или Смерть Алексея Ивановича
– Да, ничего, Витюша, – не боись за меня, проживу... как-нибудь... – заскорузлая рука его сделала плавное движение в воздухе, – и не такое сносили, и хлеба досыти не ели... Теперя хлеба ... во!
Старческий голос задрожал. Та же неуёмная рука потянулась сначала к заострённому кадыку, а потом махнула над глянцевой лысой макушкой, обрамлённой свалявшимися седыми кудельками. Он потянулся к старой сумке, сшитой ещё его старухой лет двадцать назад из вконец изношенного, но некогда модного плаща ткани «болонья», извлёк из её недр полбатона белого, заплесневелого с одной стороны и, выложив на клеёнку стола со стёршимися от времени узорами, предъявил сыну.
– Теперя хлеба завались! – он опять замахал, но уже двумя руками, – в мусор даже белый выбрасывают! Эх!
Старик взял в руки заплесневелую часть батона, внимательно разглядывая позеленевшую поверхность, а узенькие выцветшие глазки подёрнулись влагой:
– Вот такого куска хватило бы сёстрёнке моей Иришке... я тебе говорил ... в сорок втором померла... маленькая была ... не давали и десяти... а она тринадцати, ну, маненько не дожила до четырнадцати... Мы погодки были... А потом одна за другой... две похоронки... сначала на деда твово ... потом на большака дядю Егора... Вот и остался я один с мамкой, бабкой твоей... Да и она... совсем недолго задержалася на этом свете ... испереживалась вся и здоровье надорвала сильно... стала чахнуть, чахнуть, иссохла ... год только и протянула... Царствие ей небесное...
Он повернулся всем своим сухим сгорбленным телом к дешёвой иконке, купленной в подземном переходе, но креститься отчего-то не стал. Только внимательно посмотрел в лик богородицы, словно собираясь побеседовать с ней о сокровенном.
Сын старика – Виктор, крепко сбитый мужчина тридцати семи лет в далеко не новой, но тщательно отстиранной опрятной розовой сорочке и отутюженных светлых брюках с аккуратной и почти незаметной штопкой на правом колене брезгливо покосился на белый хлеб на столе и стоящее рядом оцинкованное ведро с размоченным чёрным хлебом.
– Ты не ходил бы по помойкам, батя! Ведь пенсию получаешь. Я... честное слово... помогу... Сейчас кредит за телевизор закончится, Нина на работу устроилась. Вот у меня есть... пятьдесят рублей!
Виктор достал из брюк потёртый кошелёк, с готовностью извлёк одну бумажку. Однако старик запротестовал:
– Нет ... не надо.... вам нужнее... Ты говорил... машину чинить тебе... на новую собираете... Васятке осенью в школу... в шестой уже ...купи лучше ему чего... Да вот, кстати, напомнил – внучонку гостинец.
Он отворил дверь старого кухонного шкафчика, достал пакетик дешёвых леденцов, протянул сыну:
– Передай. Скажи от дедушки. И спроси, почему не заходит...
– Ладно.
Закрыв дверь за сыном, дед вслушивался, как натужно гудит мотор лифта, как спускается на нём с седьмого этажа Виктор, а через минуту заводит мотор своих «Жигулей» шестой модели и отъезжает, чтобы вернуться сюда не раньше, чем через две недели. Что ж, ему не привыкать, вот уже десятый год как овдовел и живёт один в однокомнатной квартире, в которую посчастливилось въехать после того, как их старый барак, где жили с самой войны и вырастили двоих сыновей, окончательно обветшал и пошёл под снос.
***
Он прошёл к столу, открыл ящичек, достал острый нож, срезал зелёную плесень. Отломил от очищенного батона кусочек, в задумчивости пожевал, недоумевая. Присев на табуретку, внимательно посмотрел в окно, на мусорные контейнера, где буквально три дня назад ему посчастливилось обнаружить тоже половину, но от чёрной буханки. Хлеб был чёрствый и потрескавшийся, но без малейших следов плесени.
Когда впервые он подошёл к контейнерам с мусором? Трудно вспомнить точно... Должно быть, в то злополучное время спустя два года после выхода на заслуженный отдых, когда аж на целых три месяца задержали выплату пенсии. У него и своя технология поиска была разработана. Вот в прихожей палка с прикреплённым острым наконечником. Этим нехитрым приспособлением он до дна прощупывал каждый из шести стоящих во дворе контейнеров. На промысел выходил дважды в день - примерно к одиннадцати утра, когда рабочие заканчивали опорожнение бункеров подъездных мусоропроводов, и вечером перед заходом солнца с нехитрым расчётом на жильцов пятиэтажных домов, до позднего вечера со стуком выколачивающих помойные вёдра о края контейнеров ввиду того, что в их домах мусоропроводов не было.
Из всего многообразия мусора он выуживал бутылки и куски хлеба, а другими объедками и огрызками брезговал, хотя в предпраздничные и праздничные дни иной раз диву давался. Попадались и почти целые, надкушенные скорее всего кокетливыми девичьими зубками янтарные куриные ножки, и явно неумело срезанная с большим слоем сала свиная шкурка, и наполовину съеденные огромные яблоки со следами губной помады.
Не брал он ни книги, ни журналы. Этим занималась Патриция Андреевна, филолог с университетским образованием, работающая в своё время редактором в книжном издательстве. Которое так и не сумело приспособиться и перейти на выпуск книжной продукции пользующейся теперь спросом, приказав долго жить. Она выходила чуть позже и присаживалась на деревянный ящичек у крайнего контейнера, а он громко сообщал об очередной интересной находке.
– Обратите внимание, Алексей Иванович! Какая тревожная наблюдается в нашем обществе тенденция! – церемонно обращалась она, глядя поверх круглых очков на отобранную из мусора литературу, – в начале этой так называемой перестройки какие книги люди выбрасывали на помойку? Марксистов-ленинистов, «Малую землю» Леонида Ильича с материалами съездов и конференций да сборники «В помощь пропагандисту-агитатору». Потом очередь дошла до Маяковского. Ну, это я ещё могу понять - я его не люблю за издевательство над языком, этакие неологизмы и неприкрытое заискивание перед властью, да и многие не любят. Год назад мы с вами обнаружили на помойке дешёвое издание Байрона. Клеёный переплёт, шитье «в тачку». Что же, подумала я – не все любят читать зарубежных классиков в переводе, да порой и перевод бывает не вполне удачный. Может быть, не приглянулось полиграфическое исполнение.... Но вчера! Вчера вы любезно предложили мне из одного из этих баков прекрасно сохранившийся томик Есенина!
Она укоризненно покачала головой и долго ещё беззвучно шевелила губами. Может быть, в памяти всплыли любимые строчки поэта...
***
Значительную часть собранных кусков хлеба он заливал дома в ведре обычной водопроводной водой. И затем выходил с ведром во двор кормить голубей и воробьёв. А они привыкли к чудаковатому старику и спешили со всех сторон. Он стоял, наблюдая, как птицы расклёвывают угощение, которое совсем недавно находилось среди зловонного мусора, не в силах скрыть довольной улыбки.
Досаждали мальчишки. С криками «Эй, помойник!» или «Дед-помойка» они кружились вокруг него и во время поиска хлеба и во время раздачи корма птицам. Он старался не обращать на них внимания. Чего с них, глупых, возьмёшь. Ни холода, ни голода не видели, никто у них не умирал от недоедания. Вот и слава Богу, что не видели тот ужас, что выпал на его долю!
Иногда старик для вида топал ногой и грозно замахивался, но вид его был настолько карикатурен, что это вызывало у сорванцов ещё больший восторг. Впрочем, скоро им надоедало дразнить деда, и они переключались на другие занятия, а летом и вовсе пропадали на речке.
В один из осенних вечеров, когда небо из под набухших век кропило надоевшим дождём, а промозглый ветер отбивал всякое желание выходить без особой нужды на улицу, и лишь собаководы прогуливали своих питомцев, Патриция Андреевна вышла из своего подъезда и проговорила, обращаясь непонятно к кому:
– Второй день я не вижу уважаемого Алексея Ивановича. Второй день!
Очевидно, она поделилась с кем-то ещё, и уже через час дежурный слесарь в присутствии участкового и двух соседей без особого труда вскрыл ломиком и монтировкой деревянную дверь и потянулся за носовым платком, брезгливо морщась от сладковатого запаха.
На похоронах и народу совсем не было. Кучка старушек да два взрослых сына, один из которых – Серёга пил горькую, разошедшись с последней женой, и на печальной церемонии еле стоял на ногах.
С могилой и транспортом помог завод, на котором двадцать лет трудился до самого выхода на пенсию покойный. Вездесущие старушки сначала долго судачили: как это будут выносить с седьмого этажа? И отчего в новых домах ничего не предусмотрено, приводя в пример соседний шестнадцатиэтажный дом с вместительным вторым грузовым лифтом. Округлив глаза передавали друг другу сногсшибательную новость о зашитой в матрасе старика огромной сумме денег, которой хватило бы на три новых машины. Но старик всё расписал в своей предсмертной записке. Треть только – сыну Виктору на новую машину, а остальную сумму завещал разделить поровну внучатам Васятке и Игорьку «на учёбу в ниверситетах». И совершенно обошёл сына Сергея, обосновав свою позицию и приписав жёстко: «Серёге ничего. Всё равно пропьёт!»
Очень скоро о старике забыли. Его место у мусорных контейнеров никто не занял, хотя жить лучше не стали, и оно пустовало. Лишь изредка Патриция Андреевна, сидящая у окна за чашкой чая и вспоминающая порой своего доброго знакомого, наблюдала, как один и тот же небритый субъект искал в контейнерах бутылки, но везло ему не очень. Виктор затеял обмен квартиры и пару раз привозил на своей новенькой машине «Жигули» десятой модели золотистого цвета каких-то деловых и весьма озабоченных людей.
Голуби и воробьи, поначалу долго ожидали в обычное своё время кормления доброго деда. И, не дождавшись, недоумённо покидали место, где за долгие годы на асфальте образовалось заметное пятно. Они прилетали так несколько дней, а потом как то незаметно переключились на поиски другой пищи.
Так получилось, что перед выборами мэра города во дворе решили обновить асфальт, и вскоре уже ничего не напоминало о старике в обычном городском дворе, где мощный джип соседствовал с дребезжащей «копейкой», а богатство и роскошь, не успевшие переехать в загородные трёхэтажные коттеджи, – с пронзительной нищетой и отчаянием.
май 2001 г.
г. Челябинск