Вот когда думаю о холодильнике, о котором вовсе не думаю, -
пишу и мечтаю низвергнуть в русло бурлящий стих, -
неравномерный, порожистый, холодный и кипящий,
как водя в котелке над живой лавой…
А низвергаю лишь воду с солями и ветошью языка,
лишь полутемное, мирно текущее месиво,
что и то слишком громко сказано, - раствор, быть может,
термином химическим обходясь вольно и нестрого…
И не пугаю соседей поэтическим шумом,
и в мастерской моей нет стен, кушеток, ламп, кистей,
красок, холстов, мольбертов, мастихинов
и раскинувшихся в величии и безликости полотен…
Только в книге про студентов есть эта мастерская,
а моя низвергнутая некипящая река несет только мутные воды сравнений –
не литературных с разновидностями, но простых,
псевдо-бессловесных, подсознательных, грустных…
Продуманных соединений и стелящихся сорняков,
а еще потерянная в середине буквы, как неделимой частицы,
нет! буквы в совокупности со звуком, мысль,
которую никто никогда и ни при каких неумолимых не найдет
на пыльном сидении автобуса или в кафе на столике,
или на прилавке в булочной, что напротив дома,
забытой, оставленной, потерянно-родной
ожидаемой за разумное вознаграждение…
Ей не суждено быть в чьем-то кармане,
или на дне сумки, врученной владельцу.
Потому, что соли раствора реки
приняли ее в свое химическое единство и она –
лишь элемент с индексом или без и не пригодится самостоятельно,
не воссияв, но осветив дно, по которому она катилась
и след, что она выскоблила и что еще не успел замыться
прожорливой водой, жаждущей чистоты и скорости,
не заботящейся о своем дне и его рельефе…
И холодильник остановился, и только стол скрепит,
и все в доме спят, и я сейчас улягусь и утону,
и реинкарнирую в другой реке зеркальным карпом,
пойманным на удочку зоологом-экспериментатором.
И как только он сосчитает чешуйки на моем теле я задохнусь
и снова вынырну в беспокойности и прохладности скуки,
которая заявляет свое право называться покоем.
И там, в следующей реке мне скажут улитки и пиявки,
что пора обедать, и я высосу кровь из чьей-то ступившей в воду пятки,
и меня раздавят одним звучным хлопком,
и первое, что я, после прогулки по туннелю со светом услышу,
будет: «Я не рублю в этом, извини…»
И мне станет грустно и нелепо, потому что не захочется понимания и близости,
а я получу только всего-то равнодушие и отдаленность
и вспомню Гамлетовский монолог, и вскрою себе вены.
А потом мне расскажет площадной кот про свои похождения
и взбирания на площадных кошек, и взберется на меня,
и я обрету покой и круг приостановится,
я обзаведусь котятами, которых утопит в жиже знакомая дворничиха.
В утешение площадной лизнет мой нос и опять зайдет сзади,
прорычав что-то странное. Рядом с рекой.
Прямо у воды. Где тихо.