Я был всего лишь их соседом по даче в местечке Юсикирко, в Южной Финляндии. Тем летом я рано переехал в деревню. Май уже вовсю танцевал, протягивая первые неуверенные листочки к небу.
Вечером я вышел поразмять ноги. И недалеко от темной часовенки, возле желтых сосен, встретил эту сразу поразившую меня пару.
Он – большой, застенчивый, с плавным гармоническим лицом и ясными глазами. Раскланялись, познакомились. Художник, футурист, Михаил Матюшин. И она – приземистая, некрасивая, с высокими монгольскими скулами и страстными, широко посаженными глазами. Его спутница, жена, тоже рисует, пишет стихи и прозу – Елена Гуро.
Отчего при таких-то выдающихся скулах, ее папа-генерал был происхождением немец?! – тайна сия неизъяснима. Наверное, это подтверждает тот факт, что татаро-монголы глубоко врезались в сердце Европы.
День за днем, потихоньку-помаленьку мы стали сближаться. По вечерам я навещал их. Чаевничали.
У них была просторная открытая веранда. Под зеленой лампой фланировали мотыльки. В такт восклицаниям Елены. Она мило картавила:
– Знаете, вчера оказалась рядом с конюшней барона Майзеля. И одна лошадь меня притиснула, когда я проходила мимо. Я сильно испугалась и вырвалась прочь. А потом поняла: ей всего лишь хотелось освежить измученные губы в моей корзинке с зеленью! О, как мне стыдно! Из трусости я совершила жестокий, неделикатный поступок. Я так благодарна ей за то, что радость ее была невинна. И что она никого не хотела обременять в этот нежный и робкий вечер…
Тут глаза Елены распахнулись вдохновенно, и на секунду она оказалась истинной красавицей. Муж смущенно и влюбленно поглядывал на нее. Она меж тем продолжала:
– Как славно, что мы нынче рано приехали сюда. В городе столько мусорных знакомств. А все жадность в постижении новых лиц! И, как следствие, – глубокое разочарование. Они точно паразиты, утягивающие силу души. А вся жадность из-за чего?! От боязни одиночества и от малодушия. Но одиночества нигде в мире нет! Стоит душе расположиться в примолкнувшем чистом воздухе и… сразу соединяешься со всем и всеми, что родственно тебе.
– Не испуг ли это перед жизнью, Елена Генриховна? – спросил я после паузы.
– О, нет! – словно пропела она серыми глазами. – Надо просто уметь во все это поверить!
Чудесный ответ. Я берегу его в своем сердце до сих пор.
Неумолимо подкралась осень. Словно тайные голоса шептали по всей округе: «Пора, пора…»
Дачники засобирались на зимние квартиры. Повсюду, в деревянных домах, стоял терпкий запах антоновских яблок. Волглые небеса дышали покоем и тишиной.
Уезжали мои соседи. Договорились видеться в городе, да какое там!
– Пообещайте, – ясно пела Елена, – что будете зимой бывать у нас… Взгляните, вот и небо – свидетель наших обещаний. Такое оно близкое, а в нем поселились наши надежды. До свидания!
Они уехали. А на следующий год я по воле сердечных обстоятельств уже перебрался в Ригу.
Промелькнуло еще несколько земных лет. Как-то в день рождения мне преподнесли книгу: «Трое». Обложка и иллюстрации были сотворены небезызвестным кудесником Казимиром Малевичем и посвящены уже… памяти футуристки Гуро, увы. Свои произведения, рядом с этой неизъяснимой женщиной, поместили Велемир Хлебников и Алексей Крученых.
В тот вечер я поскорее скрылся от гостей, сославшись на нездоровье, и, взволнованный, до утра просидел над книгой, впитывая строки Елены. Она словно снова беседовала со мной, интонируя райски и небесно:
«И что же еще?
Еще принять мир, принять мир смиренно – со всеми, словно никуда не идущими, незначащими подробностями…
Когда зовут – значит им тебя надо зачем-то. Из оттеночков (осколочков) едва видимых, едва ощущаемых, складывается шествие жизни. Надо верить в жизнь».
20 – 22 августа 2004