прерывала свои занятия медитацией, и когда Пастуху удавалось заполучить ее в свое общество, он этому ужасно радовался, но старался скрывать свои эмоции. Собака считала, что эмоции – это то, что следует держать при себе, а Пастух всегда прислушиваться к тому, что говорила Собака.
В этот раз был как раз такой случай. Пастух и Собака вдвоем вели отару овец к конопляному полю. Пастух нес под левой мышкой шахматную доску, а в другой руке у него был кассетный магнитофон. Через плечо Пастуха была перекинута дешевая сумка из кожзаменителя с надписью «Calvin Clain». Здесь, вдали от людей, никому не было дела до того, была ли эта сумка фирменной, или ее купили на местном развале. Пастух молчал и задумчиво глядел на цепочку гор, уходящую вдаль, туда, где солнце скрывается за горизонтом, чтобы взойти следующим утром с противоположной стороны, на востоке.
- А что, Собака, правду говорят, что Восток – дело тонкое? – спросил Пастух.
- Истинная правда, сын мой. А зачем ты это спросил? - Собака внимательно посмотрела на Пастуха своими мудрыми глазами.
- Да просто так. А насколько тонкое?
- Ну, как «Алхимик» Коэльо.
- Йохарный кибастос! – удивился Пастух и снова замолчал.
Босые ноги Пастуха устало вращали землю, и отара неумолимо приближалась к пастбищу. В полном молчании, погрузившись в свои мысли, Пастух и Собака расположились на привычной утоптанной залысине. Перед тем, как окончательно усесться, Собака некоторое время садилась, вставала, переходила на другое место и снова садилась и снова вставала. Наконец, Собака села в том месте, которое показалось ей единственно правильным. Именно так советовал Дон Хуан в книжке Карлоса Кастанеды, которого Собака уважала и считала кем-то вроде своего гуру. Пастух включил магнитофон. Овцы, услышав знакомые звуки, весело разбрелись по пастбищу.
- Ну, че, доставай. – Собака приняла позу лотоса и помахала передними лапами, указывая на мешок.
- Опять не успели прийти, а тебе уже «доставай»! Какого хрена тебе этот ганджубас сдался? Странный вы народ, мудрецы! – Пастух покачал головой, но все-таки снял с плеч свой мешок и протянул его Собаке.
- Почему только ганджубас? И ганджубас, и грибочки. Эх, грибочки! Практически, пейотль! Их уважать надо. Люди говорят, они многое рассказать могут. Только рассказывают они символами. Каждый раз, когда их ешь - будь начеку, смотри и внимай. Может, что полезное увидишь. А что увидишь – то и есть правда и твой Путь, как на ладони. Запоминай и следуй. Я всегда так делаю.
Собака порылась в мешке, достала то, что ей было нужно и, забив косячок, раскурила его с явным удовольствием. Через некоторое время Собака достала грибы и, заглотив пол сотни штук, протянула остаток Пастуху.
- Бери, ешь.
Пастух съел. Снова немного помолчали. Собака затянулась и, выпустив дым через уши, обратилась к Пастуху:
- А скажи-ка, ты хотя бы Ошо читал?
- Нет, - Пастух стыдливо опустил глаза, - Мы в школе такого не проходили.
- Еще бы!
Собака сделала вторую затяжку, и стряхнула пепел на землю:
- Ты столик-то раскладывай.
- Ах, да. Совсем с тобой все забудешь.
Пастух виновато посмотрел на Собаку, сидящую перед ним, и положил на траву раскрытую шахматную доску:
- Давно не играли, кстати.
Рисунок на шахматной доске был почти стерт. В середине доски совершенно не было видно разницы между светлыми и темными клеточками.
- Любая игра суть азарт. Азарту трудно сопротивляться. Он трухлявит волю. Поэтому я не играю. Заметь, даже в боулинг. - Собака помолчала, будто раздумывая, что бы еще добавить к сказанному, но, видимо, ничего не придумала, и просто кивнула в знак завершения своей мысли, - Теперь горилку.
Пастух подтянул к себе мешок, вынул из него бутылку «Флагмана» и два граненых стакана, и поставил все это на шахматную доску.
- Ты все эту бурду пьешь? – усмехнулась Собака, - нисколько ведь не вставляет! Ты давно был на скотном дворе, вообще?
- С неделю, кажется.
- Вот, - Собака затянулась, но на этот раз выпустила одновременно два облачка дыма через нос, придав одному облачку форму равнобедренного треугольника, а другому – правильного квадрата, - Вот я и говорю, что нормальные люди такое гэ уже давно не пьют.
- А что пьют?
- Известно что. Савельич делает отличнейший самогон, доложу я тебе. В крайнем случае, в «Пятерочке», той, что поближе, можно «Вальс Бостон» не за дорого взять.
Пастух смущенно взял в руки водку:
- Ну, так что делать-то?
- Разливай, раз уж принес. Огурчики ты, конечно, забыл.
- Йооооптель! Забыл. Ну, извини в последний раз!
Собака недовольно покачала головой, сделала затяжку, выпустила дым и стряхнула пепел:
- Но только в последний раз. Ты меня понял.
Водка полилась в стаканы. Пастух и Собака молча чокнулись друг с другом полными стаканами, выпили до дна, крякнули, и Собака снова крепко затянулась своим косячком.
Прошло пол часа. Разговор плавно перетек от баб к работе и от работы – к философии. Если бы не исключительная эрудированность Собаки, не изысканная словесность и не обилие философских терминов, которыми она предпочитала изъясняться, то такой разговор можно было бы назвать беседой «за жизнь». «Но, ведь не все так просто у настоящих мыслителей!» - подумал Пастух и, наверное, в чем-то был прав.
- Старое! Новое! О вкусах не спорят! Какая глупость! Друг мой! – Собака затянулась, выпустила дым, и продолжила – У меня есть правило трех «Ка». Это то, что я читаю, и тебе советую. Кастанеда, Коэльо и Куатье. Конечно, это не все, но этим все сказано… Слушай, что за грибы? Никак не вставляет. И водка твоя – что вода. Ну, так вот, о чем это я? Ах, да. Три «Ка». Может быть, ты не все поймешь, но кое-что тебе станет ясно в этой жизни. В этом – мудрость. В этом вся философия.
- А как же Гегель, Кант?
- Гегель! Ты меня удивляешь, друг мой! Даже сильнее, чем грибы… Правда, что за ерунда? Не вставляет никак! Налей еще водки.
- Но…
- Какие могут быть «но»? Если хочешь знать, то вот что я тебе скажу. Я Гегеля не читала, но не надо выпить моря, чтобы знать, что оно соленое. Конечность превращений формы противоречит диалектическому методу развития идеалистической концепции! Это в любом учебнике философии написано, - Собака посмотрела на овец, постепенно собравшихся вокруг собеседников, и с интересом наблюдающих за развитием прений.
- И всем присутствующим это должно быть понятно, я так полагаю, - добавила Собака. Овцы оживленно закивали головами.
- Тебе еще налить? – Пастух потряс бутылкой перед Собакой.
- Нет. Больше никогда не покупай эту ерунду. Да, а у кого ты брал грибы? Совсем не вставляет.
- Ну… Грибы-то уж должны быть хорошими. Я у Савельича брал.
- Не может быть. Где приход? Это фуфло. Тебя надули. В следующий раз я свои возьму… Да. О чем мы говорили? Вот. О литературе. Настоящая литература – это все вот эти люди. Коэльо, Кастанеда, Куатье. Да. Кундера, конечно же... Совсем не вставляет! Савельич тебе не опят, часом, продал? Да, так вот, настоящая литература… О-паньки! Ты видишь, Пастух?
- Где?
- Вон, там.
- Идет к нам?
- Ага, – Собака поджала хвост, - Ты знаешь, кто это?
С горы спускалась человеческая фигура, облаченная в сюртук, какие носили в девятнадцатом веке. Фигура приближалась к собеседникам, и когда уже стало возможным разглядеть бородатое лицо человека, Пастух тихо сказал:
- Мать твою! Это ж Достоевский!
У Собаки отвисла нижняя челюсть, а к губе прилипла недокуренная сигарета:
- Вот это глюк, так глюк! Всем глюкам глюк!
Достоевский подошел к Собаке, вынул сигарету у нее изо рта, затянулся, выпустил колечко дыма, прилепил сигарету обратно к собачьей губе, и сказал:
- Что для вас откровение, то для нас – повторение. Товарищ Ленин очень правильно заметил насчет первоисточников.
После этого Достоевский хитро подмигнул, и ушел в поле. Пастух и Собака молча смотрели ему вслед, пока голова великого писателя не скрылась в буйных зарослях конопли. Собака первая нарушила молчание.
- Я все поняла.
- Что ты поняла?
- Я поняла.
- Что?
- Боже, как я ошибалась! Я это поняла.
- Ошибалась? – Пастух недоуменно пожал плечами и указал на водку - Будешь еще?
- Нет.
Собака встала, отряхнулась, и быстро пошла по направлению к дому. Овцы, притихшие, и не совсем понимающие, в чем дело, сгрудились вокруг Пастуха, и ждали, что скажет хозяин. Пастух вынул из магнитофона кассету, и перевернул ее на другую сторону. На другой стороне был записан финал «Песни года 2004».
- Вот и слушайте, дуры.
На следующий день Пастух и Собака снова вместе шли пасти овец. Собака сосредоточенно курила. Она несла с собой в плетеной корзинке потертый томик «Братьев Карамазовых» и полное академическое собрание сочинений Гоголя, выменянное на мешок сахара у Савельича. Из кассетника Пастуха раздавались звуки «Маленькой ночной серенады» Моцарта
- Послушай меня, Пастух. Послушай меня. Я никогда не ошибалась в разгадывании символов. Классику читать надо, классику. Точно тебе говорю. Во всем должна присутствовать классика.
Собака вынула изо рта докуренную сигарету, бросила на землю, затоптала окурок лапой и достала следующую. Если бы овцы умели читать, они бы прочли название на пачке. Кажется, это была «Прима».