Антония, бросающая тень. Тень ведьмы. Книга Антонии. Ч. 5

Я возношусь на небеса к самому Солнцу.
( из заклинаний индейцев гвахарибо)

Антошка, Тони, Антония! Лукавая зеленоглазая мордочка расплывается в улыбке. Все зовут ее по-разному, и ей это нравится. Ей кажется, что в доме живут три рыжеволосых девочки сразу.
Антошка, любимица деда, названная в его честь. Она любит погрустить, помечтать, послушать воспоминания деда о своем детстве, или сказки, услышанные им от матери, Анастасии Михайловны, и все это на русском языке, кото¬рому дедушка Антон ее терпеливо учит.
Тони любит веселье и кокетство. Она болтает с дедом по-французски, изящно грассируя, словно родилась в Париже. Именно Тони задумывается каж¬дое утро, что ей надеть. Она обожает рискованные сочетания цветов и несов¬местимые вещи, и соединяет это с большим вкусом. Она же вертится перед зер¬калом, когда никто не смотрит.
Антония! Это бабушкина внучка. Она напевает по-испански колдовские за¬говоры, умеет снять сглаз и вылечить лихорадку. Антония знает противоядия от змеиных укусов и может унять сердечную боль. Этому ее учит бабушка. А еще Антония знает, как бросить Тень ведьмы. Бабушка этому ее не учила и не по¬дозревает о ее умении. Но Антония пока не задумывается о своих способнос¬тях, бабушку же она побаивается и не признается, что способна на такое. Не знает бабушка и того, что у Антонии есть покровительница. Это не ангел, а самый настоящий дух по имени Мария Эсперанса. Та, что подарила Антонии в день ее рождения свои четки из хрусталя и гематита, а теперь следит за ней, вовремя приходя на помощь. Если бы не она, Антония успела бы натворить немало дел. 
Решись Антония расспросить бабушку, та могла бы рассказать ей много интересного о ее матери и об отце, который живет далеко на юго-западе, в горах за рекой Мавака, возле миссии Сан Антонио. Но бабушка никогда не признается любимой внучке, что та появилась в результате колдовства, совершенного ею почти пятьдесят лет назад. Созданная бабушкой Эсперансой Тень ведьмы легла на многих людей, дав жизнь сначала двум детям, Полу, которого звали Самурито, и Марии дель Розе. У них родилась Антония, и в день ее появления на свет тень растаяла, выполнив свою задачу.
Дедушка Антон часто рассказывал Антонии, как он вернулся в дом Эсперансы и увидел в корзинке крохотную девочку с белоснежным личиком и рыжими волосами. Но, щадя чувства ребенка, ей никогда не говорили подробностей смерти ее матери. Вот как произошло это на самом деле.

…Тонио стоял на коленях у алтаря, рядом с Эсперансой. Ее слова о дочери ошеломили Тонио, но память услужливо напомнила о девочке из снов, доверчиво прижимавшейся к его груди. Господи, ну почему он не знал о том, что у него есть дочь! Как много ошибок удалось бы избежать, если бы он знал, что не одинок. Как изменилась бы его жизнь. Горло сдавили спазмы рыданий, и Тонио не сразу разглядел, что лежит там, в корзине, к которой подошла Эсперанса. Безразлично скользнув взглядом, Тонио вздрогнул и наклонился над корзиной, из которой неслись слабые звуки.
- Это твоя внучка, - сказала Эсперанса и впервые за день улыбнулась дрожащими губами, - Я назвала ее Антонией. Ей всего четыре часа от роду. Мне кажется, она немного похожа на тебя.
Тонио нежно погладил щечку младенца пальцем. Ощутив живое биение крови под шелковистой кожей ребенка, он почувствовал внезапный горячий толчок в груди, давший возможность перевести дух и начать жить дальше.
- Какая она маленькая! Или девочки всегда такие? Эсперанса, какая же она красавица! - Тонио не скрывал горделивого восхищения, - В кого она такая рыженькая? Просто золотая, как солнышко.
- Волосы у нее в бабушку. Но вообще, в ней шесть кровей: твоя – русская, моя – испанская с примесью негритянской, вторая бабушка  - наполовину француженка, наполовину ирландка. Вот от нее-то и рыжие волосы. А другой ее дед – индеец. Это счастливая смесь, все самое лучшее от всех народов.
Эсперанса наклонилась к девочке и, вскрикнув от неожиданности, перекрестилась: в ножках лежали чуть прикрытые тряпицей черно-белые четки с бронзовым распятием.
- Я их уже где-то видел! – пробормотал задумчиво Тонио.
- Это те самые четки Марии Эсперансы, матери моей прабабушки, той, что приходила к тебе, помнишь? Счастливый подарок для нашей внучки! Семейная реликвия наконец-то вернулась домой, к новой хозяйке… А теперь пойдем к нашей Марии дель Розе. Пора попрощаться.
Тонио опустился у кровати на колени и жадно смотрел на свою дочь Марию дель Розу, ища в ней сходство с девочкой, что навещала его в снах. Первое знакомство их было прощальной встречей. Он запоминал каждую черточку лица впервые увиденной дочери, которая жила и умерла без него.
- Приходи еще ко мне во сне, - шепнул он ей, погладив неподвижную руку, - Приходи всегда! Я люблю тебя.
Когда в комнату вошли доктор Сандоваль с Пепой, они увидели у алтаря две коленопреклоненные фигуры с поникшими седыми головами. Пепа вгляделась в горестное лицо старика и вздрогнула, не сразу узнав Тонио. Но чем дольше она смотрела, тем больше удивлялась тому, что лицо его постепенно приобретало странно молодое и умиротворенное выражение. Его рука сжала руку Эсперансы, и это было пожатие мужчины, готового поддержать убитую горем мать. Тонио ощутил, как жизнь его приобретает смысл. С ним были две любимые женщины: его крошечная внучка и жена, единственная на все времена. Он обнял и прижал к себе Эсперансу, когда увозили Марию дель Розу.
- Ничего, ничего, милая, я с тобой, – шептал Тонио, уже забыв о том, в каком состоянии сам приехал за помощью к Эсперансе, - Мы переживем это ради нашей малышки.
Взгляд его задержался на столе, где лежали его старые золотые часы. Тонио протянул руку и повертел их в пальцах.
- Спасибо, что сохранила их. Это память о моей юности. Я долго носил в них одну интересную вещицу. Так, пустячок, но он меня почему-то притягивал, точно так же, как и ты, - Тонио нажал на скрытую пружинку, и задняя крышка часов открылась с мелодичным звоном, - Вот, видишь! Я нашел это давным-давно в старом бумажнике, что валялся в комоде в дешевом пансионе в Каракасе, – он развернул неловкими пальцами бумажку с молитвой и три разноцветных перышка выпали из нее, сверкнув яркими красками. Эсперанса завороженно смотрела, как перышки плавно опустились на стол, прямо в огонь лампадки, и вспыхнули, мгновенно обратившись в пепел, - О! Как жаль!  - горестно прошептал Тонио, - Я так часто их вспоминал, особенно в тюрьме. Они почему-то напоминали мне тебя.
- Вот и конец! Колесо случая сделало полный оборот… – подводя итог прошлому, заметила Эсперанса, -  Я так и чувствовала, что эти часы связаны с Тенью. И я, глупая, сама подарила их Марии дель Розе! – ее прервал энергичный звук из корзины, - Так чем бы нам покормить нашу девочку? Пойду посмотрю, что там принес доктор Сандоваль.
Попугай, тихо сидевший целый день в углу, оживленно переступил лапками, взмахнул крыльями и, с любопытством заглядывая в корзину, радостно произнес: «Кр-р-рошка! Кр-р-рошка!».
Когда Эсперанса вернулась из кухни с бутылочкой детского питания, Тонио, припадая на искалеченную ногу, ходил по комнате, держа внучку на руках, и тихо напевал старинную русскую колыбельную…

Так и повелось. Тонио целыми днями возился с внучкой. Ему доставляло радость держать ее на руках, укачивать, кормить из бутылочки, мыть в корыте, в которое он заранее наливал воду и ставил в патио греться на солнце. Малышка любила купаться и подолгу плескалась в воде, с удовольствием разбрызгивая воду. После этого Тонио давал ей припасенную бутылочку с молоком, и Антония смотрела на него сонным взглядом, засыпая под колыбельные, что он пел тихим и нежным голосом. Спала малютка в комнате деда, чтобы он мог, если потребуется, вставать к ней ночью. Пепа предложила, было, взять для ребенка няню, но Тонио с негодованием отверг это. Эсперанса только посмеивалась, глядя на него.
Через много лет после трагических событий, приведших его в тюрьму, Тонио снова захотел купить фотоаппарат. Каждый день он делал десятки снимков  обожаемой внучки, фиксируя, как она первый раз улыбнулась, села, встала на нетвердые ножки, сделала первый шаг. Когда девчушка доверчиво прижималась к нему, обхватив ручками шею, Тонио чувствовал себя молодым и сильным. Он любил Антонию за двоих, даря ей любовь, которую не смог передать ее матери. Тонио был  ей и отцом и дедом. Настоящий отец никогда не видел ее и вряд ли понял бы, кто она такая, в том состоянии, в котором находился, когда родилась Антония.
Через полгода после смерти Марии дель Розы в дом Эсперансы приехала Николь Арельяно. Эсперанса не захотела ее видеть, и к ней вышел Тонио. Они не сразу узнали друг друга, но долго всматривались, не понимая, что так притягивает их взгляды. Тонио выглядел старше своих пятидесяти пяти, хотя и чувствовал себя значительно моложе, обретя новый смысл в жизни. Николь сильно изменилась под бременем последних событий. Это была смертельно усталая женщина на грани отчаяния, с потухшим взглядом и нервно подрагивающими губами. Но ее рыжие волосы что-то напомнили Тонио, и он с интересом окинул ее взглядом, припомнив, как Эсперанса объясняла, в кого Антония такая рыжая. Он  готов был спросить напрямик, но Николь опередила его.
- Меня зовут Николь Арельяно. Я приехала повидаться с Марией. Я понимаю, что она обижена на нас, но я умоляю выслушать меня.
- Мария дель Роза умерла. Я могу еще чем-нибудь помочь вам? Я ее отец.
- Умерла! – растерянно вскрикнула Николь, - Но почему? Она не… покончила с собой? Когда она умерла?
- Покончила с собой? Нет! – удивился Тонио столь нелепому предположению, - Она умерла во время родов шесть месяцев назад.
Изумленная Николь, не глядя, опустилась на стул. Новость ее ошеломила. Никогда она не думала, что странная привязанность девушки к ее сыну может получить такое продолжение. Великий Боже, у ее сына был ребенок! У нее внук! Она даже забыла на минуту о том, что Мария умерла.
- А ребенок, он жив? Я могу его видеть? Пожалуйста! Дайте мне на него посмотреть! – Николь умоляюще сложила руки, - Это мальчик? С ним все в порядке?
- Пойдемте в патио, она там. Ее зовут Антонией. Она прелестная малышка! – Тонио так гордился внучкой, что готов был показывать ее всем, кто пожелает.
Он подвел Николь к кроватке в тени жасминовых кустов, в которой спала шестимесячная Антония, и приподнял москитную сетку. Пухлое тельце с очень белой кожей разметалось во сне, яркие волосы пламенем сияли на головке, завернувшись на лбу в один завиток. Тонио залюбовался внучкой, забыв о Николь.
- Какая она рыженькая! –удивленно прошептала Николь, - Она совсем не похожа на Марию.
- Эсперанса говорит, что она рыжая в свою бабушку.
Николь радостно засмеялась и нежно погладила девочку.
- Антония Арельяно!
- Нет, сеньора. Она носит мою фамилию: Антония Медникова.
- Хорошо, я понимаю, что вы не хотите даже слышать о ее отце. Но я такая же бабушка, как и вы, - сказала горячо Николь, и Тонио в удивлении посмотрел на нее, - Я скорблю о Марии, я любила ее, как родную дочь. И если бы мой сын мог сейчас понять, что произошло, он любил бы свою дочь так же, как любил Марию. Разлука с ней лишила его разума. У меня нет больше надежды на его выздоровление, - и Николь заплакала, поняв, наконец, что ее надежды на помощь Марии умерли вместе с ней, - Ничто не может теперь нам помочь. Полгода назад Самурито перестал как-либо реагировать на все раздражители. В клинике были бессильны. Неужели он как-то узнал о смерти Марии? – осенило вдруг Николь, - Я снова перевезла его в Ла Чусмиту. Ах, я так несчастна! У вас есть хотя бы внучка… 
- Эсперанса, узнав, что вы приехали, просила передать только одно: вы должны, наконец, отвезти сына туда, где блуждает его душа, на родину предков. Там он станет здоровым. Вы знаете, где это?
- Да, в миссию Сан Антонио. Однажды мне уже это говорили, но я не прислушалась, - Николь решительно вскинула голову, - Мы поедем туда! Мне больше ничего не остается.
- Вы были когда-нибудь в миссии Сан Антонио? – заинтересовался Тонио, - Николь Арельяно… Мне знакомо ваше имя…
- Мне тоже кажется, что мы были знакомы, но я не могу вспомнить, когда. Может быть, в Париже? – предположила Николь.
- В миссии Сан Антонио! Ну, конечно же! Николь! Это были вы, правда?
- Вы меня там видели? Когда меня привезли от индейцев?
-Это я вас нашел, - радостно засмеялся Тонио, - Я Тонио Медино и я нашел вас спящей в джунглях! Боже мой! Как часто я вспоминал об этом.
-  Тонио Медино, действительно! Это вы? – она сжала его руку, - Я вас не забыла, но теперь вряд ли узнала бы в толпе. Уверена, меня тоже трудно узнать. Болезнь сына давно состарила меня. Постойте-ка, - только теперь поняла Николь, - Вы отец Марии дель Розы и у нас с вами вот эта чудесная внучка?
Тонио гордо кивнул.
- Вы простите Эсперансу? Она все еще не может прийти в себя после смерти Марии, поэтому и не нашла сил увидится с вами.
- Я не обижаюсь. Она всегда знала, что добром для Марии знакомство с нами не кончится. Передайте, пожалуйста,  что я бесконечно благодарна ей за самопожертвование. Она поймет. Годы, которые жила у нас Мария, были счастливыми не только для Самурито. Это были самые спокойные годы и для меня. Вы разрешите позаботиться о благополучии Антонии? Мой муж очень богат, но вряд ли признает девочку. У нас с ним проблемы. Но у меня есть имение…
Тонио протестующе поднял руку.
- Нет, спасибо. Антонии достанется моя кокосовая плантация на побережье.
 Николь улыбнулась и нагнулась поцеловать внучку.
- Мы уедем в миссию Сан Антонио как можно скорее. До свидания! Любите Антонию и за меня! И еще: может быть, вы расскажете ей немного обо мне, когда малышка вырастет?
Через неделю Тонио пригласили в адвокатскую контору. Николь Арельяно дарила принадлежащее ей поместье Ла Чусмита внучке Антонии Медниковой Арельяно и назначала распорядителем опекуна девочки Антона Медникова.

Подросшая Антония иногда спрашивала бабушку о своем отце, но получала скупой ответ, что он живет далеко отсюда. Она не помнила, чтобы он когда-нибудь навещал ее. Она знала от деда о том единственном посещении бабушки Николь, когда та узнала о рождении внучки. Он рассказал так же все, что знал о Николь: про их первую встречу в лесу и про то, как она жила среди индейцев. Но ни Эсперанса, ни Тонио не говорили Антонии, что девочка стала владелицей богатого поместья Ла Чусмита, где ее мать и отец были так счастливы, когда могли любить друг друга. Они справедливо рассудили, что ей пока не нужно забивать голову деньгами и собственностью. Жили они по-прежнему скромно, в старом доме Эсперансы, пусть все так и остается пока. Антония слышала, что у дедушки есть кокосовая плантация на побережье, но он никогда туда не ездил, изредка получая не бог весть какие деньги от управляющего, которых только и хватало на скромную жизнь.
Антонию не баловали, но дед покупал ей много игрушек и книг, у нее был дорогой магнитофон, а одевалась она, как хотела. Тут дед давал ей полную свободу, доверяя врожденному вкусу девочки. Бабушка же просто не вмешивалась и не критиковала его воспитание. В результате его стараний Антония была превосходно подготовлена к школе, умела читать и писать на двух языках, а говорила сразу на трех. Обучая внучку, Тонио старался точно воспроизводить манеру разговора своей матери. По-русски девочка говорила с милым волжским «оканьем», точь-в-точь таким, какой был у ее прабабушки Анастасии Михайловны. Антония была умненькой девочкой, и на первый взгляд – отличалась послушанием. Но на самом деле она просто знала, чем может огорчить дедушку, и при нем старалась это не делать. Еще совсем крошкой Антония таким образом обводила деда вокруг пальца. Некоторые ее проделки были известны Эсперансе, но та только посмеивалась и не выдавала внучку.
Вечерами, сидя в патио или в кухне за поздним ужином, что так любил по старой памяти Тонио, он рассказывал Эсперансе обо всем, что они с Антонией делали за день.
- Знаешь, Эсперанса, я не устаю восхищаться нашей девочкой. Вот сегодня, например, она захотела узнать, из чего делают синтетическое волокно. Я пообещал ей выяснить в справочнике по химии, но боюсь, моих знаний недостаточно, чтобы самому это понять. Но ей это интересно!
- Конечно, попробуй выяснить, Тонито. Антония - любознательный ребенок, - улыбаясь, советовала Эсперанса. Она-то знала, что внучка сегодня просто прожгла утюгом дедушкин свитер и тайком пробовала как-то заделать дыру, сплавляя края.
 В утешение Эсперанса целовала Тонио в лоб, и тот обнимал за талию, прижимаясь лицом к ее по-прежнему пышной груди. В эти минуты они чувствовали друг к другу такую нежность, словно не было тех страшных лет разлуки, и они все еще были страстными любовниками, как четверть века назад. Хотя Тонио знал, что ей уже за семьдесят, Эсперанса была для него женщиной без возраста. Случалось, Антония заставала их, когда они сидели, обнявшись, в патио. Она видела, как дедушка пожимает бабушкину руку и подносит ее к губам. Бабушкино лицо при этом странно молодело и приобретало мечтательное выражение. У Антонии от этого становилось горячо в груди, и она завидовала старикам, знающим, что такое - любовь.
Эсперанса внимательно следила за ростом внучки. Ей было тогда всего два года, но становилось уже заметно, что девочка всегда добивается того, что хочет. Она никогда не плакала и не требовала того, что ей понравилось, но ее взгляд на желанную вещь, пристальный и упорный, однажды заинтересовал Тонио, и он стал наблюдать за внучкой. Если Антония сосредоточенно смотрела на какую-нибудь игрушку или привлекательную вещицу, всегда находился кто-нибудь, кто подавал ее девочке или дарил, если она была чужая. Так, однажды, ей досталась ярко синяя бейсбольная кепка с белым козырьком, в которой гордо сидел на руках мамаши пятилетний карапуз, так же ожидавший очередь делать прививку. Антония бросила восхищенный взгляд на яркую кепку и сосредоточенно уставилась на мамашу мальчика. Та начала растеряно ерзать на стуле и вдруг посмотрела, улыбаясь, прямо на Антонию. «Прелестное дитя! – приветливо произнесла мать, - Посмотри, Мигелито, какая красивая девочка! Давай подарим ей что-нибудь?» Женщина огляделась и остановила взгляд на кепке сына. «Вот! Это будет очаровательно смотреться на рыжей головке, да, Мигелито?» Женщина одела кепку на улыбающуюся Антонию. Мигелито, насупившись,  смотрел на мать, раздумывая, не зареветь ли ему. Тонио заметил, что взгляд у женщины стал беспомощным, словно она не могла понять, зачем сделала это. Тонио уже хотел вмешаться, но тут их пригласили в разные кабинеты. Из-за двери послышался дикий рев Мигелито, которому делали прививку, и Тонио с беспокойством посмотрел на Антонию, ожидая ее слез. Девочка улыбнулась врачу, и сама стащила штанишки.
Если Антонии не давали конфету или лишний кусок пирога, всегда приходила Пепа и с воркованием: «Ах, ты моя птичка! Никто, кроме Пепиты тебя не побалует вкусненьким!», - давала ей все, что та пожелает. Эсперанса лишь посмеивалась и однажды объяснила Тонио, что происходит.
- Антония умеет правильно направлять свое желание. Маленькие дети действуют почти бессознательно. Сильное желание – это уже действие. Не нужно этого бояться. Я тоже в детстве пользовалась этим вовсю. Но я прослежу, чтобы она не делала это слишком часто и, тем более, во вред.
Когда девочке исполнилось пять лет, Эсперанса стала обучать ее лекарским премудростям: составлению отваров и настоек, изготовлению противоядий. Антония схватывала все на лету. Наблюдая за тем, как бабушка лечит больных, она запоминала слова колдовских заговоров и магические приемы, и вскоре могла лечить не хуже Эсперансы. Когда они вечерами уединялись в комнате Эсперансы, Тонио по-прежнему не входил туда, не вмешиваясь в их тайны.
С дедушкой Антоном, помимо занятий, у Антонии было еще одно общее увлечение. Они часами сидели, замерев в кустах с фотоаппаратом, и подкарауливали удачный кадр. Когда Тони была совсем крошкой, дед учил ее наблюдать за природой, следить, как распускаются по утрам цветы, порхают бабочки и маленькие птички. Девочка, затаив дыхание, смотрела, как в полдень они слетаются к старому колодцу в патио и весело купаются в прогретой солнцем воде, разбрасывая вокруг сверкающие капли. Любимым объектом наблюдения был попугай, много лет живущий в доме. Антония не знала, что это был любимец ее матери, прозванный ею Доном Милагро. Первая удачная цветная фотография попугая украсила стену над столиком для занятий в комнате девочки. Попугай любил позировать перед фотоаппаратом, степенно переминаясь с лапки на лапку у тарелки с лепешками, или распуская хохолок среди маленьких птичек в патио. Повзрослев, Антония начала настоящую охоту за хорошим кадром. Она снимала котов, которые выясняли отношения, распушив хвосты, согнутые в виде двух вопросительных знаков, дикую собаку с голодным взглядом, древесную лягушку, набравшую побольше воздуха для любовной песни. А однажды Тонио обмер от запоздалого страха, увидев на новом снимке холодный взгляд змеи мачагвы, готовой броситься на надоедливого фотографа. Он отругал Антонию за неоправданный риск, но про себя подумал, что снимок великолепен. Тонио знал, что Антония совершенно не боится змей и диких животных. Девочка верила, что они никогда не бросятся просто так, а обижать их она не собиралась. Тонио не задумывался, почему так уверен, что с внучкой не случится ничего страшного, но, наблюдая за тем, как она гладит одичавшую собаку или разнимает дерущихся котов, убеждался, что она прекрасно знает их повадки и действует, почти не рискуя. Иногда Тонио казалось, что она разговаривает с некоторыми из них на таинственном языке природы, и они ей отвечают.
Тонио нравился интерес девочки ко всему живому. Антонию привлекала природа, и больше всего – дикая. Они вместе часто ездили по окрестностям Мериды, отыскивая красивые уголки, и наблюдали за орлами, парящими в небе, за стайками попугаев, за крошечными колибри, собирающими нектар с цветов. Они брали с собой фотоаппарат и в погоне за удачными кадрами забирались в гущу кустов или на каменные россыпи предгорий. Тонио держал девочку, когда она пыталась сфотографировать гнездо орланов, свесившись со скалы, на которую они с трудом забрались и потом еле-еле спустились. Но снимок голодных птенцов с широко раскрытыми клювами получился отличным. Потом они садились в тени и ели бутерброды, приготовленные Эсперансой. Закусив фруктами, они отдыхали, и Тонио рассказывал девочке сказки про Кащея Бессмертного, Змея Горыныча и Бабу Ягу. Антония очень любила эти сказки и знала их, конечно же, наизусть, но начинала обсуждать с дедушкой, мог ли на самом деле жить такой бессмертный Кащей, был ли Змей Горыныч человеком или змеей, и похожа ли Баба Яга на бабушку Эсперансу.

Антония с любопытством расспрашивала деда о его путешествиях по Гвианскому нагорью. Тонио самому ужасно хотелось съездить в джунгли и показать внучке места, запомнившиеся с молодости. Когда Антонии исполнилось двенадцать лет, посоветовавшись с Эсперансой, Тонио решил на школьных каникулах отвезти внучку в миссию Сан Антонио. Училась Антония легко и была одной из лучших учениц в классе. Надо же было ее как-нибудь вознаградить за старание.
В ближайший от миссии городок прилетели самолетом, и Тонио нанял лодку, чтобы подняться вверх по Маваке. У Антонии разгорелись глаза, когда лодка заскользила меж берегов, заросших лесом, подступавшим к самой реке. Ветви огромных деревьев, оплетенные лианами, склонялись к воде, иногда почти соединяясь в тенистый зеленый туннель. Негромкое тарахтенье мотора все же распугивало животных, но Тонио утешил внучку обещанием, что она еще увидит обитателей леса. Один раз Тонио указал девочке на несколько хижин, почти незаметных среди буйной зелени. Сама Антония ни за что не обнаружила бы их. Она умоляюще посмотрела на деда, но тот заметил, что не стоит приставать к берегу, пока они не доберутся в миссию. Еще успеется. Из-за поворота донесся звон колокола, стелившийся по воде, уходя вниз по реке, как по коридору, потому что окрестные джунгли поглощали звуки, словно ватное одеяло.
- Здорово! Это уже миссия? – повернулась к деду восхищенная Антония.
- Похоже, да, - согласился Тонио, - Отец Августо звонит к мессе. Хотя, вряд ли это отец Августо, столько лет прошло.
- А кто же еще? – вступил в разговор лодочник, - Отец Августо еще работает на своем огороде, никому не дает делать это за себя. Крепкий старик.
- Да ведь ему за семьдесят?
- Ну, так что? Он еще долго будет жить. Он святой.
Из-за поворота показался пологий берег с деревянными мостками пристани, от которой начинался большой очищенный от джунглей участок с белеными домиками и такой же  невысокой беленой колокольней часовенки. Одинокий колокол ударил еще три раза и смолк. Индейские женщины стирали белье на камнях возле пристани и там же раскладывали его сушиться. На стук мотора вышли любопытные индейцы, помогли вытащить лодку на берег и, подхватив багаж прибывших, повели их в миссию. Отец Августо выглянул из часовни, привлеченный оживленным гомоном на улице.
- Вы к нам, сын мой? – с любопытством спросил он, разглядывая стоявшую рядом с Тонио внучку.
- Мы путешествуем во время летних каникул, отец. Можно у вас остановиться? И еще, я хотел узнать, живет ли здесь донья Арельяно с сыном.
- Добро пожаловать в Сан Антонио, сын мой! Живите, сколько захотите. А доньи Николь сейчас нет, она уехала закупить кое-что для школы. Вы можете встретиться пока с ее мужем, завтра он придет из леса за продуктами и почтой.
- Ее мужем? С Энрике Арельяно? – переспросил удивленный Антонио, который был наслышан о старике-самодуре от Бланки.
- Нет, почему! С доном Бриджменом. Вы его знаете?
Тонио решил, что ослышался. Новость была настолько  удивительна, что Тонио не поверил в то, что Николь вдруг оказалась замужем за тем самым Стивом Бриджменом. И ведь еще давным-давно ему говорили, что Бриджмен уехал в Штаты. Он не стал расспрашивать отца Августо, а повернулся к Антонии, подхватил вещи и повел ее в комнаты для приезжих. Антония горела желанием сразу же все осмотреть, но дед, обнаружив, что она не устала в дороге, предложил в первую очередь пойти к мессе, которую отец Августо служил каждый день вот уже сорок лет.
Часовня была полна. У стен стояли старики-старатели, доживающие в миссии остаток бурно прожитой жизни. Индейцы в чисто выстиранных штанах или ситцевых платьях слушали проповедь и старательно крестились с тем же рвением, с каким исполняли в шабоно шаманские обряды. Их наивная вера соединяла несоединимые вещи, и католические молитвы имели такое же значение, как и колдовские песни. Детишки шушукались и хихикали, как и все дети. Антония тоже вертелась, разглядывая колоритные фигуры обитателей миссии. Отца Августо это не раздражало, он один истово молился за своих прихожан, вымаливая для всех без исключения милость Божию.
На другой день после завтрака, на который их пригласил к себе отец Августо, чтобы расспросить как следует, Антония уговорила деда предпринять маленькое путешествие в ближайший индейский поселок. Но не успели они собраться, как к миссии подошла живописная процессия. В мужчине, возвышавшемся почти на голову среди индейцев, Тонио, приглядевшись, узнал Стива Бриджмена. Он не сильно изменился, оставшись таким же высоким, крепким и ловким. Волосы его, ставшие совсем седыми, были коротко подстрижены. Мощное тело загорело почти дочерна и было прикрыто лишь шортами цвета хаки. Тонио скользнул взглядом по его груди с поседевшей порослью волос и вспомнил, какое удивление и интерес вызывали у индейцев волосы на теле Бриджмена при первом посещении шабоно. Ведь у индейцев гвахарибо гладкие тела без единого лишнего волоска, даже женщины строго следят, чтобы волосы украшали только голову. Четверо индейцев, одевших у самой миссии такие же шорты в угоду белым людям, все-таки украсили себя, как положено, красным орнаментом. В волосах их красовались яркие перья. Антония тут же навела на группу свой фотоаппарат, который носила, не снимая, на груди. Заметив это, Бриджмен и индейцы уставились на девочку с одинаковым удивлением. Индейцы перешептывались, не сводя с Антонии поблескивавших любопытством глаз, а потом стали гулко хлопать себя по груди. Наконец, все весело рассмеялись.
- Откуда ты, детка? – спросил Бриджмен, подходя ближе.
- Это моя внучка, Стив, - пояснил Тонио, улыбаясь.
- Мы знакомы? Я что-то не припомню, где мы могли видеться. Может, в Принстоне?
- Когда-то я был здесь с экспедицией Каракасского университета. Я Тонио Медино, фотограф.
- Тонио Медино! – вскрикнул радостно Бриджмен, хватая Тонио за руку, - Так значит… значит, это – дочь Самурито? Как же я сразу не догадался! Ведь у нее такая же золотая головка, как у Николь. Жаль, что Самурито не пришел с нами. Он готовит младшего брата к обряду посвящения в шапори. Но как я рад! А Николь? Она виделась с вами? Пойдем же, поговорим.
Бриджмен обернулся к своим спутникам и долго им что-то объяснял, показывая на Антонию, после чего они окружили ее и стали разглядывать, дотрагиваясь до рук, лица и тела. Девочка стояла спокойно, но хихикала, когда становилось щекотно. Наконец, она тоже протянула руку и коснулась лица одного из индейцев. Тот вздрогнул и что-то выкрикнул, округлив глаза. Остальные немедленно отодвинулись от Антонии.
- Ну, ладно, ладно! Они говорят, что девочка – тоже шапори, - рассмеявшись, пояснил Бриджмен, - Здесь я ничему уже не удивляюсь. Послушаем, что скажет Шотева. На мой взгляд, девочка-шапори – абсурд!
- А что такое шапори? – спросила с интересом Антония.
- Не что, а кто. Шапори – это шаман, колдун. Из легенд гвахарибо я знаю только об одной женщине шапори. Ее звали Имаавами  и она была белая.
- Значит, я буду второй! – серьезно посмотрела на Бриджмена Антония.
Бриджмен рассмеялся и пригласил их к себе. Две комнаты выходили на галерею небольшого патио, где в тени были расставлены школьные столы и табуретки. Занятий сегодня не было, но Бриджмен объяснил любопытной Антонии, что дети приходят учиться из ближайших поселков. Они разных возрастов, но учатся все вместе и образуют маленький класс, десять-пятнадцать человек.
Комната Бриджмена была настоящим антропологическим музеем. На стенах висели луки и стрелы, лубяные гамаки и корыта, в которых варят банановый суп. Тыквенные калабаши были наполнены пастой оното, которой расписывают тела и утварь. В углах стояли украшенные красным орнаментом круглые и овальные плетеные корзины, наполненные разными вещами. Все остальное пространство стен было уставлено книгами. Антония восхищенно втянула воздух и уткнулась в первую попавшуюся книгу, оказавшуюся Вестником антропологического общества. Тонио с любопытством повернулся к Бриджмену.
- Ну, не мучайте меня, Стив. Расскажите, как вы здесь очутились и почему вдруг оказались мужем Николь Арельяно. Когда отец Августо сообщил это, я даже не сразу понял, кто этот Бриджмен, женатый на донье Николь.
- Это длинная история, Тонио. Начавшаяся в тот день, когда я увидел Николь, разрисованную краской оното. Я любил ее. Но она любила своего больного сына, на меня ее любви уже не хватало. Я уехал работать в Принстон. Я жил без нее и не мог забыть. Я женился на жгучей брюнетке, которая ничем не напоминала ее. Она была неплохой женщиной, но это была не Николь. Расстались мы мирно, а через год я увидел в университетской библиотеке такие же пламенно-рыжие волосы, как у Николь. Молодая студентка из Ирландии изучала экономику. Я преследовал Гвен полгода, а когда, наконец, заполучил… - Стив махнул рукой и усмехнулся.
- Да, я понимаю, - кивнул Тонио сочувственно
- Четыре года я старался доказать и Гвен, и себе, что хотел жениться именно на ней. Это клинический случай, мой друг. Разум в такой ситуации пасует. Все мои экспедиции были вокруг Венесуэлы, я просто боялся приближаться к этой стране, а потом вдруг подумал: какого черта! Приеду в Сан Антонио и буду изучать гвахарибо до самой смерти. Хоть это удовольствие получу на старости лет! И кого я вижу, приехав в миссию, как ты думаешь? Николь, окруженную индейскими детишками. От судьбы не уйдешь, Тонио. Через полтора года умер Энрике Арельяно, и отец Августо обвенчал нас.
- Это вы написали об индейских шаманах? – подняла голову от книжки Антония, - Они, правда, существуют?
- Конечно, дорогая, я даже познакомлю тебя с двумя из них.
- Вы мне расскажете про Имаавами?
- Хорошо, но я могу рассказать и кое-что получше. Если ты попадешь к индейцам гвахарибо в шабоно Коматери, они расскажут, как однажды, давным-давно, с неба упала огромная белая птица. Крылья ее поломались, и она умерла, потому что не смогла больше взлететь в небо. Но из белой птицы вылетела маленькая золотая, как солнце, колибри со сломанной лапкой. Охотники увидели колибри и принесли в шабоно Коматери. Гвахарибо уважают колибри, потому что в них живет одна из самых могущественных хекур, Великий дух колибри. Один из самых умелых шапори, молодой Шотева, лечил сломанную ногу Солнечной Колибри. Когда он снял лубок, нога выглядела, как у юной девушки.
- Ну, как у птички нога может выглядеть, словно у девушки, подумай! Так разве бывает? – всплеснула руками Антония
- В индейских легендах все бывает. Когда колибри живет среди людей, она и выглядит, как человек. Шотева вылечил Солнечную Колибри, а потом отвел в Сан Антонио…
- Я знаю, я знаю! – закричала нетерпеливо Антония, - Ну, какая же  это легенда! Это про мою бабушку Николь, дедушка Антон мне рассказывал! Но при чем тут колибри?
- Это и есть легенда. Индейцы верят, что дух колибри вселился в белую женщину и она родила сына. Когда он вернулся на родину предков, он стал великим шапори, таким же, как его отец Шотева.
- Вы говорите про моего отца? – округлила глаза Антония, -  Бабушка Эсперанса мне ничего не рассказывала о нем. Он живет здесь? Я его увижу?
- Я думаю, что увидишь. Он сейчас занят, но потом придет навестить Николь и познакомиться с тобой.
- Так он поправился? – тихо спросил Тонио, но Антония уже завладела всем вниманием Бриджмена.
- А что это значит – готовить к обряду посвящения? Готовить в колдуны? Разве колдуна можно приготовить? Это же не пирог. Колдуном можно просто родиться.
- Ты права, но обряд посвящения – это несколько другое. Жаль, что ты девочка, женщин не допускают к посвящению.
- А мне так интересно! Я бы в щелочку посмотрела, хорошо?
- Какие щелочки! – засмеялся Тонио, - Вот сходим в шабоно Коматери, и ты увидишь, как они живут. Это можно устроить, Стив?
- Вам будут рады. Но рождение нового шапори все равно не удастся увидеть. Близко к хижине, где готовится посвященный, Антонии подходить нельзя.
- Ну, вот еще! – надулась Антония, - мне и смотреть не надо, и так все ясно. А его готовит мой отец? Он что, тоже посвященный шапори?
- Да, причем один из самых уважаемых. У него самые сильные хекуры.
- Хекуры – это духи? У меня тоже есть свой дух, вот!
- Антония, - укоризненно покачал головой Тонио, - Не хвастай тем, чего нет.
- Как это – нет? – обиделась девочка, - У меня есть свой дух, Мария Эсперанса. Та, что подарила мне четки и следит за мной, когда нет бабушки.
- Ты разве видела Марию Эсперансу? – удивился Тонио, - И как она выглядит?
- Да обыкновенно. В черном платье, красивая. И умеет колдовать.
- Пречистая Дева, - ошеломленно перекрестился Тонио, вспомнив свою единственную встречу с призраком прапрабабушки Эсперансы.
- Дедушка, ты тоже ее видел? – не поверила Антония.
- Да, Тони, один раз.
- А я-то думала, что она только моя! – разочарованно протянула девочка и обернулась к Бриджмену, - А когда приедет бабушка Николь? И когда же мы поедем в шабоно?
- Туда не доехать, - улыбнулся тот, - В шабоно Коматери можно только дойти через джунгли пешком. Ну, что ж, как только вернется Николь, сразу и отправимся.
Николь вернулась в миссию через два дня. Ее старенький лендровер был нагружен доверху припасами и школьными принадлежностями. Дети высыпали встречать ее, расхватали стопки книг, упаковки тетрадей, пакеты и коробки, и весело потащили все это в комнату Николь. Антония помогала им, бегая несколько раз к машине, пока Николь не заметила ее рыжеволосую головку среди смуглых индейских детишек. Охнув, она села на ступеньку машины и поманила Антонию к себе.
- Как тебя зовут? И откуда ты взялась? С кем ты приехала? Ты, случайно…
- Я Тони. Антония Медникова. А вы – моя бабушка?
Николь прижала к себе девочку, смеясь и всхлипывая. Она вытерла слезы и счастливыми глазами посмотрела на подошедшего к ним Тонио.
- Вы сделали мне лучший подарок в жизни!
- Здравствуйте, донья Николь! Вы чудесно выглядите! Словно помолодели. Примите мои поздравления, я только что узнал, что вы вышли замуж за Стива. И я догадываюсь, что ваш сын поправился?
- Спасибо, Тонио. Я так рада! На старости лет я получила все, о чем мечтала. Со мной Стив, Самурито, и теперь вот приехала Антония. Какая она красавица! Она похожа на Марию дель Розу, но эти волосы и глаза! В кого у нее такие глаза?
- В молодости у моей матери были зеленые глаза. Отец говорил – как крыжовник. Но потом они поблекли от печали, и я уже не помню ее зеленоглазой. Но я хотел бы узнать, как получилось, что ваш сын теперь совсем излечился. Правда, Эсперанса всегда была уверена, что это рано или поздно должно случиться.
- Пойдемте в тень и выпьем чего-нибудь холодного. Это длинная история
Николь привела Тонио в патио, и они сели в тени цветущих кустов. Бриджмен принес стаканы с холодным соком и сел рядом, обняв жену. Тонио подумал, что они чудесно смотрятся вместе, никогда не скажешь, что им за шестьдесят. Жадно выпив сок, Николь устроилась поудобней, откинувшись на руку мужа и начала рассказывать историю последних двенадцати лет.
Почти год, что по распоряжению отца Самурито провел в клинике, он был возбужден и неуправляем. Врачи убеждали Николь, что его болезнь вступила в новую фазу и содержать его дома становится опасно. Она помнила тот разгром, который Самурито учинил перед отъездом, и вынуждена была соглашаться с безжалостным приговором. Николь понимала, что Самурито не сможет жить без Марии, не утратив душевное равновесие, но ничего не могла поделать. Ей было очень жаль девушку, с которой Энрике обошелся так бесцеремонно. Она лишь надеялась, что со временем обида пройдет, и Мария излечится от привязанности к Самурито. Николь даже представить не могла, что с девушкой может произойти то, что случилось. В один прекрасный день врач сообщил ей, что накануне вечером у Самурито был странный приступ, кончившийся глубоким обмороком. С тех пор он превратился в живой труп, не реагируя даже на присутствие Николь. Он полностью потерял связь с миром. Какое-то время Николь остро переживала случившееся, но постепенно поняла, что жизнь, какая бы она ни была, продолжается, и надо что-то делать. Она решила, что пора возвращаться домой в Ла Чусмиту и постараться устроить существование нынешнему Самурито, создав комфортные условия, покой и уход. Но дома, час за часом наблюдая за неподвижным сыном, бессмысленно уставившимся в потолок, Николь ощущала, как внутри у нее все туже и туже закручивается какая-то пружина. Здесь все напоминало дни, когда Самурито бродил по парку в обнимку с Марией и ее тихий счастливый смех журчал, как ручеек. Николь вдруг поняла, что же произошло на самом деле больше года назад: грубо и несправедливо разлучили двух взрослых людей, любящих друг друга больше всего на свете. Если бы это произошло в чужой семье, Николь давно кипела бы от возмущения. Но тут, сосредоточившись на болезни сына, она перестала воспринимать его самого как личность. Он же имел право на любовь, как и все люди, а мать использовала эту любовь в качестве микстуры. О чувствах Марии вообще речи не было. Ими пренебрегали, используя девушку как перспективное лекарство. Ужас охватывал Николь, когда она задумывалась о содеянном, ощущая себя соучастницей мужа. Ведь это она струсила и не заступилась за Марию. Чего она испугалась? Скандала, позора, разоблачения? Да она сто раз прошла бы сейчас через это, чтобы вернуть Самурито те покой и счастье, в которых он жил с Марией дель Розой. Николь недолго терзала себя такими размышлениями. Она поехала в дом Эсперансы, полная решимости восстановить справедливость любой ценой. Известие о смерти Марии потрясло ее, как гром с ясного неба. Николь поймала себя на том, что опять эгоистически думает о последствиях этой смерти и устыдилась. Она любила Марию, как собственную дочь, но как же ей не пришло в голову, что эта любовь может иметь такое продолжение! Самурито, как всегда, заслонил ей все остальное. За все это время она даже не поинтересовалась, как живет девушка, как ее здоровье. Николь было стыдно, как никогда, но ничего уже нельзя было исправить. Наконец, она увидела свою внучку. Это был решающий момент в жизни Николь. Она поняла, что напрасно замкнулась на Самурито, испортив этим не только свою жизнь, но и жизнь Энрике, жизнь Марии дель Розы, тут же в памяти всплыл Стив Бриджмен с его безнадежной любовью, и Николь чуть не застонала от чувства вины перед всеми этими людьми. Я должна искупить свою вину, - подумала Николь. Клянусь, я это сделаю! Она нежно погладила щечку девочки и залюбовалась ее рыжеволосой головкой.
На другой день Николь поехала к Энрике Арельяно. Они не виделись больше года, с того самого дня в Ла Чусмите. Но впервые Николь разговаривала с мужем спокойно и больше интересовалась его жизнью, расспрашивая о делах, о том, не собирается ли он уйти на покой и не хотел бы переехать жить в Мериду. Он удивился ее интересу, обстоятельно рассказал о том, как живет в их особняке в Кантри, как идет бизнес, поделился планами построить мемориальную психиатрическую лечебницу и пригласить туда мировые светила. Николь одобрила все его предложения и выразила сожаление, что из-за плохого самочувствия сына не может больше заботиться о муже. Расстались они очень довольные друг другом. На другой день он позвонил ей в Ла Чусмиту и сказал, что думал всю ночь над тем, что она ему сказала. Николь выразила  в разговоре с мужем тревогу по поводу того, что станется с их сыном, когда их обоих не будет в живых. Кто позаботится о больном? Ведь даже та девушка, которая была ему ближе всех и ухаживала бы за ним, умерла в родах, оставив дочь-сиротку. Больше Николь ничего не прибавила. И вот теперь Энрике Арельяно позвонил жене, чтобы сообщить, что, обдумав все, изменил завещание и позаботился о будущем больного сына. Николь не стала вникать в юридические тонкости, решив, что любой вариант, дающий Самурито средства к существованию, ее устроит. Теперь она могла выполнить задуманное и перевезти сына в Сан Антонио. Николь отдала распоряжение адвокату переписать имение Ла Чусмита на имя внучки Антонии и зафрахтовала санитарный самолет до миссии в джунглях Маваки. Через неделю она отвезла Самурито на аэродром и к вечеру они прибыли к отцу Августо.
Первые дни Самурито так же неподвижно и равнодушно лежал в маленькой комнате, выходящей окном на реку и джунгли. В миссии постоянно появлялись индейцы из леса, и Николь с каждым пыталась поговорить. Странно, но через тридцать лет отдельные слова стали сами всплывать в памяти, и вскоре Николь с грехом пополам начала изъясняться с индейцами. Ее попытки вызывали смех, как и тогда, когда она впервые училась общению с ними, но индейцы были доброжелательны и прощали ей ошибки. Каждому из них Николь объясняла, что приехала к шаманам шабоно Коматери, и просила по возможности передать, что хотела бы встретиться с кем-нибудь из них. Она не называла имени Шотевы, но надеялась, что именно он разыщет ее. Так и случилось, и значительно раньше, чем ожидала Николь. Но еще до того, как она увидела в дверях грозного шамана в ритуальной раскраске, одетого лишь в хлопковый пояс и перья в волосах, Николь проснулась ночью от шороха и вскочила с бьющимся сердцем. Самурито, который больше года не вставал, сидел на кровати, повернув голову к окну, словно вслушивался в звуки леса и шум реки. Лицо его с закрытыми глазами освещалось полной луной, дыхание было частым и сильным, губы что-то беззвучно шептали. Николь смотрела на сына широко раскрытыми глазами, боясь шевельнуться и вспугнуть его. Вдруг он повалился на кровать в полной неподвижности, и вскоре ничто уже не указывало на то, что он может вставать. Утром Николь долго присматривалась к Самурито, и ей уже начинало казаться, что это был сон. Но на другую ночь все повторилось. Николь, вспомнив, что когда-то читала о лунатиках, не решилась вмешаться в происходящее и, стиснув руки, просто ждала, что будет дальше. Но ничего не произошло, Самурито так же сидел, подняв лицо навстречу лунному свету, а потом снова затих в неподвижности. Утром к ним пришел Шотева.
Увидев входящего в комнату шамана, Николь вздрогнула от неожиданности, а потом ее охватило облегчение, слезами выплеснувшееся наружу. Он отер ее мокрые щеки и потрогал рыжие волосы, в которых седины теперь было пополам.
- Ты привезла лечить сына, Солнечная Колибри? – спросил он мягко, дополняя свои слова жестами.
- Это твой сын. Ты вылечишь его? – Николь умоляюще посмотрела в его глаза и сжала руку.
- Что с ним? Давно он потерял душу?
- Вот уже двадцать пять лет назад, - не зная, понятно ли Шотеве, Николь пояснила: - Он был совсем маленьким, пять сезонов дождей прошло, и он заболел. Но так плохо ему стало недавно, когда умерла Мария, его жена. С тех пор он неподвижен. Знаешь, здесь он начал вставать ночами, когда светит луна! Вот уже две ночи подряд, я видела.
Шотева кивнул и подошел к неподвижно лежащему Самурито. Его открытые глаза смотрели в одну точку. Шотева положил обе ладони ему на грудь и подержал так, тихо напевая низким грудным голосом, а потом удовлетворенно сказал.
- У него сильные хекуры. Я верну ему душу. - Николь опять с облегчением расплакалась. – Ты слишком много плачешь. Это плохо. Я попробую помочь и тебе. А его нужно отнести в лес. Ты можешь назвать мне его имя?
Николь вспомнила, что в обычае индейцев гвахарибо избегать называть человека по имени, и кивнула, улыбнувшись.
- Тебе я назову его имена. Мой муж назвал его при рождении Пол, потом его стали называть Самурито, Маленький Орел, - перевела Николь с испанского, - Я привыкла называть его так.
- Хорошо, но он уже взрослый мужчина, пора дать ему настоящее имя. Этот мужчина будет называться Комасиве, душа его должна радоваться имени великого шапори. Я приглашаю вас в шабоно Коматери, моя семья хорошо примет вас.
- У тебя семья? Как ты живешь, Шотева, расскажи.
- Да, у меня в шабоно семья: две жены, младший сын и две дочери. Старшие сыновья уже женаты, еще две дочери замужем. Но, как и раньше, чаще я живу в джунглях один.
- Понимаю, - несколько растерянно протянула Николь, не зная, как на это реагировать. Она позабыла уже обычаи индейцев: каждый мужчина имеет такую семью, которую может прокормить. Шотева был хорошим охотником.
На другой день ранним утром в лес отправилась необычная процессия. Рядом с Николь шел Шотева, за ними несколько индейцев несли самодельные носилки из одеяла, растянутого на двух стволах молодых деревцев. Самурито лежал, глядя в синее ослепительное небо. На привале, пока сооружали временную хижину-навес и пекли у огня бананы, Николь сидела рядом с сыном. Вдруг она заметила, как он проводил взглядом стайку летящих попугаев, и радостно указала на это Шотеве, но тот не удивился. Николь покормила Самурито бананом. Шотева заявил, что больного нужно лучше кормить, и всунул ему в рот кусочек разжеванного жаренного обезьяньего мяса. Николь с испугом посмотрела на Шотеву, но тот невозмутимо жевал еще один кусок.
- Чего ты боишься? Мужчина должен есть мясо, - снисходительно успокоил он Николь, - И нужно снять с него эту одежду. В ней он никогда не поправится.
Шотева начал снимать с Самурито майку и шорты, оглаживая его тело легкими движениями ладоней. Потом он снял с пояса калабаш с краской и разжевал конец сорванного стебелька. Импровизированной кисточкой Шотева прочертил несколько красных волнистых линий на щеках, потом на груди, и расписал бедра и ноги до колен кругами. Самурито продолжал лежать, не двигаясь. Уставшая за переход Николь мгновенно заснула, едва легла на неудобный лубяной гамак, подвешенный к двум опорным столбам хижины. Шотева остался поддерживать огонь костра, который не должен был гаснуть всю ночь. Он сидел, неподвижно уставившись в темноту, и тихо пел заклинания низким и глубоким грудным голосом. Среди ночи Николь разбудил осторожный звук, похожий на громкое горловое мурлыканье кота. Она приподнялась в гамаке, чтобы спросить у Шотевы, кто это бродит вокруг хижины, но тут же увидела движение рядом, там, где спал Самурито. Затаив дыхание, Николь следила, как ее сын сел на своем ложе из одеяла и тоже уставился в темноту.
- Видишь, Комасиве, ягуар крадется на болото ловить лягушек, - тихо пояснил Шотева, не поворачивая головы, - Сядь рядом со мной и посмотри, какая сегодня светлая луна. В полнолуние она снимает одежду и купается, чтобы снова стать молодой.  Дай руку и проси со мной у луны молодости для Солнечной Колибри.
Шотева сжал руку Самурито и завел новую песню, нисколько не смущаясь тем, что  тот не понимает ни слова на индейском диалекте гвахарибо. Николь благодарно улыбнулась в темноте и снова улеглась в гамак. Под заклинания Шотевы она  крепко заснула – впервые за много лет. Утром они снова отправились в путь, и Николь наконец поверила, что они приближаются к исцелению.
В шабоно Коматери все было незнакомым и осталось совершенно неизменным. Так же сплетничали женщины, сидящие у очагов в своих хижинах; так же пели вечерами песни на площадке в центре деревни, и мужчины танцевали воинственные танцы, предвещая удачную охоту; детишки так же играли на берегу, а ночами шапори заводил свои заклинания, прося у хекур хороший день назавтра. Но Николь, поискав глазами, не нашла старого Комасиве, давно ушедшего в последнее путешествие в Дом Грома. И вообще, лица были незнакомыми, три четверти жителей шабоно родились уже после того, как Николь ушла с Шотевой в магическое путешествие к реке Мавака. Те молодые женщины, которые ухаживали за ней и заботились, с которыми подружилась тогда Николь, давно уже были матронами, обремененными огромным семейством с внуками и правнуками. Но когда все обитатели высыпали навстречу и окружили их плотным кольцом, Николь с облегчением поняла, что она вернулась и ей здесь хорошо.
Шотева тут же приступил к лечению. В центре шабоно он с помощью других мужчин соорудил помост, на который положили Самурито. Его душа сразу же должна найти, куда следует вернуться, - пояснил Шотева Николь. Затем он велел вдуть себе в ноздри порошок эпены, который помогает в общении с духами. Шотева начал свой танец вокруг помоста, иногда высоко подпрыгивая, словно хотел что-то ухватить из воздуха. Еще несколько мужчин вдохнули эпену и тоже закружились в танце, подпевая Шотеве. Они пели и танцевали до вечера, время от времени принимаясь мести площадку ветками, словно метелками, расчищая дорогу потерянной душе. Старый шапори, отец Шотевы, пел заклинания, обращаясь к хекурам зверей, деревьев, гор и рек с просьбой отыскать потерянную душу внука и направить ее сюда. Наконец, Шотева затянул заклинание, обращенное к Великому духу колибри:
   После долгих дней
   Призывания духа колибри,
   Он наконец пришел ко мне
   Ослепленный, я наблюдал его танец.
   Ослабевший, упал я на землю
   И не чувствовал,
   Как он вошел в мое горло
   И отнял мой язык.
   Я не видел, как в реку
   Утекла моя кровь
   И вода стала красной.
   Он укрыл мои раны
   Прекрасными перьями.
   Так я узнал песни духа,
   С тех пор я пою их.
Ночь стремительно падала на землю, и танцующих вокруг помоста мужчин заливал теперь голубой лунный свет. Шотева легким шагом приблизился к лежащему в центре Самурито и протянул руку. Тот медленно сел, а затем, опираясь на руку отца, встал на ноги. Шотева поддерживал его за талию, с другой стороны его подхватил один из мужчин, и они втроем начали медленный танец по кругу.
Николь сидела в гамаке в хижине, не отводя глаз от происходящего на площадке. Девочка, младшая дочь Шотевы, принесла ей печеный банан и жареных лягушачьих лапок, завернутых в большой лист, примостилась рядом и с любопытством потрогала пальцем обручальное кольцо с бриллиантом, блеснувшее в лунном свете. Поев, Николь обняла девочку и продолжала наблюдать за действиями шапори. Вечером Шотева заставил ее выпить отвар листьев и кореньев, и теперь она расслабленно сидела, забыв про беспокойство и тоску, в которых жила последние годы. Обитатели шабоно спали, лишь мужчины, участвующие в заклинаниях, продолжали танцевать в центре вместе с Шотевой и Самурито. Николь незаметно заснула, прижавшись к теплому телу девочки. Открыв глаза, она увидела, как в розовом утреннем тумане Шотева без устали продолжает водить Самурито по площадке, не давая ему лечь. Она поразилась его выносливости, и горячая волна благодарности заполнила ее сердце. Николь вышла на площадку, и Шотева легко подтолкнул Самурито навстречу матери. Тот сделал несколько неуверенных шагов и обнял ее.
- Ему нужно поспать, уложи его в мой гамак, - подсказал Шотева.
- Тебе тоже нужно отдохнуть, - подошла к нему Николь, устроив сына, - Ты великий шапори, Шотева! Я полна благодарности. Самурито будет здоров?
- Дух колибри вернул ему душу.
Николь хотелось броситься ему на шею, но она помнила, что индейцы не показывают открыто своих чувств. Она взяла руку Шотевы и прижала к щеке.
- Это ты второй раз подарил мне сына! Спасибо!
Проснувшись, Самурито осмысленно посмотрел на мать и сам поел печеных бананов. Старший сын Шотевы принес ему лакомство, которое считалось деликатесом у индейцев – жареных муравьев, залитых медом. Когда Самурито протянул Николь обломок калабаша с медом, та чуть не зарыдала, увидев впервые за последнее время осмысленный жест сына. Она осторожно набрала на палец меда и взяла его в рот. Самурито с наслаждением слизывал лакомство с пальцев, его глаза с интересом перебегали по лицам любопытных детишек и женщин, собравшихся посмотреть на гостей. Дочь Шотевы подала ему калабаш, наполненный водой, и тот отпил немного. Девочка фыркнула, отобрала калабаш, плеснула воды в емкость из-под меда и помешала ее пальцем. Жестом она показала, что это нужно выпить и это очень вкусно. Самурито повторил ее движение, одним глотком проглотив медовую воду, а потом так же погладил себя по животу. Все засмеялись.
Самурито стремительно поправлялся. Тело его, наливаясь силой, постепенно приобретало утраченную в долгой неподвижности ловкость. Десятилетняя Ритими, подпрыгивая и смеясь, водила его за руку по площадке шабоно, показывая все, на чем останавливался взгляд Самурито. Каждый предмет она называла и нетерпеливо шлепала пальцами по его губам, ожидая, что он повторит за ней слово. Наконец Самурито неуверенно повторил за Ритими: «Огонь», в точности имитируя ее детский голос, как делал это раньше в Ла Чусмите, повторяя слова за попугаем. Ритими радостно захлопала в ладоши и засмеялась. После этого она говорила целыми днями без остановки, обучая Самурито языку. Самурито ходил за сводной сестрой, как собачка, помогая делать работу в хижине и на делянке в огородах, а Ритими старалась подсунуть ему кусочек повкуснее во время еды. Самурито уже довольно сносно говорил на диалекте гвахарибо. Окружающие снисходительно относились к его промахам, посмеиваясь над произношением. Индейцы с утра до вечера ходили, посасывая шарик из скатанных табачных листьев, засунутый за нижнюю губу, что придавало речи некоторую невнятность и шепелявость, которую трудно было имитировать. Жены Шотевы каждое утро, скатав табачные листья себе и мужу, предлагали такой же шарик и Самурито, но он качал головой. Младший сын Шотевы учил Самурито стрелять из лука, и вскоре они попадали стрелой в поваленный ствол дерева с одинаковой ловкостью. Наконец, Шотева взял сыновей на охоту. Когда они вернулись, все Коматери высыпали из хижин посмотреть, что принесли охотники. Самурито подстрелил крупного пекари. Вечером, когда съедено было все зажаренное на углях мясо, а детишки вволю полакомились печенью, Шотева красивым грудным голосом, каким пел заклинания, запел песню о том, как однажды в лесу упала огромная птица и с ней залетела в шабоно Коматери белая женщина по имени Солнечная Колибри. Хекуры милостиво хранили ее, научили языку гвахарибо и подарили сына, который теперь стал охотником и убил своего первого пекари. Охотником был его прадед, дед, все знают, какой хороший охотник его отец и братья. У них сильные хекуры, но все теперь знают, что у сына Солнечной Колибри самый могущественный покровитель: Великий дух колибри. Все сидели, зачарованно слушая красивую песню. Закончив, Шотева вышел в круг и начал танцевать, делая знак Самурито, что он должен присоединиться к нему. Они долго танцевали посреди шабоно, кружась и поднимая руки в звездное небо, и если бы здесь был Эрнесто Сандоваль, он сказал бы, что именно это видела во сне Мария дель Роза незадолго до смерти. Может быть, она и сейчас смотрела на Самурито, незримо паря в вышине над шабоно, кто знает?
Индейцы не задумываются о времени. Вчера и год назад для них одинаково далекое прошлое. Завтра, конечно, наступит, но о нем не стоит думать заранее, проще подождать до утра. Время течет рядом, почти не соприкасаясь с их жизнью, они пользуются им, когда надо, а потом опять отодвигают за ненадобностью. Сезон дождей и молодая луна, впервые вышедшая прогуляться по звездному небу после того, как в небесной хижине предавалась любви со своим мужем Солнце, - вот точки отсчета месяцев и лет, - а больше о времени им и не нужно знать. Николь жила в шабоно так же просто, не считая дней. Для нее точками отсчета был день, когда Самурито встал на ноги, день, когда он, узнав, обнял ее, день, когда он заговорил с ней, вспоминая жизнь с Марией дель Розой. Николь испугалась, когда Самурито спросил, почему с ними нет его любимой Розы. Уклонившись от ответа, она разыскала Шотеву, ожидая, что у сына может повториться приступ, как при разлуке с девушкой. Шотева подозвал Самурито и достал трубку для вдыхания эпены.
- Мы пойдем навстречу твоей Розе. Духи милостивы, они подарят тебе встречу с женой.
Шотева вдул сквозь крохотное отверстие трубки по порции эпены в каждую ноздрю, и Самурито дернулся от неожиданности. Он стоял, прислушиваясь к свои ощущениям, подняв обе руки к голове, а потом раскинул их, словно хотел взлететь в небо. Дрожь пробегала по его телу, глаза смотрели на что-то невидимое над головой, голос стал таким же, как в детстве, когда Самурито нежно выкрикивал: «Кр-р-рошка! Кр-р-рошка! Р-р-роза!» Николь с тревогой наблюдала за сыном, который то приходил в волнение, то улыбался и бормотал что-то неразборчивое. Прислушавшись, Николь с изумлением узнала стихи Хименеса, которые Мария любила читать вслух для Самурито:
   Что в руке у меня? Я не знаю –
   ты ли это, легче пушинки,
   или – это лишь тень твоя?
Шотева запел свои заклинания, так же поднимая руки к небу и обращаясь к могущественным женским хекурам змеи, паука, выдры, колибри. Когда Самурито утомленно сел, обхватив руками колени, Шотева подошел к Николь.
- Комасиве видит невидимое, духи приходят к нему. Он шапори от рождения и должен пройти посвящение. Нельзя упускать это.
- А ты видел то же, что и он? – спросила заинтересованная Николь.
- Я видел, как он разговаривал со своим духом.
- Он разговаривал с Марией, я знаю, я слышала.
- Может быть, духи и сделали это для него. Я хочу, чтобы Комасиве жил со мной до следующего сезона дождей. Я буду обучать его всему, что знаю сам, он должен стать шапори. Его хекуры сильны и помогут ему.
- Хорошо. Я доверяю тебе. Мне тоже можно жить с вами?
- Нет, Солнечная Колибри, мать держит мужчину при себе и мешает стать тем, чем он достоин стать. Живи это время в миссии. Ты будешь знать о своем сыне. До дождей я отведу тебя в Сан Антонио.
- Я помню такое же путешествие много лет назад. Ты хотел тогда получить мою силу, а на самом деле отдал свою - для сына, да?
- Великий дух колибри знает, кому что подарить. Разве все мы не стали сильнее в том путешествии?
Николь вернулась в миссию и собрала со всей округи детишек, чтобы учить их. Отец Августо отдал им для занятий самую большую комнату, но чаще они устраивались в патио, в тени кустов. Там их и застал в один прекрасный день приехавший жить в Сан Антонио Стив Бриджмен. Он был поражен видом Николь. Ее возраст выдавали только седые пряди в золоте волос. Постоянная боль и страх за сына исчезли из ее глаз, она снова научилась улыбаться, загорелое лицо с прозрачными ясными глазами казалось почти юным, когда она хохотала вместе с детьми, играя с ручной обезьянкой-бабуином. С такой же счастливой улыбкой она смотрела, как он идет к ней от пристани. Бриджмену казалось, что перед ним видение, он не ожидал, что Николь Арельяно может оказаться в этой глуши в окружении индейских детишек. Лишь когда она взяла его за руку и, приведя в свою комнату, бросилась на шею и крепко поцеловала, Стив поверил, что это не сон.
С этого дня они не расставались. Через полгода пришло известие о смерти Энрике Арельяно. Николь пришлось слетать на несколько дней в Каракас на похороны, там же она ознакомилась с завещанием мужа. Арельяно действительно, как и обещал, позаботился о Самурито, оставив ему большую часть состояния. Николь назначалась его опекуном с неограниченными полномочиями, и сама могла назвать следующего. Первое, что она сделала, – перевела часть акций нефтяной компании на имя Антонии Медниковой Арельяно, чтобы девочка могла получить хорошее образование. Больше о деньгах они со Стивом не думали, они им были не нужны. Через неделю после возвращения Николь они поженились.
- А что же стало с Самурито? – поторопил рассказчицу заинтригованный Тонио, - Он совершенно выздоровел? И стал шапори?
- Самурито до следующего сезона дождей жил с Шотевой в шабоно, уходил вместе с ним в джунгли, один раз даже пришел в миссию. Он настолько впитал обычаи индейцев, что совершенно естественно вел себя так же, как они. Да, он выздоровел. Я не знаю, что сказали бы специалисты психиатры, если бы могли обследовать его, но боюсь, что с точки зрения белого человека многие моменты жизни индейцев вообще могут быть классифицированы как неадекватные общепринятым нормам. Я живу, веря во все, что составляет суть их жизни.  Но даже Стив смотрит на многое с точки зрения антрополога, видя лишь предмет исследования.
- Ничего подобного! Ты не права, дорогая! – запротестовал Бриджмен, - Я давно уже утратил научную беспристрастность. Я тоже живу вместе с ними, а не изучаю их. Они уже не обижаются, когда я отказываюсь от своей порции жареных личинок. У каждого свои слабости. Зато я не выплевываю мясо, если оно горчит от яда мамукори. Ты помнишь, Тонио, так индейцы называют яд кураре, которым смазывают стрелы для охоты.
- Разве кураре можно есть? –Антония, полная любопытства, пересела поближе к Бриджмену, – И не умрешь? А я-то думала, что это смертельный яд!
- Видишь ли, девочка, глотать чистый яд я тебе не рекомендую, тем более – тыкать отравленной стрелой себе в палец. Но дичь, убитую ядовитой стрелой, просто промывают водой и жарят на костре. Там, где яд попал в тушу, мясо может горчить. Это не смертельно. Наоборот, индейцы считают, что если дети время от времени едят такое мясо, они не умрут, получив ранение отравленной стрелой. Хотя такая вероятность почти равна нулю: гвахарибо одни из самых мирных индейцев. Кто бы ни пришел к ним в шабоно, его обязательно накормят и обращаются, как с гостем.
- И с нами тоже?
- С вами – обязательно. Вы не просто гости. Вы кровные родственники. Когда вы будете в шабоно Коматери, первое, что тебе скажут, детка, это то, что когда ты умрешь, твое тело не оставят валяться в джунглях. Его обязательно сожгут, истолкут кости, и все твои родственники – дедушка, его братья и сестры, его жены и дети, и их дети, и твой отец – все соберутся, чтобы съесть твои останки с банановым супом. И нечего так смеяться! - Бриджмен, скрывая усмешку, посмотрел на хохочущую Антонию, - Благодаря этому ты останешься жить в своих родичах, а душа твоя прямиком отправится в Дом Грома. Это чудесно. Николь повезло так же, как и тебе. А вот наши с Тонио неприкаянные души обречены блуждать после смерти по лесам и горам, пока Великой Гром милостиво не сожжет наши кости, которые будут валяться под деревьями у реки.
- Сжечь может только молния, - снисходительно поправила Антония, - И потом, у вас же есть мы с бабушкой Николь. Мы тоже можем вас съесть!
- Ну, спасибо! Ты меня успокоила! – обрадовано воскликнул Бриджмен под смех остальных.
- А когда мы пойдем в шабоно? Ты ведь сказал, что мы лишь дождемся бабушку, - нетерпеливо напомнила Антония.
- Да, пожалуй, завтра можно отправляться. Тонио, ты, конечно, с нами? А ты, Николь?
- Да, я обещала прийти к тому времени, как Ритими придет пора рожать. Она очень хочет, чтобы я была второй матерью ее ребенку.
- Ритими – это сводная сестра моего отца? – спросила Антония.
- Да, Тони. У нее уже есть сын, и теперь она ждет дочь.
- Но ведь ты говорила, что ей десять лет?
- Ей уже девятнадцать и ее сынишке почти четыре годика. Девушки Коматери выходят замуж к четырнадцати годам.
Антония только хмыкнула.
Когда девочку уложили спать, Николь озабоченно сообщила Тонио, что не знает, как Антония отреагирует на то, что у отца есть жена.
- Самурито ведь сорок. По представлениям индейцев, он должен быть уже главой большого семейства, отцом и дедом. Шотева заставил его жениться, чтобы его сыновья продолжили род, девочки ведь в расчет не берутся. Оба брата Самурито охотники, они не смогли стать шапори, правда, есть еще самый младший брат, тот, который проходит сейчас обряд посвящения, но получит ли он власть над хекурами – никто не знает. Если нет – тогда единственная надежда на сына Самурито. Сила и знания, как правило, передаются по наследству. Но его жена Тишуна два года назад родила мертвого ребенка. В таком случае вся вина лежит на отце, - Николь вздохнула, - Шотева не упрекает сына, но я чувствую, что он опечален тем, что на Самурито может прерваться род шапори. Девочка, что стала женой Самурито, очень миленькая, увидишь сам. Ей сейчас всего семнадцать. Как к этому отнесется Антония?
- Посмотрим. Расскажи ей все это, я думаю, что она поймет. Но разве он любит жену? Может быть, из-за этого…
- Ах, Тонио, мы с тобой полны идеализма. Я ведь не любила Шотеву в традиционном смысле. Но я до сих пор благодарна ему и за прошлое, и за настоящее. Мы очень тепло относимся друг к другу. Я, конечно, верю, что браки совершаются на небесах. У Самурито с твоей дочерью, несмотря ни на что, был истинный брак, освященный небесами, но он вот уже двенадцать лет вдовец и три года, как женат на Тишуне. Шотева присматривает ему вторую жену из соседнего шабоно.
- Он согласен?
- Он должен прислушаться к мнению старшего шапори, даже если не согласен с мнением отца. Знаешь, тут ведь есть еще один нюанс, который все знают, но никогда не обсуждают. Сексуальная жизнь шапори не похожа на жизнь обычных людей. Стив тебе объяснил бы это лучше, но у меня есть одно преимущество: я знаю это… как бы это сказать… изнутри, - Николь слегка покраснела и усмехнулась, -  Так вот, шапори, который стремится увеличить свою силу, должен спать с женщиной, чтобы получать от нее женскую сущность. При этом он старается сохранить то, что у него есть, не делясь своей собственной сущностью. Ты понимаешь? Но есть еще один серьезный момент. В могущественных шапори живут не только мужские хекуры, им помогают женские хекуры: змеи, паука и колибри. Но они, как и любая истинная женщина, не желают делить мужчину, которого они избрали, с другими. Ревность их ужасна, и удержать их при себе крайне трудно. Шапори спит с обычной женщиной так, чтобы повода для ревности было как можно меньше.
- У тебя это было так же?
- Нет, ведь я участвовала в магическом обряде. Шотева до сих пор уверен, что у меня есть свои хекуры. Тогда он старался их переманить, соблазнить. Мы были на равных. У индейских женщин нет своих хекур.
- Да, сложная ситуация. Ты думаешь, что Самурито не хочет жить с женой по этой причине?
- Да нет, вряд ли. Просто Тишуне достался муж-шапори, который обязан следовать магическим правилам, да к тому же все еще помнит первую любовь. Не повезло бедной девочке.
- Не огорчайся. Я ведь помню, как давным-давно слышал рассказы старой Тересы о том, как ее похитил шапори. Кто это был, дед твоего Шотевы?
- Да, это был Комасиве, тот, чье имя дали здесь моему сыну.
- Так вот, у нее остались на всю жизнь самые приятные воспоминания. Наверное, индеанки не требуют любви там, где секс приносит наслаждение. От добра добра не ищут. У них, вообще-то, есть понятие любви?
- Не знаю, Тонио. Но в семье они преданы, самоотверженны, заботливы, хорошие родители, – как это можно еще назвать? Все ли белые люди знают, что такое любовь?
- Ты права. Но наши дети знали это. Сможет ли Самурито забыть то, что уже испытал?
Утром, нагруженные продуктами, матерчатыми гамаками, подарками, среди которых были мед для детей и мачете для мужчин, они отправились в долгий путь к шабоно Коматери. Рюкзачок Антонии был наполнен фотопленкой, карандашами и блокнотами для памятных записей. Все три дня в миссии она не отходила от Бриджмена, надоедая ему вопросами по антропологии. Теперь она решила провести свое маленькое исследование и написать отчет  в виде сочинения «Как я провела каникулы». Антония уже предвкушала свой триумф на уроке географии. Она рвалась вперед, опережая пришедших со Стивом индейцев, пока Тонио не остановил ее, объяснив, что по джунглям не ходят, как по парку. Антония лишь махнула рукой и засмеялась, заявив, что с ней ничего не может случиться. На первом же привале индейцы сняли с себя всю одежду, повязав на бедрах красные хлопковые шнуры, составлявшие у мужчины гвахарибо все одеяние, не считая украшений. Стив покосился на Антонию, чтобы узнать, как она отреагирует, увидев обнаженных мужчин, но та и ухом не повела. Ее больше заинтересовало, как изменил лица орнамент, который индейцы красной пастой оното нанесли на свои тела. Они сразу приобрели бесстрастное выражение, полное живописной и мужественной таинственности. Волнистые линии сделали щеки более худыми, скрыли улыбки, которые всегда были готовы украсить добродушные лица, а круги, обрисовавшие глаза, подчеркнули зоркую настороженность взгляда. Стив объяснил, что это орнамент охотника и путешественника по джунглям. Когда они подойдут к шабоно, то украсят себя перьями и поясами из хлопковой пряжи. Без одежды индейцы стали словно выше ростом, и теперь не казались такими хрупкими рядом с Бриджменом. Сразу видно было, что это настоящие воины и охотники.
Антония не успевала нажимать на затвор фотоаппарата, стараясь запечатлеть все, что видела. Но постепенно она, так же как и Тонио в свое время, подпала под очарование тропического горного леса и забыла о фотоаппарате. Уходящие ввысь мощные стволы деревьев, с которых каскадами спускались расцвеченные алыми и белыми цветами лианы, заросли кустарника со стайкой севших отдохнуть попугаев, напоминавших яркие орхидеи, прозрачный поток, растекшийся в запруду, где плавало отражение белых облаков, - все это приводило Антонию в тихий восторг. Ночью она несколько раз просыпалась в своем гамаке, который висел между гамаками дедушки и бабушки. Индейцы по очереди поддерживали костер, подкладывая новые сучья, в лунном свете их фигуры походили на тени. Джунгли словно дышали во сне, то накатываясь тихими звуками, то затихая опять. Внезапно странные щелчки, напоминающие стук по мембране резонатора, заставили Антонию удивленно вскинуться. Частые щелчки то приближались, то удалялись. Эти звуки были совершенно потусторонними, казалось, они не могли принадлежать реальным существам Земли. Николь тоже приподнялась в гамаке и заметила, что Антония не спит.
- Это ночные гуахара, - пояснила она шепотом, -  Птицы, которые целый день спят глубоко в горных пещерах, а ночью вылетают на охоту. Правда, странные звуки? Стив говорит, что читал где-то, будто они так щелкают своими локаторами, чтобы определить, куда лететь. Ведь они ничего не видят в темноте.
- Как дельфины в воде? И как летучие мыши?
- Да, приблизительно так.
- А я решила, что это духи прилетели на нас посмотреть.
- Спи, дорогая! Духи тоже любопытны, но они прилетят бесшумно и незаметно.
- А я их все равно увижу, - пробормотала Антония, засыпая.
Дорога по джунглям в шабоно Коматери действительно не напоминала прогулку. Они продирались сквозь колючий кустарник, проползали под ветками, карабкались по горным склонам с осыпающимися каменными потоками. Через реки были переброшены шаткие подвесные мосты из лиан. На первый такой мост Антония посмотрела с сомнением и предложила просто переплыть реку, но Стив остановил ее, объяснив, что мост сделан там, где водятся аллигаторы. Раскачивающийся мост, сплетенный из хвороста и лиан, оказался прочным и выдержал их всех. В следующий раз Антония смелее пробралась по такому мосту. К вечеру они останавливались и, пока индейцы сооружали очередную временную хижину, Николь с Антонией собирали вокруг хворост и дрова для костра. Антония удивилась, зачем он нужен, ведь ночи такие теплые. Но Николь сказала, что не в этом дело. Огонь костра пугает ночных животных и отпугивает злых духов джунглей. Индейцы по дороге охотились, подстрелив пару крупных птиц и небольшого пекари. Их жарили на углях, завернув в крупные листья, похожие на слоновьи уши. Стив взял с собой консервы, сардины и тушенку, но Антонии было интересней есть жестковатое мясо, пахнувшее дымком. Индейцы отрезали ей самые лакомые кусочки и одобрительно хлопали себя по бедрам.
Еще через три дня перехода они подошли к шабоно Коматери. Выйдя к неширокой реке, состоящей из каскада запруд, соединенных бурлящими протоками, Антония увидела на противоположном берегу стайку резвящихся в мелкой воде индейских детишек. Повыше на берегу стоял, зорко охраняя их, старик индеец. На шум, поднятый детьми, стали собираться жители шабоно. Николь была встречена с любовью, ее хорошо знали, но Тонио и его внучка вызвали взрыв любопытства. С детским восторгом они трогали волосы Антонии, гладили ее лицо и руки, пробовали кожу языком на вкус. Так же, как и индейцы, что пришли в миссию с Бриджменом, все заметили сходство между девочкой и Николь. Мужчины гулко хлопали себя по груди, женщины смеялись от удовольствия, теребя ее рыжие волосы.
- Не бойся, когда я впервые попала сюда, меня рассматривали так же, - шепнула внучке Николь, - Им нравятся твои волосы.
- А я и не боюсь! – успокоила ее Антония, - А где мой отец?
- Он, должно быть, в джунглях, за ним пошлют. Сейчас я познакомлю тебя с Шотевой, это твой дедушка.
 Наконец, их привели в шабоно и усадили в хижине, сунув в руки по печеному банану. Антония с любопытством рассматривала хижины, соединенные в кольцо вокруг площадки, очаги с негасимым огнем и лубяные гамаки, развешенные на опорных столбах. Дети, хихикая и подталкивая друг друга, выглядывали из-под рук взрослых, в глазах которых светилось такое же любопытство. Николь знаком подозвала к себе молодую женщину, и та села в гамак рядом с ней, прижавшись сбоку. Ее большой живот, туго обтянутый кожей, глянцевито поблескивал, и Николь ласково прикоснулась к нему, поглаживая.
- Скоро уже? – спросила она и показала на Антонию, - Ритими, это моя внучка и твоя племянница. А где Шотева?
Проследив за ее взглядом, Николь обернулась и, взяв Антонию за плечи, подвела к шапори, стоящему на грани света и тени. Девочка во все глаза смотрела на индейца, перед которым ее бабушка почтительно склонила голову. Его лицо кроме традиционного орнамента было украшено гладкими белыми палочками, продетыми сквозь отверстия в носу и губах, на руках выше локтя были повязки из обезьяньего меха, из-под которых струились длинные алые перья. Полуприкрытые глаза его широко раскрылись, заметив девочку.
- Она такая же золотоволосая, как и ты, Солнечная Колибри! – Шотева взял голову Антонии в ладони и заглянул в ее глаза, - И в ее глазах тоже пляшут хекуры. Это моя внучка. Живите с нами, мы рады видеть вас в шабоно Коматери. Комасиве придет к вам, когда свершится посвящение нового шапори. Теперь уже скоро.
- А я могу посмотреть на посвящение? – встряла в разговор Антония, - Бабушка, спроси, можно?
Девочка настойчиво теребила Николь за руку, и та перевела ее вопрос Шотеве. Тот хмыкнул и потрепал Антонию по волосам.
- Женщины не должны находиться близко от того, кто призывает в себя хекур. Но ты можешь посмотреть издали, - и он добавил уже для Николь, - Она ведь еще не женщина? Большой беды не будет, к детям хекуры не ревнуют. Но скоро ее пора наступит. Ты уже присмотрела ей мужа?
- Нет, - засмеялась Николь, - У нас не спешат. А когда она вырастет такой, как твоя Ритими, она сама выберет себе мужа.
- Так нельзя, это плохой обычай, – осуждающе заметил Шотева, - Старшие мудрее в выборе.
- Хорошо, я подумаю, - успокоила его Николь.
От обилия впечатлений Антония заснула сразу же, как только бабушка уложила ее в гамак. Утром ее разбудила молоденькая индеанка, которую Антония не разглядела вчера. Она была всего на несколько лет старше и почти такого же роста, но ее  фигура совсем не была похожа на те, что мелькали на страницах модных журналов. Полная грудь и соблазнительные бедра делали ее старше, тогда как личико с большими карими глазами под копной густых, ровно подрезанных волос выглядело совсем детским. В ушах, словно серьги, были воткнуты синие и белые перья, такие же перья украшали плетеные браслеты выше локтя. Белые деревянные палочки кокетливо приподнимали верхнюю губу, словно в улыбке, но глаза казались печальными. Она потянула Антонию за руку, приглашая за собой, и что-то сказала. Заметив, что Антония ее не понимает, она похлопала себя по груди и несколько раз повторила: «Тишуна». Антония согласно кивнула, сообразив, что так зовут девушку. Они тихо вышли из хижины, скользнули по тропинке, идущей к лесу, и остановились среди молодых посадок бананов, едва закрывающих их от любопытных взглядов. Тишуна тронула Антонию за плечо и похлопала себя по губам, показывая, что надо молчать. Поставив на землю корзину, она показала вперед, и на краю поляны Антония увидела одинокую хижину. Рядом, на поваленном дереве сидел юноша, уставившись перед собой невидящим взглядом. Антония с любопытством разглядывала его тонко очерченный профиль с ввалившимися глазами, которые казались совсем огромными на худом лице. Перед ним на корточках сидел мужчина средних лет со светлой кожей, но прической и одеждой не отличавшийся от остальных обитателей шабоно. Лицо его и тело были раскрашены красной и черной краской, не позволявшей рассмотреть, как он выглядит. Он пел монотонным голосом, ритмично похлопывая ладонями по бедрам. Тишуна сильнее сжала плечо Антонии и ткнула рукой в сторону поющего. Она опять что-то сказала на диалекте гвахарибо, но Антония непонимающе покачала головой. Тишуна поставила корзину на тропинку, юркнула обратно в банановые заросли и хлопнула в ладоши. Мужчина встал и подошел к корзине. Заглянув в нее, он сказал несколько слов и повернулся, чтобы уйти обратно к хижине, но Антония обиженно выпалила по-испански, не задумываясь, что ее могут не понять:
- Это ведь обряд посвящения в шапори? Мне разрешили издали посмотреть на него. Шотева разрешил. Где мне можно стоять?
- Кто ты? – с любопытством воскликнул мужчина на хорошем испанском языке, - Выйди, я хочу посмотреть на тебя.
- Я Антония, я пришла с бабушкой Николь, - она сделала шаг, выходя из-под укрытия листьев.
- С бабушкой Николь? – удивленно повторил он, протягивая к ней руку, - Да, ты похожа на нее. Чья ты дочь?
- Мой отец – Пол Арельяно, сын бабушки Николь.
- Роза, - прошептал он, рывком прижимая девочку к себе, - Твоя мама – Мария дель Роза?
- Так это ты – мой отец? – Антония, воспитанная дедушкой и бабушкой с нежностью и любовью, на самом деле была чужда сантиментов и не понимала, зачем нужно повторять очевидное и сюсюкать, когда есть множество интересных вопросов, требующих немедленного выяснения, - Я хочу посмотреть, как ты вызываешь духов!
- Потом. Тишуна отведет тебя в шабоно. Я сейчас приду, только дождусь Шотеву. Антония! Моя дочь! – он радостно засмеялся и вернулся к хижине.
Тишуна взяла Антонию за руку и подтолкнула в сторону шабоно. Они вернулись как раз вовремя, потому что Тонио начал волноваться. Николь уверяла его, что здесь с девочкой ничего не может случиться, но Тонио был убежден, что внучке может прийти в голову любая, самая невообразимая и опасная затея. В то же время он был почему-то уверен, что с Антонией вообще не может случиться ничего плохого. Бог хранил ее, хотя Тонио подозревал, что этим озабочен не только Господь. Как только Антония уселась в хижине и съела пару печеных бананов, она тут же принялась выспрашивать у Николь и Стива все, что они знали о посвящении в шапори. Посмеявшись над мертвой хваткой, с какой девочка пытается получить интересующую информацию, Стив стал рассказывать о том, как проходит ритуал посвящения.
Юноша должен жить в отдаленной от остальных хижине, где у очага висит только его гамак. Дрова для него собирают все женщины шабоно и оставляют неподалеку, но сами не подходят близко. Несколько юношей, которые еще не спали с женщиной, ухаживают за проходящим испытание. Они приносят ему воду и мед, это единственное, что ему можно есть. Хекуры терпеть не могут запах жареного мяса и могут разлететься. Днем и ночью юноше вдувают в ноздри эпену. Через две-три недели ему начинает казаться, что он видит хекур, прилетающих к нему. Все это время шапори поют заклинания, призывая хекур войти в грудь юноши и подчиниться ему.
- И хекуры обязательно приходят? – поинтересовалась Антония.
- Насколько я знаю, не всегда. Два сына Шотевы не прошли посвящения и просто стали хорошими охотниками.
- Однажды хекуры приходили ко мне, - задумчиво сказала Николь.
- Как это? Когда? Бабушка, расскажи! – загорелась любопытством Антония.
- Это было накануне рождения сына. Мне казалось, что я вижу это во сне: неясные тени стояли вокруг меня и трогали мой живот. Ребенок изнутри толкался, словно отвечал им. Через несколько часов я родила Самурито. Вокруг меня кружили птицы. Под огромным деревом, на мягкой подстилке из листьев я родила ребенка, присев на корточки, как это делают индеанки.
- Николь, о чем ты говоришь? – удивленно воскликнул Стив, - Разве в это время ты была не в Каракасе?
- Да, конечно, но я чувствовала то, что говорю. Я не видела, что нахожусь в клинике. Я пришла в себя уже в палате, когда мне принесли Самурито.
- Может быть, хекуры пришли, чтобы поселиться в твоем ребенке? – предположила Антония, слушавшая рассказ бабушки очень серьезно, - Но тогда получается, что шапори имеет силу с рождения, а остальные никакими обрядами посвящения не могут заманить духов к себе! У кого бы это спросить?
- Расспроси своего отца, - предложил Стив, удивленный сообразительностью девочки, - Но я боюсь, что тебе этого не расскажут, это тайное знание.
- Подумаешь, тайное. Я сама все узнаю.
- Каким это образом? – засмеялся Тонио, переглянувшись со Стивом.
- Я увижу, - уверенно заявила Антония, - Я просто послежу за тем юношей, который должен стать шапори. И нечего смеяться! Я увижу, если в него войдут хекуры.
- Антония, ты уже познакомилась с Тишуной? – перевела разговор Николь, - Она тебе понравилась?
- Да, она водила меня к отцу. Но мы ведь не понимали друг друга. Вот бы выучить их язык. Ты мне поможешь?
- Хорошо. Но лучше позанимайся с Тишуной, она быстро выучит тебя. Это жена твоего отца.
- Жена? – вытаращила глаза Антония и бесцеремонно ткнула пальцем в Тишуну, -  Она же ненамного старше меня!
- Давай-ка, прогуляемся к реке, и я все тебе расскажу. Позовем с собой Ритими и Тишуну, может, наловим рыбы.
Пока они шли по тропинке к запруде, Николь рассказывала внучке о том, как жил ее отец в шабоно Коматери, опуская, естественно, те подробности сексуальной жизни, которые обсуждала с Тонио. Под конец Антония незаметно перешла по другую сторону от Николь, втиснувшись между ней и Тишуной, и взяла молодую женщину за руку.
Выше большой запруды, там, где быстрый поток огибает россыпь камней и разливается зеркальной гладью, отражающей зелень лиан и облака, женщины вошли в реку, перепрыгивая по камням почти до середины. Если нужно наловить сразу много рыбы, то индейцы бросают в воду особую лиану. Ее сок окрашивает воду в молочно-белый цвет и рыба, задыхаясь, всплывает на поверхность. Но на этот раз женщины ловили рыбу, загребая воду редко сплетенными корзинами, в которые попадала мелкая рыбешка. Наловив пару дюжин, они пошли искупаться ниже по течению, где уже плескались дети. Антония, любившая плавать, и даже получившая в школьном соревновании поощрение за плавание стилем баттерфляй, с удовольствием нырнула в прогретую зеленоватую воду и вскоре была уже на другом берегу. Помахав всем, она опять нырнула и так долго была под водой, что Ритими и Тишуна стали громко кричать, хлопая ладонями по воде. Детишки вторили им, подняв невообразимый шум. Николь подозвала вынырнувшую с громким фырканьем внучку к себе.
- Детка, нельзя так долго быть под водой, ты всех перепугала. Они решили, что тебя оставил в воде речной дух. Я уже решила, что Ритими от волнения родит ребенка прямо здесь.
- А зачем они так кричали?
- Пока не поздно, они отпугивали от тебя духов воды.
Антония хихикнула, но ей понравилось, что о ней здесь так заботятся. На обратной дороге в шабоно они увидели вышедшего им навстречу Самурито. Прежде всего, он подошел к матери, потерся носом о ее лицо и постоял, прижавшись, щека к щеке.
- У тебя все хорошо? – тихо спросила она по-испански.
- Все хорошо, не беспокойся, мама.
- Ты похудел, или мне кажется?
- Я вместе с братом сейчас не ем мяса. Спасибо за мед.
- Я ведь знаю, как он сейчас нужен для него. Да и Ритими стоит подкормить, у нее теперь столько запретов на еду, пока она не родит. Мне когда-нибудь придется приносить мед для Тишуны?
- Не знаю, мама. Духи не хотят, чтобы у меня был ребенок, - Самурито огляделся, ища глазами Антонию, - Роза родила мне дочь, может быть, этим я выполнил свое предназначение?
- Посмотрим, дорогой мой. У тебя прелестная дочка, будь с ней поласковей, ведь она тебя совсем не знает, ее воспитывал дед.
- Тот самый, чьи часы подарили на день рождения Розе?
- А ты помнишь?
- Конечно! Они мне понравились, но я чувствовал, как они были опасны для Розы. Я спрятал их, они в Ла Чусмите.
- Ты говоришь о дедушкиных часах? – спросила, внимательно прислушиваясь к разговору, Антония и подошла поближе, - Они теперь мои. И они совсем не опасны, с чего ты взял? Я бы почувствовала. А почему ты бросил того юношу? Тебе больше не надо петь перед ним?
- Меня сменил Шотева. Петь надо все время, по очереди. Мы призываем хекур в грудь нового шапори.
- Я не видела там никаких хекур.
- Ты и не можешь их заметить, для женщин они невидимы.
- Вот еще, глупости! Я ведь вижу их у тебя. И вчера видела у того колдуна, Шотевы.
Самурито переглянулся с Николь.
- Это может быть? – осторожно поинтересовалась Николь, - Я никогда не забываю, что она внучка Эсперансы Ла Негры, колдуньи. По-моему, она вполне может видеть то, что другие не видят.
- Нужно посоветоваться с Шотевой. Женщины-шапори встречаются крайне редко. А она еще ребенок. Антония, что ты хотела бы здесь увидеть?
- Я хочу пойти на охоту. И хочу увидеть, как твой брат станет шапори. И еще я хочу понимать язык гвахарибо. 
- Обширная программа и почти невыполнимая. На охоту женщин тоже не берут.
- Ну, я так и знала: то нельзя, это нельзя! А что же можно! Печь бананы?
Самурито громко расхохотался и прижал девочку к себе.
- Характером ты совсем не похожа на Розу, но ты мне нравишься! Попробуем обойти запреты. Пока не кончатся обряды посвящения, я не хожу на охоту,  но я попрошу мужа Ритими взять тебя с собой.
- Я не советую этого делать, - возразила Николь, - Если во время родов что-нибудь случится с их ребенком, виноват будет он. И то, что он накануне взял на охоту девочку – прекрасное объяснение любого несчастья. Зачем давать повод?
- Да, ты права, я не подумал об этом. А что ты хочешь посмотреть на охоте? – спросил Самурито у дочери, ласково сжав ее плечо.
- Я хочу попробовать стрелять из индейского лука.
- Женщины не стреляют из лука. Тебе его просто никто не даст.
- Даже ты? Я хорошо стреляю, в школе у меня третье место в соревнованиях. Но спортивный лук совсем не такой. Я хочу попробовать стрелять по-настоящему.
- Ну, ладно, постараюсь тебе помочь. Пойдем за огороды, там нас никто не увидит. Промахнувшись пару раз, ты успокоишься и откажешься от идеи идти на охоту.
Они взяли в хижине лук, и Самурито тщательно отобрал стрелы с деревянными и костяными наконечниками. На огородах работали женщины, высаживая табачную рассаду. Тишуна сорвала гроздь спелых бананов и пошла за ними следом, уверенная, что муж не собирается уходить далеко от шабоно. Они углубились в лес за банановыми зарослями. У большого дерева Самурито остановился, оглядываясь, что бы приспособить под мишень. Антония взяла у Тишуны банановую гроздь, оторвала от нее три банана для еды, а остальные пристроила на развилке первой ветки. Вручив бананы Тишуне, Антония попросила у отца лук и осмотрела его, пробуя тетиву. Самурито протянул ей стрелу. Антония натянула лук, стараясь оттянуть тетиву до упора. Это было довольно трудно, потому что он был рассчитан на крепкую мужскую руку. Первый выстрел был неудачным, стрела прошла чуть ниже и в стороне от древесного ствола.
- Бери чуть выше и учитывай ветер, - посоветовал Самурито, внимательно наблюдая за дочерью. Он уже забыл, что рассчитывал на ее промах, и с азартом ждал результат.
Антония сосредоточенно примерилась, прищурив глаз, и пустила стрелу, которая чиркнула по банану, но не воткнулась в него. Не глядя, она протянула руку за следующей стрелой и выстрелила, почти не целясь. Стрела вошла в спелый банан, как в масло. Антония протянула руку за новой стрелой и снова попала. Она стреляла, пока у Самурито не кончились стрелы. Он подбежал к дереву и снял с развилки гроздь, напоминавшую дикобраза. Стрелы торчали из бананов, как иголки из подушечки. Тишуна восторженно хлопнула себя по бедрам и несколько раз повторила: «Имаавами! Имаавами!» Антония очистила один из уцелевших бананов и с аппетитом съела.
- Опять эта Имаавами! Ты мне расскажешь про нее? – спросила она у Самурито, все еще разглядывающего стрелы, торчащие из банановой грозди.
- Имаавами -  белая женщина шапори. Она была прекрасной охотницей и стреляла из лука так же метко, как и мужчины. Ей подчинялись сильные хекуры змеи и колибри. Лучше всех других шапори она отыскивала потерянные детские души и заманивала их обратно. С помощью своих хекур она лечила змеиные укусы и лихорадку. Она не любила черного колдовства, но если надо было наслать злых хекур в шабоно врагов, она делала это.
- А ты умеешь это делать? – с любопытством перебила Антония.
- Я умею, но мы живем мирно, и я никогда еще не приказывал хекурам уничтожить других людей.
- Так откуда ты знаешь, что у тебя это получится?
- Знаю, - отрезал Самурито и потянулся за бананами, которые Тишуна в восхищении прижала к груди. Та поспешно протянула ему оба.
- А на охоту вы берете такие же стрелы? Они годятся стрелять лишь по бананам. Разве ими можно кого-нибудь убить?
- Достаточно простой царапины, яд мамукори сделает свое дело.
- Яд кураре? А эти стрелы ядовитые?
- Нет, конечно. Девочке никто не даст ядовитые стрелы, - Антония скорчила недовольную гримаску. – Ну что, пошли в шабоно? Я должен сменить Шотеву.
- А мне можно посмотреть, как ты призываешь духов?
- Из тех банановых зарослей, где вы стояли с Тишуной.
В банановые заросли Антония потащила за собой Стива. Ей было любопытно, что поют шапори, призывая хекур, и она попросила перевести ей их заклинания. Они уселись прямо на землю в тени, под укрытием крупных светло-зеленых листьев, и стали смотреть, как Шотева и Самурито по очереди  призывали хекур, танцуя магические танцы. Шотева танцевал мелкими шажками, бросаясь иногда вскачь, временами его движения напоминали гибкие и мягкие шаги ягуара. Крадучись, он припадал к земле, а потом начинал легко скакать как мячик, без устали подпрыгивая вверх. Антония зачарованно смотрела, непроизвольно пытаясь повторить его движения, так что Стиву приходилось придерживать ее под прикрытием листвы. Он начал переводить слова заклинаний, которые пел Самурито. Антонии казалось, что это поет не он, а звуки сами выходят из его открытого рта. Они были совсем не похожи на голос, которым он разговаривал утром. Глубокие грудные звуки, похожие на горное эхо, разносились далеко в лес, чтобы хекуры гор, рек, деревьев и животных услышали приглашение и явились на зов.
- Великие хекуры, - звучало на весь мир, - ведите этого человека в глубины земли, покажите ему жаркие пещеры и огненные реки в сердце гор. Проведите его сквозь пелену тьмы, научите песням рек и лесов, птиц, рыб, обезьян и ягуаров. Он силен и сможет запомнить песни змей и пауков. Проведите его на ту сторону лесного тумана, чтобы хекуры вошли в его грудь и поселились там навсегда. Приведите его к Солнцу, где в светящихся хижинах живут ваши братья и сестры, хекуры неба. На пути к Солнцу он встретит тех, кто убит вдали от дома, тех, чьи кости не вернулись к своему народу и сохнут на солнце, ожидая великий и милосердный Небесный огонь. Он встретит тех, кто не прошел весь путь до конца, кто не прошел облака, поднимаясь к Солнцу. Встретит он и тех, кто прошел через долгие ночи тумана, кто не дрогнул от страха и прошел этот путь к свету. Мир света требует большей силы, чем мир тьмы. О, великие хекуры, дайте ему эту силу, чтобы он дошел до Солнца и вернулся обратно, став великим шапори, как его отец, дед и прадед.
Антония слушала это, подавшись вперед. Магический голос заворожил ее своей гипнотической силой. Внезапно юноша, до сих пор сидевший неподвижно, бессильно привалившись к столбу хижины, громко и жалобно закричал, хватаясь за лицо:
- Отец, отец, хекуры жужжат и вертятся вокруг меня! Помоги мне, они входят в меня! Они пролезают сквозь нос и глаза, входят в уши! Отец, помоги мне, они входят в мою голову!
Пронзительный вопль повторялся и повторялся. Оба шапори танцевали вокруг юноши, сужая круги. Наконец, они подхватили его и заставили танцевать вместе с ними, выкрикивая заклинания, которые могут заставить хекур остаться внутри него. Антония, с интересом наблюдавшая за тем, что творится на поляне,  не забывая прислушиваться к тому, что переводил ей Стив, наклонилась к нему и прошептала:
- Но я не вижу никаких хекур вокруг него. Чего он так кричит?
- Он под воздействием эпены, у него почти месяц непрерывные галлюцинации, - так же тихо пояснил Стив, - По-моему, это единственное объяснение. Ему все это кажется. Я, вообще-то, материалист и не очень верю в мистику.
- У него просто огненные мушки перед глазами и шумит в ушах от переутомления, - хихикнула Антония, - Но ведь духи на самом деле слетелись послушать заклинания! Им очень нравится песня. Но залезать в уши и нос они не собираются. Вот глупость-то, что они, мошкара, что ли! Не понимаю, как отец этого не видит!
Стив недоверчиво посмотрел на Антонию, но воздержался от комментариев. Его давно приводило в изумление то, как Антония говорит о духах: словно о подружках по колледжу. Она говорила о духах, будто они были привычны и каждодневны и не вызывали ни удивления, ни страха. Будто бы она точно знала, где они находятся сейчас и чем заняты.  Это забавляло его так же, как и отношение Николь к своей внучке. Уж она-то верила, что Антония – такая же ведьма, как и ее бабушка Эсперанса. Николь вообще раз и навсегда приняла мистические верования индейцев и никогда не сомневалась в способностях своего сына управлять духами, которые жили в его груди. Стив никогда не шутил с этим, уважая ее материнские чувства, но сам подходил к этим вопросам как антрополог. Последние годы он стал непререкаемым авторитетом в вопросах шаманской практики индейцев, и его статьи нарасхват печатали в самых престижных научных журналах.
Антония готова была просидеть в банановых зарослях весь вечер и ночь, чтобы не пропустить момент вселения хекур, но все кончилось значительно раньше. К Самурито и Шотеве присоединился старый шапори и еще несколько мужчин. Все они вдули друг другу в ноздри эпену и, образовав вокруг юноши круг, принялись раскачиваться в ритме заклинаний, время от времени высоко подпрыгивая и потрясая руками. Пляска их убыстрялась, они увлекали за собой будущего шапори, ослабевшего от строгой медовой диеты. Вот уже три голоса в унисон запели заклинания хекурам. Мужчины, один за другим, не выдерживали бешеного ритма и с криками падали на землю. Внезапно пение оборвалось на высокой ноте, и все трое шапори рухнули на колени, склонившись до земли. Юноша лежал навзничь, и дрожь пробегала по его истощенному телу с впалым животом. Старик наклонился над внуком и принялся что-то бормотать, массируя его узловатыми пальцами. Потом они помогли ему встать, и Самурито, обхватив за плечи, повел его к реке.
- Куда они пошли? – резко спросила Антония, все еще возбужденная зрелищем магического танца.
- Мальчика нужно выкупать, он не мылся почти месяц. Мне показалось, что обряд не свершился, значит, после этого женщины примутся его откармливать, матери очень переживали, что он не выдержит голодовку.
- Матери? – переспросила удивленная Антония.
- Ну да, его истинная мать - младшая жена Шотевы, потом вторая мать – старшая жена, и еще та мать, которая обмывала мальчика при рождении. Они все три считаются настоящими матерями. Еще у него не меньше четырех бабушек и сестры, самая младшая – Ритими.
К ним подошел Шотева, заметивший их с поляны.
- Ну, я же говорила отцу, что нет никаких хекур у этого мальчишки! – сообщила Антония, прежде, чем Стив успел ее удержать.
Шотева вопросительно посмотрел на Стива, ожидая перевода, и тому пришлось смягчить ее слова. Шотева был расстроен. Стив знал, что это последняя надежда получить молодого шапори. Будут ли у Самурито сыновья –неизвестно.
- Как ты узнала, что из моего сына не получится шапори? – серьезно спросил Шотева.
- Я видела, что хекуры и не думают приближаться к нему. Им просто нравились песни, они собрались поплясать с вами.
- Как они танцевали?
- Они кружили вокруг вас, не касаясь земли, вот так, - и Антония очертила круг на уровне груди Шотевы. Вокруг тебя было четыре, вокруг отца три, потом прилетела еще одна, а потом еще одна, желтенькая такая. Но она не танцевала, она следила за остальными, потом подлетела и покружилась вокруг меня, а потом вошла в отца. Она не влезла в нос, как кричал твой сын, она просто слилась с ним, как сливаются река и ручеек.
- Ты это видела? – переспросил пораженный Шотева.
- А ты разве не видел? – нахально поинтересовалась Антония, - Я думала, что вы видите все.
- Я это видел, поэтому и закончил обряд. Но как же могла увидеть ты!
- Я всегда вижу такие вещи. А эта желтенькая была симпатичной, совсем не страшной. Когда она летала вокруг меня, было щекотно. А что чувствуешь ты, когда в тебя входит хекура?
Но Шотева не ответил. Его лицо, раскрашенное красной и черной краской, было задумчиво.
Вечером жены Шотевы на радостях оттого, что их младший сын Арасуве избавлен от одиноких скитаний по джунглям, устроили угощение. Его ждет теперь простая и счастливая жизнь охотника и отца семейства. Старшие братья принесли с охоты обезьяну и несколько крупных птиц. Женщины сбегали нарезать больших листьев, в которых запекали дичь на углях. Отдельно завернули внутренности, которые были большим лакомством и доставались обычно детям. Когда мясо и бананы были готовы, каждый получил свою порцию. Тишуна подсунула Антонии кусок печенки и птичью грудку, оказавшуюся очень нежной. Она и дальше неукоснительно следила, чтобы девочке доставались самые лакомые кусочки. Антония, правда, не всегда бывала в восторге от того, что должна была с благодарностью съедать, но мужественно пробовала необычные блюда. Некоторые даже понравились ей. Так, с внутренним усилием положив в рот жареную личинку, она решила, что это похоже на кусочек пережаренного сала и вполне съедобно. Николь и Стив так и не смогли заставить себя есть личинок. Николь призналась внучке, что даже в молодости, вынужденная полгода питаться только тем, что ели сами индейцы, она не преодолела отвращение. Сейчас Антония сидела на одном из гамаков, треугольником подвешенных между опорными столбами хижины вокруг очага, и с аппетитом ела мясо, по примеру окружающих обмакивая его в золу от костра. От золы оно становилось немного соленым. Стив сказал ей, что с золой индейцы получают необходимые минеральные вещества, которые дома она глотает с витаминными пилюлями. Вместе с печеным бататом получилось роскошное пиршество. После мяса Тишуна подала гостям ломтики чуть недозрелого кисловатого ананаса. Антония вылизала пальцы и удовлетворенно погладила живот. Хозяева радостно рассмеялись.
Ночью Антония проснулась от тихой песни шапори. Шотева стоял, опершись на лук у разведенного на площадке посреди шабоно костра, и пел заклинания, подняв голову к луне. Истонченный серп ее был в конце третьей четверти и напоминал молочно-белую дольку. О чем просил хекур Шотева, Антония не поняла, но ей показалось, что песня его была печальна. Утром девочку разбудили причитания женщин и бормотание. Вскочив из гамака, она увидела Ритими, рыдающую в объятиях Николь. Обе жены Шотевы склонились над ее сынишкой, поглаживая его голову и руки, а Шотева и Самурито по очереди высасывали ранку на ножке ребенка, бормоча заклинания.
- Что случилось? – Антония просунула голову между Стивом и Тонио, - Что с мальчиком?
- Его укусила змея, - объяснил ей Тонио, - Мальчишка непоседлив и увязался за матерью, когда та пошла утром в кусты. Змея успела улизнуть, Шотева пытается выяснить, что это была за змея. Эх, если бы здесь была Эсперанса!
- А можно мне попробовать? Я знаю, как лечить змеиные укусы.
Стив с сомнением покачал головой, но все-таки подошел к Самурито. Тот с недоверием оглянулся на Антонию, но потом кивнул.
- Что тебе нужно для этого? – спросил он, подзывая дочь.
- Ничего. Потом я поищу травы, а пока мне нужно немного воды и простую сигару.
Самурито хмыкнул и отдал распоряжение Тишуне. Та быстро сняла со стропил несколько подсушенных табачных листьев и неумело принялась их сворачивать в самодельную сигару. Антония прикурила ее у очага и, не вдыхая дым, стала попыхивать, пуская его струйки на ребенка. Мальчик тихо лежал, прикрыв глаза, яд уже начал действовать. Не глядя, Антония протянула руку за водой и обмакнула пальцы в услужливо подставленный калабаш. Тонио смотрел, как его внучка в точности повторяет действия Эсперансы, и тихо молился, чтобы она все сделала правильно. Он один верил, что она справится. Девочка стряхнула пепел сигары на палец и растерла его с водой в черную кашицу. Легкими и точными движениями руки она очертила круг на груди слева, вокруг сердца, потом обрисовала кольцами укушенную ногу, шею ребенка, низ живота, и запела вибрирующим голоском, явно подражая бабушке. Пела она на непонятном языке, не похожем на испанский.
- Теперь нужно скорее идти в лес, - поднялась Антония, - Может, удастся отыскать нужные травы.
- Пойдем сперва на огороды, там тоже есть травы око-шики, - поднялся Самурито, - Успокойте Ритими, иначе ее ребенок не захочет выходить в мир слез, - отдал он распоряжение женам отца.
Одну из нужных трав Антония нашла на грядке Шотевы, еще один корешок выкопала у отца, а вот за остальными они полезли в непроходимые заросли кустарника вдоль реки. Наконец все было найдено. На костре уже кипела в алюминиевом котелке вода, предусмотрительно согретая Стивом. Антония принялась варить отвар, как ее учила бабушка. Через час она напоила мальчика темным горьким лекарством и принялась растирать этим же отваром его распухшую и посиневшую ножку. Губы ее, не переставая, произносили таинственные заклинания, которые никто из присутствующих не мог понять. Шотева тем временем продолжал петь для хекуры змеи, уговаривая не забирать душу мальчика к себе, а помочь ей вернуться в тело.
Весь день они не отходили от ребенка, который лежал в полубессознательном состоянии. Ритими тихо плакала рядом, пока Самурито не напоил ее сонным зельем, чтобы она немного поспала. Ночью Антония несколько раз вставала к ребенку, чтобы растереть его тельце розовым маслом, флакончик которого ей сунула на всякий случай Эсперанса, верившая в его универсальность. То Шотева, то Самурито пели заклинания, сидя на корточках у костра. Антония тоже вышла из хижины и присела рядом, прислушиваясь к ночным звукам джунглей. Легкий ветерок колыхал банановые листья, свисающие с крыши хижин. Бархатная ночь сияла звездами и была наполнена таким покоем, что Антония впервые за целый день облегченно вздохнула. Самурито провел ладонью по ее волосам и ласково обнял. Они молча посидели, глядя в небо. Падающая звезда прочертила серебряный след и опять все застыло в неподвижности.
Утром мальчик открыл глаза и обвел всех мутным взглядом. Опухоль на ножке немного уменьшилась. Антония продолжала поить его своим отваром еще несколько дней, пока однажды утром ребенок не попросил есть. В тот же день Ритими родила девочку. Когда Николь, обняв ее за талию, бережно повела из шабоно к лесу, Антония увязалась за ними. Мать Ритими пошла следом, прихватив острый тростниковый нож. Там, где кустарник уступал место первым деревьям, они остановились, и Ритими присела на корточки, а мать стала гладить живот, надавливая сверху вниз. Пару раз сдавленно застонав, Ритими родила ребенка, который мягко шлепнулся на подстилку из опавших листьев. Мать Ритими ловко отсекла ножом пуповину и смазала губы ребенка кровью.
- Что она делает? - спросила шепотом Антония, пораженная тем, как просто и быстро родился малыш.
Николь, только тут заметив внучку, не успела рассердиться, что та без спроса пошла за ними и увидела то, что детям видеть не полагается. Громкий крик младенца чуть не оглушил их. Новоявленная бабушка довольно рассмеялась и положила девочку на руки Антонии.
- Не урони! Нужно отнести ребенка к реке и обмыть – подсказала Николь  и с гордостью пояснила: - Ритими хочет, чтобы ты была второй матерью ее дочери. Она очень благодарна за то, что ты спасла ее сына. Ну, пошли!
Они пришли к запруде и принялись обмывать тельце новорожденной водой, согревая ее во рту. Девочка взмахивала ручками и раскрывала ротик, словно хотела глотнуть воды. Отмыв ребенка от крови и слизи, они промокнули влагу мягким шерстистым листиком и понесли его к матери. Ритими, улыбаясь, взяла крохотную дочурку на руки и пошла в шабоно, возглавляя процессию. Там она уселась в гамак и дала ребенку грудь. Ее муж при этом лежал в своем гамаке, боясь даже шевельнуться. От того, как он теперь проведет первую неделю, будет зависеть, как сложится жизнь его дочери и будет ли она здорова. Неделю он не будет охотиться и работать, соблюдая диету. На другой день сестры Ритими принесли ей свежей рыбы. За трапезой молодая мать объявила, что ее дочь будут звать Тотони в честь второй матери. Антония была страшно довольна. Она достала из своего рюкзачка флакончик с остатками розового масла и смазала пальцем лобик девочки между бровями, грудку, животик вокруг пупка и пятки, напевая при этом заклинания. Девочка довольно агукнула. Мать понюхала тельце ребенка и восхищенно засмеялась. Понюхать Тотони приходила вся деревня, и женщины ахали от удовольствия. Ритими, покачиваясь в гамаке, гордо на всех поглядывала. На другой день она уже работала на огородах, привязав ребенка на спине. Через десять дней старый шапори проколол девочке ушки, вставив туда тонко оструганные палочки, края которых залил смолой, чтобы малышка не поранилась.
Антонии нравилось играть со своей двоюродной сестричкой. Когда Тотони просыпалась и открывала глазки, хватая руками все, что попадало, чаще всего это бывал палец Антонии. Она гладила ей животик, разговаривала, пела песенки, какие слышала в детстве от деда. Тонио казалось, что он видит какой-то фантастический фильм, когда наблюдал, как белокожая и рыжеволосая девочка сидит у очага в хижине в дебрях венесуэльских джунглей и, укачивая на руках смуглого индейского ребенка, поет по-русски: «Баю, баюшки, баю, не ложися на краю, придет серенький волчок, и укусит за бочок…» И никогда в жизни эта малышка не увидит того серого волчка, потому что нет их здесь, а мама будет пугать ее ягуаром, который крадет непослушных детей. Не менее притягательной была новорожденная и для Тишуны. Антония замечала, как та тайком берет девочку на руки и укачивает, прижимая к груди. Антония знала из рассказов бабушки, что у Тишуны родился мертвый ребенок, и ей было очень жалко молоденькую жену отца. Она думала об этом и в голове ее зрел план.
Большим событием стала для Антонии охота. Самурито взял дочь с собой, мало того, с ними пошел и Шотева, который все внимательней приглядывался к внучке. В джунглях Антония преобразилась, понимая, что охота – дело серьезное. Отец раздел девочку и раскрасил ее таким же охотничьим орнаментом. Шотева и Самурито, после оживленной дискуссии, решили все-таки оставить на ногах легкие кроссовки, ведь она  не привыкла ходить так много босиком. На хлопковый пояс ей повесили такие же, как и у остальных, стрелы, и отец предупредил об осторожности: на этот раз стрелы были с ядовитыми наконечниками. Лук был тот самый, к которому она уже пристрелялась. Антония старалась идти таким же легким скользящим шагом, зорко всматриваясь в сумрак леса и мелькание солнечных бликов.
Первый день пути не принес желанной добычи. Ночевали под навесом из листьев прямо на мягкой листве, ковром устилавшей землю под деревьями. Уставшая Антония следила, как Шотева достал палочки и принялся ловко вращать их, разжигая огонь. Вскоре в маленьком костре весело затрещали ветки. Самурито положил на угли только что подстреленного попугая и запек его прямо с перьями. Очистив мясо от  кожи, он отломил Антонии кусочек грудки, а остальное поделил с Шотевой. Оказалось, что Шотева предусмотрительно набрал по дороге стручков похоро, дикого какао, и теперь раскрывал их, давая внучке вылизать сладкую желеобразную сердцевину. Бобы поджарили на углях, и они оказались удивительно вкусными, похожими на орешки кэшью. Антония все же была немного разочарована, ожидая  полакомиться чем-то вроде шоколада.
Заснула она быстро, но ночью проснулась от криков ночной птицы. Ей показалось, что кто-то бродит вокруг навеса, шурша листьями. Антония придвинулась поближе к отцу и снова уснула, согретая, уютно прильнув к его теплому боку. Ей было очень приятно ощущать рядом с собой большое и надежное тело человека, которого еще месяц назад она не знала, а сейчас чувствовала, что он - самый родной и настоящий отец, как у всех девчонок в колледже, даже лучше. Засыпая, она тихо хихикнула, представив, что бы они сказали, увидев их сейчас обнаженными, в индейской раскраске, спящих прямо на земле в диких джунглях. На рассвете туман окутал землю белой дымкой. Охотники осторожно пробирались по подлеску, всматриваясь в неясные очертания деревьев. Впереди была река. Туман утекал в ее сторону, опускаясь в низину и розовея на востоке. Выйдя к реке, они зажмурились от солнечного света. Мелкая вода журчала по камням, приглашая искупаться. Антония сбросила кроссовки и бухнулась прямо с берега, взметая веера алмазных брызг. Она шлепала руками по воде, приглашая отца и деда присоединиться, а потом долго не хотела выходить.
- Выходи скорей, - пригрозил Шотева, - духи быстрой воды заколдуют тебя, сделав руку нетвердой и уведя от глаз дичь.
Антония выскочила из воды, отжимая волосы, и быстро надела кроссовки. Шотева вновь нанес рисунок на ее тело, и они отправились вдоль реки, отыскивая места водопоя. Антония первой заметила окапи, пьющего, смешно чавкая. Она затаила дыхание и непроизвольно потянулась к груди, где обычно висел фотоаппарат. «Стреляй!» – услышала она шепот позади и, мгновенно собравшись, сняла со спины лук. Антония знала, что, если долго целиться, обязательно задрожит рука, поэтому не раздумывала. Стрела свистнула, и окапи дернулся, испуганно отпрянув. Сделав несколько нетвердых шагов, он тяжело осел и затих. Стрела попала в ухо. Шотева громко цокнул языком в восхищении. Самурито перевязал тушу лианами и взвалил на спину. Через час Шотева подстрелил агути, и охотники повернули к шабоно. Из-за девочки быстро идти они не могли, предстояло провести еще одну ночь в лесу. У костра они поели птичьего мяса и диких плодов. Антония лежала ногами к огню, ощущая приятное тепло, но спать ей не хотелось.
Шотева и Самурито пели благодарственную песню духам леса. Антония не понимала слов, но знала, что они поют и про нее, прося хекур взять ее под защиту. Антония всей кожей чувствовала, как вокруг нее сгущается энергия, заставляя вибрировать воздух. Она села, не в силах спокойно лежать. Убывающая луна бледным серпиком не в состоянии была прогнать тьму, но Антония видела, как воздух наполняется желтым свечением. Ей ужасно хотелось спросить, видит ли это отец, но язык словно отнялся. Тот золотисто-желтый сгусток света, который она уже видела во время посвящения, кружил по поляне, медленно приближаясь к девочке. Вот он описал круг над головой Самурито и, наконец, завис над Антонией. В глазах ее замелькали яркие точки, потом показалось, что это не точки, а маленькие птички стайкой кружат вокруг в мелькании крылышек. Их перышки, оброненные в усилиях полета, легким облачком опускались на землю, на плечи, на руки Антонии, щекоча кожу. Девочка непроизвольно сжала ладошки, лежащие на коленях. Лицо ее было обращено к черному небу, на фоне которого сгусток золотого света затрепетал крылышками, устремляясь к Антонии. Теперь это было похоже на золотисто-желтую колибри. Острый клювик рассек ее грудь, раскрывая себе дорогу к ее сердцу. Легкая дрожь сотрясала ее тело, пробегая по коже теплыми волнами. Антонии казалось, что ее греет солнце, оказавшееся вдруг у нее внутри. Ей хотелось смеяться, и чуть кружилась голова, как от того глотка шампанского, что ей дал выпить в день рождения дедушка Антон. Ощущения были настолько необычны, что она никак не могла понять, наяву ли это происходит, или во сне. В меня вошел дух! – с восторгом подумала Антония. Теперь можно делать, все, что захочется, он выполнит любое желание. Антонии не нужно было задумываться, чтобы решить, чего ей хочется больше всего. «Мама!» – прошептали ее губы, как говорили это почти каждую ночь, когда никто не слышал. И тут же, услужливо выполняя ее желание, возникла  в середине поляны туманная фигура Марии дель Розы. Раскинув руки, как птица, плавно скользя в воздухе, она спускалась все ниже, не достигая земли. Она сделала круг над Самурито и прильнула к его груди, нежно обняв за шею. Она покачивалась в воздухе, словно светлое облачко, и ее черные волосы колыхались вокруг, сливаясь с чернотой ночи. Самурито протянул руки в попытке крепче прижать к себе бесплотное тело любимой, и судорожный вздох прошелестел над поляной, будто вместе с ним печально вздохнули джунгли. «Мама!» – снова позвала Антония, и сгустком тумана та скользнула к ней. Антонию снова бросило в дрожь, слезы закипели под сомкнутыми веками, когда она ощутила легкую ласку неземных прикосновений. «Я люблю тебя, мамочка! Господи! Святая Дева Мария! Великий дух, что вошел в меня! Сделайте так, чтобы мама попала на небо, - Антонии внезапно вспомнились разъяснения Стива, - попала в Дом Грома! Мы придем к тебе, когда наступит наш черед, жди нас там!» Антония широко раскрыла глаза, всматриваясь в темноту, растворявшую в себе отблеск лунного света. Она увидела темный силуэт отца, молча сидящего, закрыв лицо руками. Шотева по другую сторону костра тихо и монотонно пел заклинания. Антония не могла понять, видели ли они то, что привиделось ей. А может, не привиделось? Может, это все произошло на самом деле? «Все это было!» – прошептала неслышно она. Свинцовый сон навалился на Антонию и больше она ничего не рассмотрела. Утром, проснувшись, она разжала кулак и крохотное золотистое перышко, кружась, слетело на подстилку из листьев. Антония подобрала его и спрятала, чтобы не потерять. Она знала, что с ним сделать.
Смотреть на охотничьи трофеи высыпали все обитатели шабоно. На Антонию поглядывали с опасливым уважением. Раз женщины не могут стрелять из лука, то эта девчушка, значит, – совсем и не женщина, а нечто таинственное и непостижимое, как духи леса. От правнучки, внучки и дочери шапори можно было ждать всего, что угодно, особенно от такой рыжеволосой, как и ее бабушка, Солнечная Колибри, имеющая своих хекур. Девочка, которая уже вылечила заклинаниями ребенка, оказалась таким же хорошим охотником, как Имаавами. Имя это шелестело в толпе, передаваясь от одного к другому. Николь недовольно нахмурилась: ей бы не хотелось, чтобы девочку сравнивали с легендарной шаманкой. А вдруг у нее нет того, что отличает подлинного шапори?
Пока мужчины и женщины занимались приготовлением мяса, Антония занялась совсем другими приготовлениями. Сегодня было новолуние, и она хотела использовать это и осуществить задуманное. Она попросила у Ритими маленький тыквенный калабаш и немного меда, что принес утром из леса ее муж. Ритими готова была дать девочке все, что бы она ни попросила. Антония достала золотистое перышко, оброненное ночным духом, и положила его на дно, а сверху выжала из сотов немного светлого меда нежалящих пчел, что особо ценился у индейцев. Облизав пальцы, она поставила перед собой калабаш и, сжимая его в ладонях, представила, что на дне под душистым медом живет дух, такой же золотистый, как и сам мед. Душа его перешла из перышка в мед и напоила его силой, способной дать жизнь. «Великий солнечный дух, Дух колибри, я хочу братика! – подумала Антония и добавила: - такого же, как я, настоящего шапори. Спасибо!» Вдруг она расхохоталась, настолько ей самой показалась наивной эта просьба и благодарность в конце. Так она разговаривала по вечерам с богом, когда была совсем маленькой. Она что-нибудь просила, а на другой день благодарила за то, что ее просьба бывала исполнена. Но сейчас Антония была уверена, что все сделала правильно. Неважно, что говорится, важно – КАК. Она впервые бросила настоящую Тень ведьмы. Теперь этот мед нужно съесть поровну отцу и матери будущего ребенка. Антония взяла калабаш и пошла разыскивать Тишуну.
Праздник должен был получиться на славу. Мяса было вдоволь, на углях доспевали клубни батата и бананы. После веселого пиршества все уселись послушать песни шапори.
- Хорошо, что здесь не нужно после обеда мыть посуду! – хихикнув, шепнула бабушке Антония.
Самурито тем временем встал посередине шабоно, оперся на лук и завел песню о великой и легендарной шаманке Имаавами. Он красочно описал ее подвиги на войне и на охоте, перечислил болезни, которые она умела лечить, и особо подчеркнул, что она умела возвращать в тело потерянные души детей. Все зачарованно слушали не впервые услышанную сказку. Стив переводил для Антонии, стараясь сохранить ритм и красоту повествования. После этого Самурито сменил вставший рядом с ним Шотева. Он принялся рассказывать историю появления в шабоно Солнечной Колибри и рождения ее сына Комасиве. Через много лет она вернулась в шабоно и привезла сына, а теперь появилась еще одна золотоволосая девочка с такой же белой кожей, ее внучка и дочь шапори. Эти женщины такие бело-золотые, потому что ведут свой род от дочерей Солнца и его жены Луны. Дальше Самурито рассказал, как Антония вылечила его племянника, укушенного змеей. Теперь мальчик бегает, как ни в чем не бывало, и душа его радуется вместе с ним. Тут вновь вступил Шотева и принялся рассказывать во всех подробностях, как они ходили на охоту. Слушатели затаили дыхание, ловя каждое слово. Голос Шотевы уже гремел над хижинами, потому что он перешел к событиям ночи. Стив и Николь были поражены тем, что, если верить рассказу Шотевы, в Антонию вошел дух колибри. Девочка умеет теперь управлять хекурами, которые живут в ее груди. Каково же теперь истинное имя этой девочки, которая может делать все, что делают шапори и охотиться, как настоящий охотник? – вопросил Шотева, и хор голосов ответил ему: Имаавами! Солнце и Луна радуются сейчас, собираясь уйти в свою хижину: в их роду прибавился новый шапори, – заключил Шотева. Антония сама была ошеломлена, получив неожиданное подтверждение случившегося в лесу. Значит, Шотева все видел!
Между тем, Самурито и Шотеву на поляне сменил новый исполнитель. Старый шапори рассказывал историю о женах Солнца. Когда Стив переводил для Антонии этот красивый миф, он старался, сохранив поэтический язык, обойти некоторые скользкие моменты. Индейцы – дети природы, и считают, что нечего стыдиться, когда называешь все своими именами. Получилось ли у него скрыть из педагогических соображений некоторые подробности, Стив не знал. Но Антония умная девочка, и сама разобралась в истинном смысле легенды, в чем он убедился, когда она стала задавать вопросы. Легенда же была такова.
Были времена, когда Солнце жил, как одинокий мужчина. Соскучившись, он решил взять себе жену. Первой его женой стала жаба, и сделана она была из золота. Почему жаба? – тут же задала вопрос любопытная Антония. Стив, выросший в далекой от природы цивилизации, смутился, не зная, как объяснить, что у индейцев есть и другое значение этого слова. Так называют и то интимное местечко у женщины, которое Стиву не хотелось бы вслух упоминать при Антонии. Он пожал плечами и продолжил. Солнцу нравилось, что его жена такая покладистая и любвеобильная, но потом он стал замечать, что стоило ему уйти из хижины, а это он делал регулярно каждый день, жена его тут же звала к себе домой какого-нибудь мужчину, или сама уходила по знакомым. Тут Антония сдержанно хихикнула. Стив покосился на нее и быстро закончил: Солнцу надоело, что его жена гуляет без него, и он прогнал жабу. Следующей женой стала змея. Она любила беседовать с мужем, когда он усталый приходил домой. Иногда Солнцу очень хотелось спать, а жена его все приставала к нему с учеными разговорами. Она была очень умной! Но, наконец, Солнце решил, что с него хватит. Неужели он не найдет женщину, с которой будет по-настоящему счастлив! И тут он увидел Луну, и она очаровала его. Тоненькая и беленькая, словно цветы над речным потоком, она была прелестна. Кожа ее ярко светилась и была такой нежной, что Солнце тут же взял ее за руку и ввел в свою хижину. Она стала ему настоящей женой, остается и по сей день. Чтобы никто больше не мог любоваться ее красотой, Солнце надел на жену маску, и она теперь светит не так ярко, как раньше. Она молодая и красивая, тонкая и стройная, Солнце уводит ее в хижину и целую ночь Луна не появляется на небе. После этого она начинает округляться.
- Она беременна? – тут же предположила Антония, - Потому что в хижине они занимались любовью. 
(«Господи, - растерялся Стив, - неужели я в двенадцать лет был таким же осведомленным!») Дни идут, и Луна чувствует, что приближается старость. Наконец, Луна идет искупаться. Она раздевается и в это время светит ярче и видна вся. Это полнолуние. Луна знает шаманские заговоры, и это купание дает ей новую молодость. Она начинает опять превращаться постепенно в тоненькую и беленькую юную девушку, какую и полюбил когда-то Солнце.
- И он опять ведет ее в хижину заниматься любовью! – подвела итог Антония, и Стиву нечего было добавить, - Интересно, когда же это произойдет? Наверное, скоро: близится новолуние. Вчера уже лунный серпик был еле заметен. Может, сегодня ночью? Луны ведь не видно. Хотела бы я на это посмотреть!
Стив чуть не поперхнулся от смеха. Сидящие вокруг индейцы тут же радостно поддержали веселье, даже не спрашивая, что его так насмешило. После легенды, пропетой старым шапори, начались танцы. Мужчины встали в кружок и запели, ритмично похлопывая себя по бедрам. Молодые женщины закружились вокруг них волчком. Мужчины высоко подпрыгивали. Пляска все убыстрялась. Антония, заметив танцующую Тишуну, хотела присоединиться, но Стив удержал ее, посоветовав не рисковать: детям в таких ритуальных плясках нельзя было участвовать.
- Ритуальных? – переспросила Антония, - Они все шаманят?
- Нет, они изображают Солнце и Луну. Каждое новолуние индейцы ощущают в себе частицу небесных мужчины и женщины. Они радуются этому, поскольку, пока они воплощают на земле Солнце и Луну, будет плодородие и процветание.
- И дети, да? Это хорошо, - удовлетворенно заметила Антония, - У Тишуны должен родиться сын. А отец тоже танцует? Где он?
Стив указал на противоположную сторону поляны, и Антония разглядела в наступающих сумерках светлую фигуру Самурито, так же исступленно пляшущего среди молодежи. К ним подошел Шотева и встал рядом, наблюдая за танцем.
- Ты тоже должна танцевать с нами, Имаавами, когда придет твоя пора, - повернулся он к внучке, знаком попросив Стива перевести, - может, от тебя мы дождемся рождения нового шапори.
- Вы его получите скорее! – звонко засмеялась Антония, - через девять месяцев Тишуна родит вам шапори, мне обещали.
- Кто? – одновременно спросили и Стив, и Шотева, удивленно посмотрев на нее.
- Дух колибри.
Стив снисходительно  пожал плечами, переводя ответ. На губах Шотевы мелькнула удовлетворенная улыбка.
Дни в шабоно мелькали один за другим. Антония успевала везде. Она ходила с детьми на болото у реки ловить лягушек. Самурито взял ее еще раз на охоту. На этот раз ее трофеем стала крупная птица. Девочка помогала Тишуне работать на огороде, особенно интересуясь грядками с лекарственными и колдовскими травами око-шики. Она подолгу разговаривала о них с Самурито, расспрашивая о его приемах лечения и делясь своими, полученными от бабушки Эсперансы. Многое совпадало в их методах, но были такие секреты, которые радовали Антонию новизной и таинственной силой. Ее не смущало, что при этом нужно было привлекать индейских духов, с которыми не имела дел Эсперанса. Антонии они казались знакомыми, почти родными, послушными, словно ручная обезьянка, что жила в шабоно, забавляя детишек. Антония не задумывалась, почему это так. Просто она легко и непринужденно обращалась теперь и к Деве Марии и к великим духам колибри и змеи. Она гордилась, что Самурито говорит с ней, как с равной, уважая ее умение. Единственное, чем он с ней не делился – это печалью по поводу того, что к нему перестала приходить его любимая Мария дель Роза. Видя ее дух, навещавший его каждую ночь, Самурито много лет не ощущал утраты и смертельной тоски одиночества. И вот теперь уже две недели ее нет с ним, забываются ее призрачные объятия, и любовь становится воспоминанием. Даже его печаль тает, как утренний туман, и он боится забвения больше, чем вечного расставания. Но однажды Антония сказа ему, что завидует его будущей встрече с мамой, которая состоится быстрее, чем она сама попадет в Дом Грома. Самурито удивился и спросил, откуда она знает, что Мария дель Роза ждет его там.
- Я сама попросила ее об этом. И попросила, чтобы ее туда пустили.
- Знаешь, девочка, мне иногда становится страшно, когда я думаю, как ты с легкостью делаешь и получаешь то, о чем другие мечтают. Я тобой восхищаюсь. Ты действительно великий шапори! А ты видела свою мать, когда она приходила последний раз тогда в лесу?
- Да, впервые в жизни.
- Правда, она красавица?
- Да, она была красавицей, - согласилась Антония, подчеркнув голосом слово «была», - Но мы с тобой живы и должны думать о живых. Бабушка Эсперанса учила меня, что если долго думать об умерших, твоя душа тоже умрет.
- Твоя бабушка мудрая женщина.
- Она настоящая ведьма. Я пока только учусь, - Антония осталась довольна своей скромностью, - А тебе нужно больше думать о Тишуне. Позаботься о ней. Женщине нравится забота и ласка.
- Откуда это тебе известно? – улыбнулся Самурито.
- Это знают все, - наставительно произнесла Антония и тоже засмеялась, - А о беременной женщине нужно заботиться особо.
- Кто беременна, Тишуна? – опешил Самурито, - Ты в этом уверена? Откуда?
Антония лишь загадочно улыбнулась, но потом не удержалась:
- Я ведь тоже ведьма, хоть еще и учусь. Я приеду к вам на каникулах через год, ужасно хочется посмотреть на братика. Хекуры войдут в него при рождении, как когда-то в тебя. Мне это обещали.
Самурито лишь сжал руки дочери в своих, боясь поверить ее словам.
Так быстро пролетели каникулы, что Антония не успела глазом моргнуть, а пора уже было отправляться в обратный путь к миссии. Ей страшно не хотелось уходить из шабоно именно сейчас. Она начала уже немного понимать язык и сама пыталась говорить, вызывая взрывы смеха, когда коверкала слова. Она научилась жить так же просто, как остальные обитатели шабоно, спать и есть, когда хочется, слушать песни девушек по вечерам, танцевать с ними, вкладывая в пляску душу и получая ответный заряд энергии. Она ходила с Тишуной и Ритими в лес за хворостом для очага и купалась в речке с ребятишками, пугая их долгими нырками под воду. Накануне возвращения Антония призналась дедушке Антону, что хотела бы остаться здесь.
- Видишь ли, дорогая, у каждого человека есть свое предназначение в жизни. Чаще это называют судьбой, но, по-моему, это неверное название. Это именно предназначение. В тебя вложены разум и способности, которые в нужный момент и в нужном месте принесут пользу. Твое желание приятно провести каникулы и растянуть их до бесконечности – детские мечты. Ты должна готовить себя для того, чтобы исполнить предназначение. Возможно даже, что оно заключается в возвращении сюда, когда ты будешь готова. Но не забывай, что в тебе всего лишь четверть индейской крови. Остальные три четверти тоже будут звать тебя к себе. По рождению ты стоишь на грани разных миров, разных культур и цивилизаций. Изучи их все.
- А в чем было твое предназначение?
- Я много думал об этом. Я дал жизнь Марии дель Розе, она родила тебя. Наверное, это самое главное, что я сделал в жизни. Потом я передал тебе все, что знал, так же, как Эсперанса. Я не зря прожил свою жизнь, верно?
Антония запечатлела на щеке деда смачный поцелуй на индейский манер, громко фыркнув, и они оба рассмеялись, довольные друг другом.
Через день Самурито пошел провожать Антонию, Николь и Тонио в миссию. В последнюю минуту он решил взять с собой Тишуну. Страшно обрадовавшись, она заметалась по хижине в сборах, наполняя калабаши свежей пастой оното, отбирая сосуды для воды, корзины, в которых понесут бананы. На дно она положила чистые шорты и майки, которые оденет вместе с мужем у миссии. Тишуна никогда еще не бывала там, но слышала, что напе, белые люди, всегда ходят в этих нелепых одеждах. Николь наблюдала за оживленной невесткой и раздумывала, показалось ли, или на самом деле она выглядит последние двадцать дней такой сияющей. Дай-то Бог, чтобы у них, наконец, было все хорошо! Николь очень хотелось остаться, чтобы посмотреть, верно ли то, что ей шепотом пересказал Стив. Если Антония сказала правду, то сразу после сезона дождей она вернется с медом для Тишуны и останется до рождения внука. Она-то сумеет сохранить ребенка, которого все так ждут! Но пока пора было приступать к своим обязанностям в школе, а Стив еще оставался в шабоно Коматери до сезона дождей. Уже собравшись, Антония вдруг сняла рюкзак и достала склянку, на дне которой оставалось розовое масло. Поискав глазами Шотеву, она подошла и, коверкая слова, объяснила, что этим надо смазать тельце ее новорожденного брата: лоб, грудь, пупок, пятки, для верности показывая точки на себе. Шотева согласно кивнул и спрятал склянку в тыквенный сосуд, висящий на опорном столбе хижины.
Из шабоно вышли, лишь только заря окрасила утренний туман над рекой. Джунгли были полны оживления и тех чудесных шумов, которые замирают к полудню, сморенные зноем. На ветках прибрежных деревьев переговаривалась стая попугаев. Их яркое оперение соперничало с цветами, пламеневшими среди зелени. Из речного тумана доносились шорохи и чавканье, с которым невидимые обитатели джунглей пили воду. Треск веток и удаляющийся топот спугнутых животных сменился деликатными звуками лакающей кошки и фырканьем. Это ягуар пришел к реке напиться. Антонии еще не приходилось встречать ягуара на воле, и она на цыпочках скользнула в туман. Это заметил только Шотева. Антония шла на звук, стараясь двигаться неслышно. Очертания кустов проступали в тумане, она осторожно раздвигала ветки, поеживаясь, когда ее обдавало обильной росой. Антонии казалось, что река еще далеко, но неожиданно она оказалась прямо рядом с ягуаром. Большая кошка лакала воду, выгнув спину и отфыркиваясь. Девочка застыла, забыв про фотоаппарат. На расстоянии вытянутой руки мерно раздувался и опадал пятнистый ягуарий бок. Антонии ужасно захотелось дотронуться до него и погладить шелковистый мех. Шотева, идущий следом, готов уже был остановить ее, но протянутая рука сама замерла на полдороги. Чуткая кошка, почуяв чужого рядом, мягко отпрянула, напружив мышцы, и изучающе посмотрела на девочку. Шотева обратил внимание, как тело Антонии так же неуловимо подобралось, вытянувшись в струнку, и она мягким движением, чтобы не испугать зверя, вытянула перед собой руки, выставив ладони. Лица ее не было видно, но голос звучал, как мурлыканье. Он не понял, что сказала Антония. Видимо, это были именно те, нужные, слова, потому что ягуар издал странный игривый звук, напоминающий мяуканье ягуаренка, и неуловимо скользнул прочь. Лишь колыхались ветки там, где он только что стоял. Антония повернулась, чуть не наткнувшись на Шотеву, и от неожиданности испуганно вскрикнула. Шотева обнял ее за плечи, подталкивая обратно на тропу, и удивляясь, почему его она испугалась больше, чем ягуара. Странная эта Имаавами, сплошная загадка!
В миссию шли медленно, Тонио со своей искалеченной ногой двигался в таком же темпе, что и Николь, и Самурито это учитывал. Тишуне было все равно, лишь бы идти следом за мужем, пристроившись за его спиной, как ходят по лесу все индейские женщины: ритм движения выбирает мужчина. Лишь Антония то забегала вперед, то отставала, заинтересовавшись чем-нибудь. Она опять вспомнила про свой фотоаппарат и отсняла уже не одну пленку. Иногда, оставив Тонио с женщинами, отец уходил с ней на охоту, снабжая их маленький отряд мясом. У реки Антония с луком ловила рыбу, стреляя сквозь прозрачную воду в быстрые серебристые тени.
Она давно уже ходила босиком, и Тишуна взяла за правило каждый вечер осматривать ступни девочки, следя, чтобы не оставались занозы. Потом она находила на ее теле свежие укусы москитов и высасывала яд, проверяла волосы, выискивая насекомых, но с этим у девочки все было в порядке. Еще в шабоно Тишуна и Ритими предлагали Антонии выбрить макушку, убеждая, что это и красиво и гигиенично. Девочка представила, как придет с такой прической в класс, и уже согласилась в предвкушении фурора, но Николь воспротивилась, пожалев пышные волосы внучки.
Вечерами, когда все уже спали в гамаках, Антония подсаживалась к Самурито, сидящему на корточках у костра, и они смотрели в лесную тьму, прислушиваясь к шорохам и звукам. Наступало полнолуние и зрелище сияющего диска, подвешенного в небесах, как сочный плод, рождало в груди Антонии какое-то первобытное чувство. Она проникалась звериными ощущениями, и ей тоже хотелось выразить восхищение таинственным ночным светильником, испустив протяжный собачий вой. Она начинала тихонько петь на одной ноте, посылая в небо серебряный вибрирующий звук, и Самурито подхватывал, вторя низким грудным голосом, каким пел заклинания. Проснувшаяся Николь лежала, не шевелясь, захваченная мистической силой звуков, и долго потом не могла уснуть. Эти двое, плоть от плоти ее, сын и внучка, иногда пугали своей непостижимой обособленностью от обычных людей.
В миссии ждал уже проводник с лодкой, чтобы доставить Тонио и его внучку в городок, куда заезжал изредка автобус. На прощание Антония обняла отца и нежно погладила Тишуну по животу, прощаясь с крохотным существом, только начинающим жить благодаря ее магическому вмешательству. Она сидела в лодке и смотрела, как домики миссии, окруженные банановыми деревьями, поля маиса и батата, берег с грубо сколоченным причалом, фигурки Николь, Самурито и Тишуны в окружении детишек и любопытных индейцев скрываются за поворотом. И вот опять только река прорывается сквозь заросли лесов, унося их с собой к цивилизации. Антония поклялась, что через год вернется.

Дома в Мериде Антония дала бабушке Эсперансе полный отчет о том, чему научилась от отца. Она пробовала составлять новые отвары, обращаясь к лесным духам, и Эсперанса с интересом за этим следила, но сама никогда не пробовала повторить. Это были не ее духи, и она знала, что подчиняться ей они не станут.
В первый же вечер Антония выбрала время поговорить с бабушкой о маме. Они сидели в патио, девочка пристроилась на скамеечке, положив голову Эсперансе на колени. Рассказывая о том, как она увидела дух Марии дель Розы, Антония ощущала нервно вздрагивающую руку бабушки.
- Я чувствовала, что душа ее неспокойна. Даже после смерти она может жить только рядом с ним, - печально прошептала Эсперанса, -  Господи, получу ли я когда-нибудь прощение за то, что совершила! Простишь ли ты меня, моя девочка?
- Нет, бабушка, душа ее полна покоя и любви. Она приходила к нему на свидания и была счастлива. А в ту ночь я попросила, чтобы она оставила отца и ждала в том месте, где встречаются после смерти души. Индейцы называют это Домом Грома, мы – раем. Не все ли равно? Она ушла туда, и теперь он свободен. Наконец-то у него родится сын. Я все сделала правильно, бабушка! И мне помогал Дух Колибри. Мой брат получит силу шапори. А отец сможет жить с живыми, как все обычные люди, не уходя каждую ночь за смертный порог – к ней. Ведь это хорошо?
- Это хорошо, моя дорогая. Я горжусь тобой. Так что ты сказала насчет брата? Ты уверена?
Антония принялась рассказывать, как с помощью золотистого перышка, посланного ей духом, удалось повернуть отца от бесплотной тоски по мертвой Марии дель Розе к молодой жене, которой он пренебрегал. Эсперанса одобрительно кивала головой. Ее внучка – молодец. Кроме способностей она замечала в ней ум и меру, те золотые качества, без которых ведьма становилась просто второсортной гадалкой и дешевой деревенской колдуньей, умеющей лишь напустить порчу, да приготовить дурацкое приворотное зелье, не понимая зла, которое этим причиняет. Эсперанса забывала при этом, что Антония всего лишь девочка, которой не исполнилось тринадцати лет. Она не предполагала, что решающее испытание для ее любимицы еще впереди.

Начались занятия в школе, которые Антония ждала, горя желанием поделиться впечатлениями от каникул. Она написала отчет о путешествии с подробным описанием жизни в шабоно. Беседы со Стивом помогли придать отчету форму антропологического исследования. Ее сочинение заняло первое место, и было послано на конкурс в Каракасский университет. Антония стала известной в школе, и даже старшеклассники смотрели на нее с уважением. Нельзя сказать, что она возгордилась, но ей было приятно, что все считают ее умной. Тут и появился в классе новый ученик, ставший невольной жертвой ее характера.
Мальчик был из хорошей семьи, на год старше остальных, потому что сильно болел в детстве и позже пошел в школу. Его отца назначили главным редактором местной газеты, и они переехали из Каракаса. Конечно, Томас вел себя несколько заносчиво, ведь он всю жизнь прожил в столице. Чтению и учебе он предпочитал спорт и раньше занимался серфингом, но в горной Мериде не мог даже продемонстрировать перед одноклассниками свои успехи, а рассказы о прогулках под парусом и соревнованиях, где он участвовал, быстро надоели. В Мериде любили футбол, в колледже учили плаванию в хорошо оборудованном бассейне, и была секция спортивной стрельбы из лука. Томас презрительно оглядел бассейн и выбрал стрельбу. Вот тут-то и столкнулись они с Антонией.
Вернувшись из шабоно, девочка еще старательней стала тренироваться в стрельбе. Она принесла на тренировку индейский лук и стрелы, подаренные отцом, и разрешила всем по одному разу выстрелить из него. Тренер объяснил, что такой лук сделан весьма примитивно, и стрелять из него непросто. Антония единственная попала в мишень. Томас, которому, как новичку, даже не дали попробовать, высмеял индейский лук и тех дурачков, которые играют в такие игрушки.
- Это не игрушки! – обиделась Антония и рассержено посмотрела на заносчивого мальчишку, - Я ходила на охоту с этим луком и застрелила окапи. Индейцы, к твоему сведению, вообще не играют в игрушки, наподобие глупых избалованных мальчишек. На охоте они добывают мясо для женщин, детей и стариков. В джунглях оно не продается в супермаркетах!
Глаза Антонии вспыхнули зеленым светом, и Томас опешил, не ожидая такого отпора. Честно говоря, он побаивался девчонок и старался их избегать еще с тех пор, когда во время болезни издали с завистью наблюдал за играющими детьми. Девочки были для него загадкой, одновременно притягивая и пугая своей непохожестью. Теперь он вырос и старательно накачивал мышцы, подражая киногероям, но по-прежнему не знал, как себя с ними вести, а потому был насмешлив и высокомерен. В Антонии он почувствовал врага: она была умна и прямолинейна, от нее труднее было скрыть замешательство, в которое его приводила необходимость общаться с этими напористыми, соблазнительными насмешницами. Томас затаился, наблюдая за рыжеволосой девчонкой, на которую раньше не обращал внимания. Он пытался подловить Антонию и высмеять, чтобы обезоружить, отомстив за ее снисходительность и превосходство. Кстати, насчет превосходства. Он не позволит, чтобы какая-то рыжая нахалка стреляла из дурацкого лука лучше него! И мальчик начал усердно тренироваться на стрельбище.
Соперничество продолжалось весь учебный год. Убедившись, что все равно не научится стрелять так же метко, Томас нащупал другое, как ему казалось, слабое место любой девчонки. Демонстративно он принимал поклонение одноклассниц, шутливо ухаживал за ними, делал комплименты всем, кроме Антонии. Томас надеялся, что она заметит пренебрежение. Мальчик был симпатичным и нравился девочкам. То, что он поначалу сторонился их, лишь подогрело интерес. Теперь Томас был в центре внимания. О нем шушукались на переменах и в спортивной раздевалке, обсуждали, с кем он вчера ушел из школы, кого водил в кафе выпить фруктовый коктейль, кого угощал мороженым. Но рыжая задавака не обращала на это внимания. Томас приходил в тихую ярость, когда по недельным итогам Антония оказывалась впереди него. Мальчик попытался хотя бы по двум-трем предметам обогнать ее. Это было нелегко, приходилось больше времени сидеть за книгами, вместо того, чтобы веселиться с друзьями, и это тоже ставилось в счет, который Томас предъявлял Антонии. Последней каплей было открытие, что она единственная, кто кроме английского языка, который все учили в колледже, говорит по-французски. Это был позор! Томас рассказывал на уроке географии про Париж, о котором слышал от отца, работавшего там в молодости. Отец любил вспоминать, как до женитьбы был корреспондентом газеты во Франции, и Томас использовал его рассказы, не уточняя источник, словно бывал в Париже и видел все собственными глазами. Его слушали, развесив уши. Томас вошел в раж и сыпал названиями улиц, театров и кафе, словечками парижского жаргона, который придает шарм той жизни. И вдруг эта рыжая начинает поправлять его! Томас готов был вцепиться ей в волосы, но Антония уверенно исправляла его неточности и произносила непонятные слова, будто на самом деле умела говорить по-французски. Трещит, как попугай! Ясно, что сама ничего не понимает. Когда дома Томас выложил все это отцу, умолчав, правда, о смехе ребят и сочувственных взглядах девчонок, тот тоже расхохотался.
- Молодец, девчонка! А ты дурачок, - прокомментировал он, остужая негодование сына, - Если уж хотел использовать мои рассказы, надо было уточнить правильные названия.
- Томасито, может быть, ты пригласишь эту девочку к нам в гости? – вставила мать, - Познакомь нас. Она ведь тебе нравится?
Томас аж передернулся. Теперь он просто ненавидел ее. Но поскольку оставалась еще слабая надежда, что отец сможет найти какие-нибудь ошибки у этой выскочки, он кивнул матери.
- Ладно, но я позову еще кого-нибудь из класса, а то решит, что я неравнодушен к ней.
Донья Элена, улыбнувшись, переглянулась с отцом. Поскольку дома имя Антонии не сходило с языка Томаса, они были уверены, что их сын влюбился. А Томас уже предвкушал позор, который ожидает глупую девчонку. Для этого и нужны были свидетели, которые разнесут это по школе.
На следующий день после занятий, прихватив с собой двух приятелей и Марису, которая была влюблена в него по уши, он привел Антонию домой. Увидев, как брови отца изумленно поползли вверх при виде гостьи, Томас решил, что они с матерью шокированы ее видом, этими дурацкими волосами, напоминающими костер. Донья Элена принесла всем печенье и соки, и пока Томас отвечал на какой-то глупый вопрос Марисы, отец уже заговорил с Антонией. Они быстро перешли на французский, и Томас покраснел от разочарования, увидев, что эта трещотка не только не опозорилась, но и свободно болтает на чужом языке, картавя, как попугай, а отец слушает с довольным видом и не собирается ее останавливать и исправлять ошибки.
- Я словно побывал опять в Париже. У тебя чудесное произношение, детка, так и передай своему деду. Я жалею, что мой сын ленится и не желает учить иностранные языки. Но невежливо говорить на языке, которого больше никто не понимает, – спохватился, наконец, дон Фелипе.
- Антония, а кто твой отец? – перехватила инициативу донья Элена, горящая желанием узнать как можно больше об этой  особенной малышке. Она впервые оценила вкус сына: надо же было выбрать самую пикантную и очаровательную из всех.
- Мой отец живет в индейском шабоно недалеко от миссии Сан Антонио. Он шапори.
- Кто-кто? – удивленно переспросила донья Элена, несколько разочарованная тем, что отец девочки, оказывается, простой миссионер, то ли учитель, то ли врач.
- Шапори – это шаман, колдун, - пояснила Антония и спокойно посмотрела на смеющегося Томаса, - Муж моей бабушки антрополог и говорит, что это самый уважаемый человек в шабоно. Он стоит между человеком и духами. От него зависит удачная охота и здоровье каждого ребенка и старика.
- Он что, умеет колдовать? – ехидно поинтересовался Томас, переглядываясь с мальчишками.
- Конечно. Бабушка Николь рассказывала, что в ее сына при рождении вселился дух. Я тоже его видела, когда ездила в шабоно на каникулы.
- Твоя бабушка тоже индеанка? – продолжала расспросы донья Элена, удивляясь, в кого же тогда пошла девочка, такая белокожая, зеленоглазая и рыжеволосая.
- Нет, - терпеливо пояснила Антония, - Моя бабушка американка, ее зовут Николь Арельяно. Ой, нет. Теперь она Николь Бриджмен.
- Арельяно?  - удивилась хозяйка, - Она не родственница тому самому Энрике Арельяно?
Антония пожала плечами.
- Кажется, это ее покойный муж, потому что моего отца зовут Пол Арельяно Лусардо.
Дон Фелипе посмотрел на нее с интересом: он еще учился на факультете журналистики, когда профессор приводил им в пример пресловутую статью о сыне нефтяного короля Арельяно. А донья Элена взволнованно вздохнула: интуиция ее не подвела, похоже, эта малышка - наследница Энрике Арельяно. С такими-то деньжищами можно простить увлечение отца индейцами и колдовством. Есть о чем посплетничать по телефону с подругами из Каракаса! Ее Томас не промахнулся. Сам Томас в это время сидел, насупившись, думая, чем бы еще зацепить несносную девчонку. Ему-то как раз было все равно, из какой она семьи и сколько у них денег. Томасу страшно хотелось доказать ей, что… А вот что доказать – он и сам уже не понимал. Ему и в голову не приходило, отчего это он думает лишь об этой рыжей, изобретая способы доказать свое превосходство. И больше всего Томаса задевало, что Антония не обращает внимания на его попытки. Но сейчас, кажется, повезло: ее папаша дикарем живет среди индейцев, да еще какой-то шаман. Вот это повод для смеха! Томас приободрился, представив, как завтра в школе устроит потеху, и почти любезно стал расспрашивать Антонию об ее отце. Когда гости ушли, мать сладким голосом начала нахваливать Антонию. Дон Фелипе внимательно посмотрел на сына и промолчал. Что-то в лице Томаса насторожило его, и он решил как-нибудь поговорить с ним. Сын уже взрослый, скоро пятнадцать, пришла пора серьезного мужского разговора.
На следующий день в колледже Томас собрал вокруг себя всех друзей и поклонниц. Он задавал тон, его приятели поддакивали, и все покатывались со смеху. Мариса, обиженная тем, что вчера на нее не обращали внимания, тут же подлила масла в огонь, вспомнив, что Антония живет в доме, который называют «Дом ведьмы» и  ее бабушку зовут Эсперанса Ла Негра. Говорят, она-то и есть колдунья.
- Да у нее вся семейка такая! – радостно завопил Томас, - Бабушка – черная колдунья, отец – шаман, а внучка - рыжая ведьма!
- На костер их! Сжечь! – подхватили его приятели, которые еще совсем недавно относились к Антонии, как к подружке детских игр, с которой проучились вместе семь лет. В колледже Антонию уважали, она не задавалась, хотя и училась лучше многих. Но ни один не попробовал осадить распоясавшуюся троицу. Подхватив призыв, класс устроил галдеж, который прекратила преподаватель химии, вошедшая вместе с Антонией. Девочка помогала нести коробки с химикатами и посудой для демонстрации опытов. Антония не сразу поняла причину веселья. Она села на свое место и соседка по парте тут же зашептала на ухо о том, что о ней только что говорили. Антония разозлилась. Дрянной мальчишка использовал против нее нечестный прием: вчера она искренне рассказала о своем отце, ей показалось, что Томасу интересно, а теперь он смеется над ней. Терпению ее приходил конец. Что он о себе возомнил? В голове одни девчонки да развлечения, учится кое-как, из лука, и то стрелять как следует не умеет, - и так по-свински ведет себя с ней! Пора показать, что он представляет на самом деле! Выскочка и ничтожество! Смазливый болван!
Тем временем учительница подготовила все необходимое к демонстрации опыта. По классу продолжали гулять смешки и шепот. Она обвела глазами класс и вызвала Томаса, который веселился больше всех. Томас не любил химию. Он неуверенно выбрал две пробирки с реактивами и вопросительно посмотрел на учительницу.
- Ну, что же ты замер в нерешительности? Что получится, если соединить эти два вещества? Ответь нам.
- Что бы ни получилось, это будет заурядная кислота. Тут колдовством и не пахнет. Вот если бы за дело взялась рыжая ведьма, наверняка получился бы какой-нибудь эликсир Сатаны! – класс захихикал, и Томас, расправив плечи, продолжил, довольный всеобщим одобрением, - Ну, Тони, наколдуй же нам что-нибудь! Или не можешь?
Антония посмотрела на его ухмыляющееся лицо и ее охватила такая ненависть, что она потеряла контроль над собой. Ее губы зашевелились, глаза, в упор глядящие на Томаса, полыхнули таким зеленым огнем, что мальчик на секунду растерялся.
- Ведьма! – выдохнул он и, не глядя, слил два раствора в колбу.
- Стой! – закричала учительница, но было поздно. Жидкость в колбе мгновенно вскипела, и сосуд разлетелся, брызнув кислотой и осколками стекла Томасу в лицо. Антония и Томас закричали одновременно. По лицу мальчика текли струйки крови, он попытался стереть едкие капли с кожи, но это было бесполезно. Учительница трясущимися руками потащила Томаса к раковине, девчонки испуганно ойкали, Мариса взахлеб рыдала в углу, Антония сидела белая, как мел. Губы ее мелко дрожали.
Мальчика увезли с кислотными ожогами в клинику. Антония, вернувшись домой, до ужина не выходила из своей комнаты. Тонио несколько раз заглядывал в дверь, обеспокоенный молчанием внучки, а потом решил посоветоваться с Эсперансой. Бабушка вошла в комнату и тяжело опустилась на стул у кровати. Помолчав немного, она положила руку на затылок внучки, разглаживая рыжие волнистые волосы. Антония лежала лицом к стене, сжавшись в комок и пряча заплаканное лицо. Время от времени она тяжело вздыхала.
- Ну, что случилось, моя голубка? Отдай мне свою тяжесть.
Девочка помотала головой.
- Нет, это моя тяжесть, бабушка. Я сегодня сделала зло. Мне нет прощения, - и она опять зарыдала.
- Послушай меня, детка. Если бы ты этого не поняла, я была бы огорчена больше. Ты дала правильную оценку, остается только побороть это зло в себе. Ты еще молода. На ошибках учатся.
- Но бабушка, если бы это касалось только меня! Моя ошибка дорого обойдется Томасу: вдруг повреждены глаза? И ожоги… Ведь ему больно! А все потому, что я разозлилась на него. Господи, что я натворила!
- Мы можем попробовать помочь ему. Давай сходим, узнаем, как у него дела. Он в клинике, ты говоришь? Тогда позвоним доктору Сандовалю. Дон Эрнесто все выяснит. Хватит плакать, нельзя опускать руки. Нужно исправлять свои ошибки.
Антония неуверенно улыбнулась сквозь слезы.
- Я могу попробовать одну мазь. Отец ей лечил ребенка, упавшего в костер. Мне надо сходить в лес, кое-что найти. И еще нужна лягушка. Ты пока позвонишь дону Эрнесто и отцу Томаса? С матерью лучше не говорить, по-моему, она дурочка.
- Антония! – укоризненно покачала головой Эсперанса и улыбнулась про себя: внучка никогда не ошибалась в людях, - Попроси Тонио сходить с тобой в лес, одной уже поздно.
Доктор Сандоваль без возражений выполнил просьбу Эсперансы и поговорил с родителями мальчика. На следующий день отец, не слушая возражений жены, перевез Томаса из клиники домой. Лицо его было забинтовано, лишь глаза, к счастью не поврежденные, тоскливо смотрели из-под белой повязки. Эсперанса бережно освободила голову мальчика от бинтов. Антония судорожно вздохнула, увидев множество порезов и багровые пятна ожогов. Эсперанса взяла его руки в свои и подержала, читая молитву Деве Марии. Потом она дала ему выпить отвара, который принесла с собой, и отодвинулась, уступая место внучке. Антония поколебалась несколько мгновений, борясь с приступами жалости и раскаяния, но встретилась со страдающим взглядом Томаса и собрала волю в кулак. Она должна исправить то, что натворила. Достав баночку с приготовленной накануне ночью мазью, Антония тоже взяла, преодолевая слабое сопротивление, руки Томаса в свои и ободряюще пожала.
- Рыжая ведьма будет сейчас колдовать, - тихо шепнула она и предупредила, - Будет немного обжигать кожу, не бойся. Верь, что все будет хорошо. Верь, слышишь? Если у меня не получится, я тоже плесну себе в лицо кислотой!
У Томаса задрожали губы, но Антония уже сосредоточилась. Ее невидящий взгляд уперся в его лицо, и странные звуки полились из горла, то похожие на неведомые слова, то на голоса джунглей. Продолжая взывать к хекурам, Антония мизинцем растерла в маленьком тыквенном калабаше пасту оното, привезенную из шабоно, и обвела красным ободком каждый ожог. Донья Элена, тихо плачущая у нее за спиной, закричала в испуге, и дон Фелипе, крепко взяв за руки, вывел ее из комнаты. Антония достала из коробочки лягушку и посадила на лоб мальчика. Ее брюшко приятно холодило воспаленную кожу. Продолжая просить у великих хекур помощи, Антония пересадила лягушку на следующее пятно ожога, а лоб намазала пахучей мазью, прикрыв сверху свежим листиком. Так она обработала все лицо.
- Лягушку нужно посадить в баночку с водой, - обернулась она к отцу мальчика, - Я буду трое суток менять компрессы каждые три часа.
- Но ведь ты не можешь сидеть возле Томаса ночью! - воскликнул дон Фелипе.
- Почему? Глупости какие! Я должна его вылечить. И потом, приятно прогулять три дня, когда есть уважительная причина! Бабушка, ты можешь идти, спасибо тебе!
Оставшись вдвоем с Томасом, Антония наклонилась  к нему.
- Тебе не очень больно? Ты молодец. Может, тебе почитать?
- Ты, правда, обольешь лицо кислотой? – прошептал мальчик.
- Мне бы очень не хотелось, - хихикнула Антония, - Знаешь, мужчину шрамы только украшают, а мне что потом делать? Кому я буду нужна такая?
- Значит, ты просто так сказала?
- Нет, просто я верю, что мне не придется уродовать себя. А ты веришь?
- Верю, - поколебавшись, прошептал Томас, - Мне бы тоже не хотелось, чтобы у тебя были ожоги. Лучше, если ты и вправду окажешься рыжей ведьмой!
- Не сомневайся! – усмехнулась Антония, - Так что бы тебе почитать?
- Расскажи лучше, где научилась колдовать и что ты пела сейчас.
Антония провела у постели мальчика три дня, регулярно смазывая ожоги мазью. Спать ее устроили тут же, на диване. Через два дня  багровые пятна уменьшились и посветлели. Порезы, в которые Антония втирала розовое масло, тоже подживали. Донья Элена смотрела на девочку со страхом, смешанным с обожанием. Томас старался ничем не выдать того, что чувствовал. Да он пока и сам не мог разобраться, как относится к Антонии. Целые дни они были вместе, рыжая не спускала с него глаз, и поначалу это раздражало. Томасу казалось, что она навязчивая, как и остальные девчонки, но потом он понял, что Антония совсем не пристает к нему с глупостями, какими те обычно наполнены до макушки. Она разговаривала просто и откровенно, описывая совершенно взрослые проблемы, с которыми столкнулась прошлым летом в шабоно. История ее отца и матери показалась Томасу романом, но когда Антония спокойно рассказала про свою молодую мачеху и выложила соображения по поводу многоженства у индейцев, он от смущения не знал, как себя вести. Ему было удивительно обсуждать это с девчонкой. С Томасом никто так не говорил об отношениях мужчины и женщины. Но Антония доверчиво смотрела на него и продолжала откровенно делиться мыслями о любви, семье и детях, которые сильно отличались от тех, что одобряла его мать. Сперва он что-то растерянно пробурчал, но потом решил, что не может молчать, как дурак, и начал вставлять свои реплики. К концу дня между ними было полное доверие. Они успели обсудить, что кому нравится делать, кем каждый из них хочет стать, и Томас впервые рассказал о своей тайной мечте плавать по океану под парусом наподобие Тура Хейердала, заходя в экзотические гавани и приставая к маленьким и таинственным островам.
- К острову Пасхи, - предложил он.
- К Таити, - возразила Антония, загоревшись.
- Почему к Таити? Там все давным-давно исследовано.
- Там существует тайна кахунов. Я бы хотела узнать о них побольше.
- А кто это такие? – впервые не постеснялся своего невежества Томас.
- Это Стражи Тайны. А тайна – колдовство. Мне хотелось бы знать, что они умеют. Вдруг, это больше, чем умею я?
- А кто тебя научил лечить ожоги?
- Отец. Я видела, как он это делает. При мне один малыш в шабоно свалился в костер и сильно обжегся. Отец тут же снял боль заклинаниями на лягушку. А я зато научила его лечить змеиные укусы. Когда я поеду к нему снова, он научит меня лечить переломы, чтобы все срасталось без следа. Как у моей бабушки Николь.
- Ты счастливая, Тони! Живешь так интересно. А я… Меня мать никуда от себя не отпускает, все боится, что опять заболею. А я здоров!
- Ничего, скоро придется отпустить. Совсем немного осталось! Вот кончим школу и поедем в университет. Дедушка, правда, хочет, чтобы я училась в Сорбонне. Франция – это здорово! Но я еще не решила, что выбрать: антропологию или медицину. Ну, давай я тебя опять намажу.
- И петь будешь?
- Обязательно. Без этого не получится. И лягушку опять посажу.
Томас хихикнул: - Лягушка мне больше всего нравится! А ты ее потом отпустишь? Знаешь, Тони, пусть даже останутся небольшие шрамы. Не волнуйся. Шрамы украшают мужчину.
- Ладно уж, молчи и терпи.

Когда дон Фелипе привез Антонию домой, Эсперанса молча обняла внучку. Антония сразу поняла, что бабушка довольна.
- Ты становишься взрослой, голубка моя. Иди, отдыхай. Дева Мария вознаградит тебя!
Но Антония не собиралась спать. Она плотнее прикрыла дверь своей комнаты и села, уставившись в темный угол. Антония ждала появления Марии Эсперансы. Увидеть ее днем было трудно: легкое облачко тумана тенью скользило по стене и голос, казалось, шептал из пустоты. Ночью она бывала видна вся, но только в новолуние, когда свет тонкого лунного серпика не разгонял ночную тьму, дух Марии Эсперансы появлялся как настоящая женщина из плоти и крови. На этот раз Мария Эсперанса дуновением холодного воздуха пронеслась мимо девочки и размытым силуэтом проявилась в темноте за шкафом.
- Ты не влюбилась, моя малышка? – с тихим смешком прошелестел бесплотный голос, - Смотри, будь осторожней. Как бы не потерять силу!
- А что, ведьме влюбляться нельзя? – в голосе Антонии сквозило любопытство, не замутненное сожалением.
- Смотря как. Любовь может отнять все силы, испепелить душу, а может зажечь ее неугасимым пламенем. Но тебе еще рано, твоя любовь впереди.
- А она будет?
- Будет, малышка. Будет любовь и Любовь.
- Как это? Две любви? А кого я буду любить? И когда?
Но ответа Антония не получила, лишь смех зазвенел серебряным колокольчиком, рождая призрачное эхо в пустой комнате. Понимая, что нельзя приставать с глупыми вопросами, девочка сдержала свое любопытство. Стоило ли забивать голову любовью, когда на свете было так много других интересных вещей. Скоро кончался учебный год, и Антония опять собиралась в шабоно Коматери. До этого она обещала позаниматься с Томасом химией. Кроме того, предстояли соревнования по стрельбе из лука. А еще ее пригласили на ежегодную Олимпиаду в Каракасский университет. На мальчишек Антония не обращала внимания, вот только с Томасом ее связывала постепенно крепнувшая дружба. Он очень хотел поехать с Тони в миссию Сан Антонио, но накануне донья Элена решила взять его с собой к родственникам в Маракаибо. Томас разрывался между желанием провести месяц на океанском побережье, занявшись любимым винд-серфингом, и поехать с Тони в джунгли, увидеть все, о чем  она ему рассказывала. Пожалуй, поехать с Тони ему хотелось больше, но с матерью не поспоришь. В Сан Антонио девочку отвез Бриджмен, который приезжал в университет на конференцию.
 Месяц в шабоно прошел замечательно. Антония охотилась с отцом и Шотевой, учила язык гвахарибо, помогала Ритими и Тишуне на огородах, собирала в джунглях колдовские травы, плавала в запруде и учила детей нырять. Малышке Тотони был уже годик. Она цеплялась за свою вторую маму, ковыляя за ней повсюду, и ревела, когда Антония уходила куда-нибудь без нее. Индейцы очень бережны со своими детьми и не позволяют им плакать, веря, что через открытый ротик плачущего ребенка может упасть и затеряться его душа. Малыша тут же пытаются успокоить и развлечь. Антония старалась брать Тотони с собой, куда бы ни шла. Но у нее ведь был еще трехмесячный брат, который даже не получил пока настоящего имени. Антония не уставала любоваться светлокожим и черноволосым крепеньким младенцем, который был предметом особой любви и заботы всего семейства Шотевы. Тишуна гордилась своим сыном. Каждое утро она осматривала ребенка, нежно щекоча тельце пальцем, и в подражание Николь целовала его крохотные ножки. Они с Антонией по очереди занимались малышом, а когда уходили на огороды, Антония лианой привязывала братишку на спину, становясь похожей на своих сверстниц из шабоно: у некоторых к пятнадцати годам были уже младенцы. Шотева больше не заговаривал с Николь о том, чтобы по обычаям шабоно выдать внучку замуж. Шапори сами решают, как им жить, а в том, что Антония обладает могущественным покровительством духов, никто теперь не сомневался. Пока жила в шабоно, Антония вылечила от лихорадки ребенка, укрепив свою репутацию и приобретя новых горячих поклонниц среди молодых матерей. Никто бы не поверил, что способ, каким она боролась с лихорадкой, был старым испытанным горячим обертыванием, каким лечились еще первые европейские поселенцы. Несколько часов Антония грела на раскаленных камнях крупные листья и заворачивала в них тельце ребенка, дрожащего в лихорадочном ознобе, с благодарностью вспоминая Томаса, давшего ей почитать старый роман о покорении Американского Запада. Все средства хороши, когда нужно вылечить заболевшего, Антония была в этом уверена и нисколько не огорчалась, что ей не пришлось прибегать к магическим заклинаниям и колдовским снадобьям. Вернувшись домой, она рассказала об этом случае Томасу и тот был горд тем, что невольно подсказал, как нужно действовать. Но в то же время Томас был разочарован, что Антонии не пришлось продемонстрировать во всем блеске свои колдовские способности, в которые сам он свято уверовал.
 В колледже уже не вспоминали о выходке Томаса, дразнившего девочку. Теперь он сам давал повод для насмешек, не скрывая своего отношения к Антонии. Он откровенно восхищался девочкой и ходил за ней повсюду, как тень. Все уже привыкли, что где бы ни светились ее огненные волосы, там же не далее пяти метров можно было найти и Томаса. Они вместе ходили на тренировки, и теперь Томас уже вполне прилично стрелял из лука. Вслед за Антонией он начал заниматься фотографией. Но в отличие от нее, его объектив чаще был направлен отнюдь не на бабочек и птиц. Дома в его столе хранилось несколько папок со снимками Антонии. Томас был уверен, что это его тайна, но отец давно уже знал об этих фотографиях. Он лишь поощрял дружбу с девочкой, которая так положительно влияла на его сына. Сейчас дону Фелипе ничего не стоило уговорить Томаса учить французский язык. Тайной мечтой Томаса теперь стал Париж, в котором они будут учиться с Антонией. Донья Элена, конечно, будет возражать, желая удержать сына рядом с собой. Но с помощью отца Томас надеялся настоять на своем. Чем он будет заниматься в Сорбонне, Томас пока не знал. Ему было все равно, скорее всего, факультет выберет Антония, ему же подойдет все, что нравится ей.
Антония терпеливо сносила смешки одноклассников и завистливый шепоток девчонок. Она привыкла, что Томас, как собачонка, ходит по пятам. Сама же она всегда помнила слова Марии Эсперансы о том, что ее Любовь еще впереди. Томас, которому было уже шестнадцать лет, не мог заставить ее сердечко биться ни на один удар чаще. Он просто очень нравился Антонии. Но когда она вглядывалась в его повзрослевшее лицо, оно наполняло ее лишь гордостью за удачно проведенное лечение. Шрамов у Томаса практически не осталось, лишь когда он волновался, проступало на левом виске темное пятно кислотного ожога. Томас не променял бы его ни на что, потому что Антония в такие минуты смотрела на него глазами, полными раскаяния, успокаивающе поглаживая пальцами его висок. Взгляд ее становился тревожным и нежным, и сердце Томаса пело от счастья, наслаждаясь невольной лаской ее рук. В другое время Антония вела себя, как ни в чем не бывало, словно не замечая его чувств.
Антония уже не звала его поехать на каникулах в миссию Сан Антонио. Иногда, представив, какими глазами Томас смотрел бы на нее среди обнаженных индейцев в шабоно, она хихикала. Приезжая в шабоно, Антония тут же снимала с себя всю одежду и совершенно естественно вписывалась в жизнь Коматери. Там она чувствовала себя частицей природы, тем сосудом, в котором живут духи леса. Каждый миг был пронизан красотой окружающего, и Антонии казалось, что она живет там в параллельном мире, который практически не стыкуется с привычным миром города. Она была уверена, что получает в джунглях некий заряд энергии, позволяющий вернуться обратно и, сохранив в душе огонь, такой же неугасимый, как огонь очагов Коматери, прожить еще один год в ожидании новых каникул. Для этого она все чаще уходила с отцом в леса, и дни, наполненные таинственной магией, делали Антонию сильной и счастливой. Жизнь в шабоно была ее личной тайной жизнью. Томасу там не было места.
Но он все-таки увязался за Антонией. Когда за внучкой приехала Николь, Томас приложил все силы, чтобы обаять ее, перетянув на свою сторону. И добился своего. Николь пригласила Томаса провести каникулы с ними. Он был уже достаточно взрослым, чтобы уговорить мать отпустить его на месяц из-под своего бдительного надзора. Они улетели в Сан Антонио втроем. Горожанин до мозга костей, Томас смотрел на быт обитателей миссии широко открытыми глазами. Его изумляла старая дровяная печь в кухне и примитивный движок, дающий электричество на четыре часа в сутки. С половины одиннадцатого миссия погружалась в темноту. Увидев привязанную к ветке дерева лейку с водой, заменяющую душ, он не выдержал и громко рассмеялся. Но когда Томас начал насмехаться над прихожанами отца Августо, Антония взяла его за плечи и ощутимо встряхнула.
- Если ты еще раз позволишь такую глупость, я убью тебя! И ты немедленно отправишься обратно к мамочке!
Это был сильный аргумент, и Томас тут же испуганно замолк, согнав улыбку. Стив Бриджмен с интересом наблюдал, как эта рыжая девчонка вьет веревки из бедного парня, который ему понравился. Он не рискнул указать ей на явное  противоречие: уж или убить, или отправить домой! Антония почувствовала, что в шабоно будет еще хуже, и теперь очень не хотела брать Томаса с собой. Но уговорить его уехать домой не удавалось, а оставлять в миссии одного с бабушкой Николь тоже не хотелось. Через день они отправились вместе с пришедшим провести их через джунгли Арасуве, младшим братом Самурито, тем самым, что не прошел обряд посвящения в шапори в первый приезд Антонии в шабоно. Став охотником, Арасуве быстро возмужал и не напоминал уже изможденного медовой диетой большеглазого юношу. Он все больше походил на Шотеву в молодости. Об этом Антонии сказала бабушка Николь, задумчиво рассматривая ладное тело, гордый профиль и ясный зоркий взгляд Арасуве.
- Бабушка, а ты хорошо помнишь тогдашнего Шотеву? – с любопытством глянула на нее Антония.
- Ну а как же! Разве такое забывается? Колдовство связало нас тогда на всю жизнь.
- А любовь?
- Ну, детка, - растерялась Николь, - наверное, это можно назвать и любовью…
- А мне кажется, - мечтательно сказала Антония, - что в колдовстве не должна участвовать любовь. Колдовство – это все-таки что-то особенное, высшего порядка. Ему не должно мешать постороннее.
- Ты думаешь? – с сомнением  ответила Николь, - Когда-нибудь ты полюбишь и поймешь, что любовь – это не постороннее, она и есть чувство высшего порядка. Никакое колдовство не может заменить ее.
- Ну, вот еще! Что может быть важнее колдовства! – воскликнула Антония негодующе и непроизвольно посмотрела в сторону Томаса, - Не хочу!
Стив, слышавший разговор, хмыкнул с сомнением. Ему все-таки казалось, что целенаправленные атаки Томаса дадут, в конце концов, результат. Рыжая строптивая девчонка слишком самонадеянна, но мальчик упорно пытается завоевать ее. Может, он и внушит ей любовь, какой переполнен сам. Стиву нравилось наблюдать за отношениями этих юных созданий, непосредственных и наивных, не умеющих скрывать свои чувства. Он уже не мог вспомнить, был ли сам в молодости так импульсивен, но помнил свою сумасшедшую любовь к такой же рыжеволосой красотке, какой обещает стать и эта юная девчушка.
Они продвигались по джунглям к шабоно. Антония, получившая в наследство от деда то шестое чувство, что не позволяет индейцам заблудиться в лесу, шла впереди, расспрашивая Арасуве обо всех родственниках и знакомых из шабоно. Томас, полный противоречивых чувств, пробирался за ними сквозь густой подлесок. На первой же остановке Антония разделась почти догола, а этот индеец, что так непринужденно идет рядом, не обращая внимания на ее обнаженную грудь, так привлекателен, молод и силен! Она сказала, что это ее дядя. Томас был в шоке, увидев, как индеец снял с себя шорты, и они с Антонией принялись сосредоточенно разрисовывать друг друга красной краской из высушенного тыквенного сосуда. На индейце не было ничего, кроме красного шнура на бедрах, а Антония даже бровью не повела, словно видела голых мужчин всю жизнь. Томаса это поразило, он уже забыл о том, что она ему рассказывала о жизни индейцев. Одно дело – слушать рассказы, другое – увидеть рядом с Антонией обнаженного мужчину. Кажется, Стив понял чувства Томаса и постарался отвлечь его, расспрашивая о первых впечатлениях от джунглей. Первые дни Томас с усилием отводил взгляд от тела Антонии, казавшегося еще светлее по контрасту со смуглым Арасуве и загорелым Стивом. Но постепенно он взял себя в руки и уже не заливался волной румянца, случайно коснувшись Антонии. Ей же не приходило в голову, какую бурю ему удалось подавить в себе. Когда они пришли в шабоно, Томас уже с невозмутимым видом оглядывал толпу обнаженных мужчин и женщин, окруживших их плотным кольцом. Антонию знали и любили, каждая женщина хотела обнять и расцеловать ее. Ритими и Тишуна подхватили ее с двух сторон и повели в хижину. Томас растерянно оглянулся, не зная, что ему делать. Стив взял его за руку и подвел к пожилому индейцу, который оказался вождем, а потом представил еще одному, шепнув, что это дедушка Антонии. Шотева внимательно осмотрел Томаса, но о чем он спрашивал Стива, мальчику не перевели. На самом же деле Шотева сразу поинтересовался, не мужа ли Антонии они привели познакомить с Коматери. Стив заверил, что Томас еще слишком юный, чтобы быть хорошим мужем. Шотева согласно кивнул и потерял интерес к пришельцу, передав заботу о гостях женам.
Через несколько дней Томас перестал обращать внимание на то, что его окружают обнаженные индейцы, но сам не мог преодолеть стеснительность и снять, наконец, плавки. Правда, и Стив сохранял таким образом последнюю дистанцию между белым человеком и жителями леса. «Видишь ли, мальчик, как бы мы ни старались во всем подражать им, мы все равно не станем индейцами, - пояснил Томасу Стив. - Другое дело – Антония. По духу она одна из них. В джунглях она как дома. Вот посмотрим, что она принесет с охоты».
Томаса на охоту не собирались брать, но он сам напросился. Рано утром, едва Томас умылся у реки, Арасуве сунул ему в руки лук и махнул рукой, приглашая за собой. Спешно запихивая в рот печеный банан, мальчик огляделся, разыскивая Антонию. Он не сразу узнал ее в охотничьей раскраске, черные и красные линии покрывали тело, а лицо с глазами, обведенными красными и черными кругами, стало просто чужим. Только волосы пламенели на фоне зеленой листвы. Антония подошла к Томасу, критически осмотрела, проверяя, что у него надето на ногах, и велела переодеть кроссовки на более легкие матерчатые туфли с резиновой подметкой. Потом она подала ему заплечную корзину, в которой под бананами лежало несколько банок сардин. Томас никак не мог привыкнуть есть пищу индейцев.
К счастью, Томас любил и умел долго ходить, иначе он упал бы от усталости в первый же день. Антония шла вперед неутомимым легким шагом, чутко вглядываясь в лесные тени, по которым плясали яркие пятна солнечного света, пробивающегося сквозь плотный шатер листвы. Томасу давно уже хотелось есть, но он стеснялся спросить, будет ли у них обед. Наконец, у берега небольшого ручья с прозрачной коричневатой водой, они сделали привал и поели бананов и мяса, взятого с собой из шабоно. Для Томаса открыли банку сардин. Дальше охотники спустились по ручью к неглубокой речке, пробивающей дорогу среди камней. Здесь могли быть места водопоя, и охотники настороженно прислушивались, стараясь ступать беззвучно. Несколько раз Антония оглядывалась на Томаса и шипела: «Тише!» Заметив у воды на том берегу пекари, Арасуве и Антония одновременно вскинули луки, и две стрелы вонзились в полосатый бок. Удовлетворенно крикнув: «Ахаха!», Арасуве полез в воду за тушей.
- Ты застрелила его! – воскликнул Томас, и в голосе его зависть смешалась с восхищением.
- Мы с Арасуве оба попали.
- Но разве легкая стрела может убить крупное животное? – удивился Томас, рассматривая торчащие из жесткой щетины костяные наконечники.
- Убивает яд кураре. Им смазаны наконечники. Отравленной стрелой достаточно слегка поранить – и готово.
- Но так нечестно! Это слишком просто.
- Просто? – засмеялась Антония, - Посмотрим, следующая цель твоя! А насчет того, что нечестно, - так это как посмотреть: слюнтяи из общества защиты природы будут сюсюкать над застреленной зверушкой, а детишки Коматери не получат мяса на ужин. Это честно? Охота не развлечение!
Томас только пожал плечами. Ну как он мог объяснить, что ему больше хотелось бы видеть в Антонии нежную и слабую девушку в ожидании любви, чем удачливого охотника с бестрепетной рукой. Неутомимая амазонка не вписывалась в его ночные грезы. Он не понимал, что любит ее такой, как она есть.
Они спускались вдоль  журчащей воды, прислушиваясь к мерному шуму впереди. Внезапно река сорвалась вниз сверкающими на солнце струями водопада. В алмазных каплях рождались радуги, вода пенилась и бурлила, разбивая зеркало спокойной запруды, шум водопада подчеркивал тишину леса, разморенного дневной жарой. Томас поразился восторгу, написанному на лице Антонии. Вот такой, пожалуй, она нравилась ему больше. Но она уже с громкими криками удовольствия бежала по мелководью прямо под водопад, подставляя смеющееся лицо навстречу прозрачным струям. Томас сбросил кроссовки и тоже полез в воду. Арасуве искупался у берега и сел на камни, а они все наслаждались купанием. Разыгравшись, они брызгали друг в друга, боролись за место под падающей вниз водой и расшалились, как дети. Наконец Арасуве крикнул, чтобы они выходили. По телу Антонии стекала красными струйками размытая паста оното, и Томас принялся смывать ее, поливая пригоршнями воду. Антония стерла с лица влагу и выбежала на берег, отжимая мокрые волосы. Достав калабаш с оното, она протянула его Арасуве и встала, раскинув руки, пока он наносил свежий орнамент. Потом Антония подошла к Томасу и принялась разрисовывать его тело такими же кругами и волнистыми линиями, закусив губу, чтобы не улыбнуться. Когда  она закончила расписывать лицо Томаса, Арасуве одобрительно выдохнул: «Ахаха!»
До вечера Арасуве подстрелил еще двух куропаток. Одну они приготовили на ужин, когда устроились на ночлег. Арасуве ловко разжег огонь, быстро вращая в ладонях палочку, а потом принялся снимать с птичьей головки  полоску кожи с кудрявыми черно-белыми перьями. Антония пояснила, что такую полоску перьев носят на руке наподобие браслета, и начала помогать ощипывать куропатку. Красивые  маховые перья с крыльев она припрятала в корзину, чтобы подарить Тишуне. Зажарив птицу на углях, Антония уговорила Томаса попробовать свежего мяса вместо сардин. Она показала, как нужно обмакивать мясо в золу, и Томас съел свою порцию с удивившим его самого аппетитом. Он уже засыпал от усталости, а Антония все еще сидела у костра, напевая что-то низким грудным голосом. Ночью Томасу приснилось, что он подстрелил огромное животное, похожее на корову, и Антония в восхищении целует его в губы.
С первыми лучами солнца они тронулись дальше, углубляясь от реки в джунгли. Стайку обезьян со светлой золотистой шерстью первым заметил Томас. Он не знал, охотятся ли гвахарибо на обезьян и можно ли их есть. Антония ощутимо толкнула его в спину, и Томас прицелился из лука, но тут же опустил его.
- Тони, но это же обезьяны! Кому нужно их убивать!
- Нам, растяпа! – рявкнула яростно Антония и выстрелила из-за его спины, так, что он испуганно пригнулся, услышав, как просвистела над ухом стрела, - Я промазала из-за тебя, осел! Иди позади нас, не лезь вперед, раз не можешь!
Арасуве не понял ее слов, но весело рассмеялся и шел дальше, напевая красивым звонким голосом. Антония несколько минут дулась, но потом тоже хихикнула и перевела Томасу песенку:
Когда обезьяна прыгает с дерева на дерево,
Я выпускаю в нее стрелу.
А вниз летят лишь зеленые листья.
Кружась, они ложатся у моих ног.
Томас расхохотался так громко, что в воздух взлетела испуганная стайка попугаев. Арасуве, продолжая смеяться, тут же пустил вдогонку стрелу. Подобрав желто-зеленую птицу, он бросил ее в заплечную корзину Томаса и, не прерывая движения, продолжил мурлыкать песенку. После краткой остановки у ручья, который журчал среди камней, почти не видный в зарослях кустарника, Арасуве подстрелил все-таки обезьяну. Но по-настоящему им повезло у реки, той, что текла к шабоно Коматери. В воду забрался муравьед, неуклюже перебираясь с камня на камень на другой берег. Тут уж Томас не оплошал, и его стрела впилась в бок зверя сразу после того, как он был ранен стрелами Антонии и Арасуве. Тащили муравьеда из воды все вместе. Крепко привязав тушу к срубленному древесному стволику, они взялись за концы палки и с триумфом потащили ее к шабоно, которое к счастью было недалеко. Там Томас рассмотрел муравьеда как следует, потрогал длинные когти, которыми тот разгребает муравейники, и с брезгливым любопытством покосился на свесившийся длинный язык с капельками застывающей клейкой жидкости.
- И его тоже можно есть? – удивленно спросил он.
- Все можно есть, - заверила Антония, - Но должна признаться, что муравьеду я предпочитаю пекари. У муравьеда мясо жестче и чуть горчит. А печень вполне съедобная, ее обычно делят между детьми. Я дам тебе кусочек.
- Как ребенку? – обиделся Томас.
- Как гостю, - поспешила заверить Антония, - А теперь пошли купаться?
Малышка Тотони тут же вскарабкалась своей второй матери на спину, решив прокатиться до реки с комфортом. Двухлетний братишка Антонии, в честь белой обезьяны прозванный Хоашиве, до тех пор, пока ему не дадут настоящее мужское имя, открыл рот, собираясь зареветь оттого, что тоже хотел к ней на руки. Томас подхватил ребенка и посадил себе на плечи. За ними увязались другие дети, и все с шумом и визгом шлепнулись в воду. Антония ныряла, придерживая Тотони, крепко ухватившую ее за шею. Вынырнув, они обе громко отфыркивались, и девочка радостно смеялась. Томас тем временем по очереди подкидывал детишек и они под взрывы смеха шлепались в воду, взметая брызги.
- Ну, пошли, нужно помочь Тишуне готовиться к празднику, - спохватилась, наконец, Антония, - Сегодня должен прийти из леса мой отец.
- Сегодня праздник?
- Поспели бананы, - пояснила она, - Придут гости из соседнего шабоно. Пора готовить угощение перед танцами.
- О, Господи! У них будет дискотека? – засмеялся Томас.
- Дурачок! Танцы – дело важное: танцы помогают сохранить молодость и удесятеряют жизненные силы.
- Вот бы в это уверовали мои родители! А то каждый раз, когда я поздно возвращаюсь с дискотеки, мать устраивает мне сцену с упреками и слезами.
- Ей нужно пожить год-другой в шабоно. Ее взгляды изменились бы на противоположные, - заметила Антония, расчесывая пятерней мокрые волосы.
- Ей – в шабоно!.. О, Святая Дева Мария! Тони, ну, у тебя и фантазия! – залился смехом Томас, - Моя мамочка – в шабоно! Да она быстро свела бы тут всех с ума! Ну, парень, забирайся на меня и радуйся, что твоя мамочка - не чета моей! – он весело подхватил Хоашиве и вскачь помчался за Антонией.
Гости пришли все сразу, расселись на поляне посреди шабоно. Во всех хижинах пылал огонь в очагах, аромат запеченного мяса витал над всеми, дразня проголодавшихся за долгий путь гостей. Мужчины у очагов сосредоточенно помешивали банановый суп в корытах из древесной коры. Томас потихоньку спросил у Стива, почему суп варят мужчины. Усмехнувшись, тот многозначительно  приложил палец к губам. Убедившись, что их не слышит Антония, Стив пояснил, что женщины болтливы и отвлекаются по пустякам, поэтому обязательно прожгут корыто и испортят суп. Им просто не доверяют столь важное дело. Томас засмеялся и, заметив, как Антония вопросительно посмотрела на него, тут же сделал вид, что закашлялся. Счастливый смех Хоашиве отвлек его. Томас увидел, как индеец необычного вида подбрасывает малыша в воздух. Прической и нарядом он ничем не отличался от остальных, но светлая кожа выдавала происхождение. Волосы его так же были подрезаны в кружок, лицо и обнаженное тело покрывал черно-красный орнамент. На руках и ногах были браслеты из обезьяньего меха, на талии повязан хлопковый пояс с бахромой. Единственное, чем он отличался от остальных, - отсутствием тонких деревянных палочек, украшавших носы и губы остальных индейцев. Томас догадался, что это и есть отец Антонии Пол Арельяно, или, как его называла донья Николь, Самурито. Антония уже бежала к нему навстречу, а из хижины спешила Тишуна.
Тишуна, усадив мужа, принялась хлопотать, доводя его праздничный наряд до совершенства. Из калабаша она достала пригоршню клейкого желеобразного вещества и обильно смазала волосы. Антония тут же начала посыпать голову отца белыми перьями из корзинки, и вскоре его украсил необычный пушистый головной убор. Тишуна подновила раскраску на лице и закрепила в браслетах красивые алые птичьи перья. Готовый к совершению обряда, шапори вышел на середину поляны и запел заклинания хекурам земли и неба, давшим хороший урожай и помогающим в удачной охоте. Его песню подхватил Шотева, и вот они уже вдвоем кружат в ритуальной пляске. Вдруг Томас заметил, что к ним присоединилась Антония, так же покрытая черно-белым узором и украшенная перьями. Его поразила серьезность лиц окружающих, наблюдавших за танцем шаманов. «Они признают Антонию за свою и знают, что она тоже умеет колдовать!» – удивился Томас. Вскоре все мужчины присоединились к пляске, подпрыгивая и кружась по площадке в центре шабоно. Томас обратил внимание, что только Антония плясала рядом с отцом и дедом. Женщины наблюдали за этим из хижин, не вмешиваясь в общение с духами. Это не женское дело. Наконец победный клич завершил обряд, и гости вместе с хозяевами разошлись по хижинам, чтобы отдать должное угощению, приготовленному на праздник.
Антония уселась рядом с Томасом и взяла из рук Тишуны калабаш с банановым супом. Она ела, весело поглядывая на мальчика, и посмеиваясь над осторожностью, с какой он пробовал непривычные блюда. Самурито приглядывался к Томасу, чувствовавшему неловкость от такого внимания. Закончив еду, вождь Коматери попросил женщин спеть. Хихикая и подталкивая друг друга локтями, они выходили по очереди и пели непривычные для уха белого человека мелодии. Антония переводила Томасу, и он поразился, насколько красивы и поэтичны были их песни. Чувства и мироощущение этих дикарей ничем не отличалось от его собственных. Особенно красивый голос был у Тишуны, она начинала, а женщины подхватывали последние две строчки:
Когда ветер веет в пальмовых листьях,
Я вслушиваюсь в их грустный шелест
вместе с умолкшими лягушками.
В высоком небе смеются звезды,
Но скрытые тучами,
они проливают слезы печали.
Наконец, начались танцы. Мужчины танцевали свои воинственные пляски, потрясая оружием. Стук луков о стрелы и крики создавали завораживающий аккомпанемент. Иногда к ним присоединялись молодые женщины, ловко увертываясь от свистящих в воздухе дубинок. Девушки вступали в круг танцующих, высоко поднимая в руках гроздья желтых бананов. Их тела струились, словно языки пламени в очагах. Крепкие груди колыхались в ритме танца, в ушах вздрагивали перья. Танцоров было не меньше пятидесяти, все продолжалось уже несколько часов. Антония то присоединялась к ним, то присаживалась к отцу, сидящему с Шотевой и Стивом в гамаке у очага. Томас был так захвачен происходящим, что, не отрываясь, следил за неутомимыми плясунами. Внезапно он схватил Антонию за руку и втащил в круг. «Покажем им класс, Тони!» – завопил он и начал рок-н-ролл в таком бешеном темпе, что у Антонии на минуту захватило дух. Но она тут же озорно взвизгнула и принялась вторить его движениям, размахивая руками и ногами, как марионетка на веревочках. Посмотреть на их танец собрались все, кто не принимал участия в плясках. Наконец они, пошатываясь, вышли из круга, и Томас буквально рухнул в свой гамак, так что Ритими и Шотева громко рассмеялись. Танцы продолжались почти до утра, Просыпаясь, Томас видел скользящие в лунном свете фигуры и ему казалось, что он видит цветной сон, в котором пляшущие призраки окрашены огненными бликами от костров, разожженных на поляне. Утром, словно им не требуется отдых, мужчины уже сидели на корточках в кружок и неторопливо беседовали, посасывая табачные шарики.
Праздник продолжался три дня, но Антония, не дожидаясь его окончания, ушла с отцом в джунгли. Томас, не найдя ее утром, побежал искать на берег реки, потом к болотцу, где детишки обычно ловили лягушек, но когда Стив объяснил, что Антонии не будет несколько дней, Томас обиделся. Она бросила его! Он дулся все время, пока ждал ее возвращения. Стив, видя его дурное настроение, пытался осторожно утешить Томаса.
- Ты не должен ждать от Антонии предсказуемых поступков. Она сложная девочка. Здесь ее считают настоящим шапори. Это значит, что она руководствуется только ей одной известными целями. С ней всегда лишь ее духи, никто из людей не может диктовать ей, что нужно делать.
- А вы верите, что это правда? – осторожно спросил Томас.
- Я говорю тебе, в чем уверенны индейцы. Я только знаю, что Антония – талантливый народный целитель. Сам видел, как она лечила детишек.
- А что она будет делать в джунглях?
- Общаться с духами леса, рек и гор. Так говорит Шотева. Возможно, она попытается, наконец, совершить путешествие к Солнцу.
- К солнцу? Как это? – удивился Томас.
- Не знаю. Это тайна, которую нам не открывают. Надеюсь, что Самурито проследит, чтобы с ней было все в порядке.
Томас притих, не зная, что и думать. Но малыши Тотони и Хоашиве не дали ему долго предаваться размышлениям, потащив за собой на речку купаться. Потом мальчишки постарше позвали ловить лягушек к ужину. Томас знал, что Антония очень любила запеченные лягушачьи лапки, поэтому все дни, пока она отсутствовала, ловил лягушек, чтобы угостить ее.
Антония вернулась в шабоно какая-то странная. Не то, чтобы притихшая, - она по-прежнему играла с детьми, с наслаждением купалась и танцевала с молодежью, - но Томас удивлялся, какой взрослой, мудрой силой зажегся ее взгляд. А может, ему это только казалось? Он слишком хорошо ее знал, чтобы тут же почувствовать в ней перемену. Озорная и бесшабашная девчонка исчезла, и Томасу было ужасно жаль этого. Он уже забыл о том, что мечтал, как Антония превратится в изящную мечтательную молодую девушку, которая тут же оценит его верную любовь и сама влюбится в него без памяти. Но она все так же не обращала на него внимания, и надежды Томаса рушились, принося лишь разочарование и сердечную боль.
Что произошло с Антонией в джунглях, так и осталось тайной за семью печатями. Вот уже они вернулись домой в Мериду, вот начались занятия в колледже, а Томас ходил как потерянный. Он даже не воспользовался чудесной возможностью завоевать аудиторию рассказами о своих приключениях среди диких индейских племен, затерянных в джунглях на краю света. А ведь было что рассказать! Но увы, Томасу хотелось завоевать лишь Антонию.
О том, что с ней произошло в хижине, построенной отцом на границе леса и гор, где гулкое эхо разносит магические заклинания далеко над джунглями, стекающими зеленым потоком вниз, к долинам голубых рек, о том Антония не рассказала даже бабушке Эсперансе. Да и как она могла выразить невыразимые ощущения полета к сверкающим высотам, где свет есть мудрость, а знание делает жизнь трудным испытанием, но придает каждому мигу бытия волнующее ощущение счастья. Антонии и самой иногда казалось, что это был лишь сон, из тех, что вызывают слезы и тоску при пробуждении.
Эта тоска, которую взрослый и опытный человек   мог бы, пожалуй, объяснить переходом из детства в мир взрослых чувств и желаний, лишь отчасти была вызвана тем, что через несколько месяцев Антонии исполнится шестнадцать лет. Да, конечно, Антония мечтала о любви. Она-то точно знала, что любовь придет к ней – и даже не одна, ведь сказала же Мария Эсперанса: любовь и Любовь. Но Антония была не из тех, кто смиренно ждет подарка с небес. Однажды поздно вечером она стояла у столика, где горела свеча перед статуей Богородицы, и машинально шептала молитву, которой научила ее в детстве бабушка: «Радуйся, Мария, благодати полная…» Внезапно она почувствовала себя очень странно, словно у нее закружилась голова и кровь закипела в жилах. Как во сне она сняла с шеи и отложила в сторону крестик, подаренный в младенчестве крестной Пепой. Антония уже не раздумывала, зачем сделала это, просто само собой совершалось то, что она знала и умела с рождения. Она зажгла еще четыре свечи и расставила их в круг. В середину положила золотистое перо колибри, привезенное из шабоно, и потянулась к мешочку из змеиной шкурки, где хранила порошок из трав око-шики, собранных в джунглях. Внезапно чья-то сильная рука перехватила руку Антонии.
- Ты слишком глупа и нетерпелива, моя крошка! – в голосе Марии Эсперансы послышалась насмешка, - Нельзя получить любовь с помощью колдовства. Любовь – это слишком хрупкая вещь, даже это перышко может разрушить ее своей тяжестью. Ты ведь хотела ворожить на любовь? Не будь такой дурочкой! Зачем тебе страсть мужчины, который не растревожил тебя? Или ты думала, что сможешь влиять на собственное сердце? – призрачный смех заставил Антонию покраснеть от смущения.
- Я просто хотела… Ты ведь сама говорила, что у меня будет Любовь! А где она? Я все жду и жду…
- И решила поторопить события! Ты ведь уже не маленькая девочка, которой хочется получить конфетку. Стыдись! Ты должна ответственней относиться к своим действиям. Нельзя связывать себя, ступая в свою же Тень, ты всегда должна оставаться свободной, - запомни это! А любовь, - она уже ждет тебя за дверью, - утешила Мария Эсперанса, - Совсем скоро она войдет, а там – помогай тебе Бог!
Антония непроизвольно посмотрела на дверь, выходящую в патио, страстно желая, чтобы она отворилась прямо сейчас. Веселый смех Марии Эсперансы зазвенел с удвоенной силой.


                *     *     *
Рыжая головка прижалась к плечу Инги, и слезы разочарования закапали на руку. Инга нежно погладила шелковистые завитки на затылке.
- Что случилось, девочка? Отчего ты плачешь? Расскажи мне. Даниил тебя чем-нибудь обидел?
Антония всхлипнула последний раз и совсем как девчонка шмыгнула носом. В голосе ее было такое разочарование, что Инга с трудом сдержала улыбку.
- Палома, он, оказывается, такой маленький! Он младше меня! Я-то думала…
- Дан младше тебя всего на полтора года.
- «Всего»! На целых полтора! Это безнадежно…
- Не плачь, глупышка. Это не имеет никакого значения, особенно, если это мужчина, который тебе нравится. Мой муж младше меня на два года.
- Андерс? Разве…
- Нет, я замужем совсем за другим. Мой муж замечательный человек и его любовь очень помогает мне в трудные моменты.
- Он тоже?..
- Нет, Илья обычный мужчина, но без него я теряю силу. Ты еще очень молода, Тони, но если чувствуешь, что влюблена, постарайся, чтобы любовь была для тебя поддержкой и опорой. Все зависит от тебя, ты же женщина и ведьма.
- Но как же так, я думала, что вы с Андерсом… - растерялась Антония, но потом спросила с облегчением и надеждой, - Значит, ты его не любишь? И он одинок?
- Я люблю его и отдаю всю свою силу. Но он должен быть один. Помогать ему будем все вместе.
- Я не о помощи. Разве ему не нужны жена и дети?
- Нет, дорогая, это отвлекает от главного. А дочь у него есть, ты ее видела.
- Анна?! Так вот на кого она так похожа! И Андерс…
- Антония, мы ведь говорили не о нем, - пресекла ее любопытство Инга, - Ты будешь работать с Даниилом. Тебе нужно поближе узнать его и не смотреть как на ребенка. Его жизненный опыт и ум богаче, чем у некоторых стариков. И ты не оставила его равнодушным, он только о тебе и говорит. Вы должны научиться работать в паре, дополняя друг друга, а для этого нужно получше узнать возможности и характер другого. Я рада, что он тебе понравился, ведь так? – Инга приподняла лицо девочки, заглянув в глаза, и та смущенно кивнула.
- Понравился. Даже очень! Он чем-то напоминает мне дедушку Антона. Не лицом, а внутренне. Палома, а правда, потом будет неважно, что Данька младше меня?
Инга лишь засмеялась и потрепала рыжие волосы Антонии. Это славно, что она влюбилась в Даниила. Еще не хватало, чтобы девчушка, как сначала показалось Инге, страдала из-за несчастной любви к Андерсу. Но все-таки, что-то продолжало тревожить ее в этой девочке. От чего хотелось ее уберечь?