Мы, русские

Юрий Иванов Милюхин
Это произошло двумя годами раньше от описываемых событий. Тогда я на рынке не стоял, пробавлялся продажей книг продавцам, директорам магазинов, заведующим забегаловками с пивными. И бухал сам. Как показалось, событие вывернуло наизнанку внутреннюю сущность ни в грош не ставящего ни себя, ни окружающих, русского человека, доведенного до маразма игами, крепостными правами, революционными и прочими опытами, коим за историю несть числа. Хотя, разве мало было мракобесия в той же Испании с Францией? Лишь одно иго там было другое. Римское.
...Нейрохирургическое отделение находилось на десятом этаже БСМП - 2. Из окон нашей палаты хорошо просматривалось асфальтированное объездное шоссе, разделяющее одноэтажные домики Северного поселка с мощными корпусами современной больницы. Если широкими коридорами отделения пройти на другую сторону этажа, то с балкона открывался вид на пруд с резвящейся у берегов детворой, на разноэтажки Северного жилого массива. В палатах на той стороне было пошумнее. Или так казалось. А в нашей на шесть коек с пятью страдальцами с черепно -мозговыми травмами было тихо даже при раскрытых окнах. На дворе стояла вторая половина июля.
В субботу, ближе к вечеру, к нам привезли мужчину лет пятидесяти. Как потом выяснилось, споткнулся, ударился головой о бордюр. Для срочной операции потребовалась кровь для переливания. Ее не оказалось. Денег на закупку у пострадавшего тоже не было. Внешний его вид говорил о том, что это человек семейный. Больше суток он лежал на кровати, то чернея, то бледнея. На вопросы врачей лишь поднимал руку, говорить не мог. Потом его все-таки покатили в операционную. Приходили жена с дочерью. Утром медсестры сообщили, что мужчину вскоре после вскрытия отвезли в морг...
- Полчаса уже по сотовым телефонам долдонят, и никаких мер, а?
Стоявший у окна крепкий батайчанин под шестьдесят лет, строитель, хохотнул с сарказмом в голосе, безнадежно махнул рукой. Месяц назад после работы они отметили в бригаде знаменательную дату, он пошел домой пешком. На улице, почти в центре, проезжавшая машина зацепила бортом. Ребята остановились, погрузили бесчувственное тело в кузов, вывезли за город, ограбили и сбросили в придорожную канаву. Как очухался, сумел добраться до дома - вопрос, как говорится, не к людям. Они свое дело сделали.
- Кто? - не понял лежавший на постели молодой парень, бывший охранник. После избиения напавшими на охраняемый им объект преступниками, он с трудом двигался без посторонней помощи. Он еще на что-то надеялся, этот умный тридцатилетний мужчина, каждодневно - утром и вечером - посещаемый кормившим его, безраздельно любящим пожилым отцом.
- Бомж заполз на территорию больницы и лежит в скверике на дорожке. А тут ментовская машина, - пояснил строитель. - Двое сержантов брезгуют к нему подходить. Переговариваются по рации со своими. Из больницы ни одного белого халата.
- Мне из обслуги кто-то говорил, что они часто сюда приползают, - откликнулся плиточник из Александровки, свалившийся с наспех сколоченнных строительных лесов на коммерческом объекте. По его словам, заработки там были неплохие. - Но на бомжей, на случайных без документов, здесь ноль внимания. "Труповозку" потом подгонят и ... в общую могилу на Северное кладбище. Или сначала в морг. В морге, рассказывают, не продохнешь. Забит под завязку, электроэнергию за долги отключили. Холодильники не работают, опарыши по черным трупам ползают. Кому кто сейчас нужен...
- Да еще без медицинского полиса, - хохотнул один из двух милиционеров, несших службу в палате по охране широкоплечего, коротко  стриженого парня. То ли из новых русских, то ли крутого, потерпевшего при разборке. Вскоре охрану с него сняли,перебросили на другого пациента, тоже поступившего в палату. Наверное, стриженый сумел откупиться. На некоторое время повисла тишина. Строитель отвернулся от окна:
- Менты уехали, - сообщил он.
- А бомж? - поинтересовался кто-то.
- Залез под лавку, собаки ноги  обнюхивают. Отходился, видать.
Я встал с кровати, с трудом передвигая ноги, прошел на балкон. Голову стягивал слой бинтов.Под ним саднили шесть зашитых по живому  дырок
... Конец июля 1997 года. Была середина дня. Я поднялся с лавочки перед подъездом, пошел домой. Вчера вечером товарищ все - таки достал, пришлось выпить в честь дня его рождения. За свой счет, естественно, напоить и его. В ногах ощущалась тяжесть. У самой двери прицепился один из беспредельщиков,  которых было полно возле любой пивной или рюмочной. Видел его раза два. Краем уха слышал, что кличка Казак, что лагеря ему не в новинку. Войдя в квартиру попытался закрыть дверь. Но местный фраер рванул ее на себя. Я снова напрягся, стараясь замкнуться на ключ. Казак буквально вырвал дверь из рук. Я прошел в комнату, уверенный в том, что дома никто не тронет. Вдруг удары кулаками, ногами посыпались один за другим. Последовала подсечка, ботинки с размаха врезались в лицо, в голову, в грудь. Я сумел оттолкнуть озверевшее животное, попытался подняться. Казак схватил одну из лежавших на полу пятикилограммовых гантелей, с которыми по утрам занимался зарядкой, прошелся по голове, вискам, надбровным дугам острыми железными дисками. Я осел мешком. Через время услышал злобно - нетерпеливый голос возившегося в шифоньере алкаша:
- Ты мне ска - ажешь, где спрятал деньги.
Я огляделся вокруг, машинально вывернул карманы. Кровь заливала глаза, с волос текла по щекам. За шиворот. На полу под ладонью раздавались слякающие звуки. Двести тысяч дообменных, заработанных случайным трудом, рублей вывалились наружу. Я осознал, во что вляпался.
- Больше искать бесполезно, - прохрипел я. -  Чулков никогда не имел...
Казак подошел, ударил гантелей так, что перед глазами возникла ярко -белая вспышка. Это был конец. Но в молнией сверкнувшем свете я вдруг увидел, что дверь осталась приоткрытой. Алкаш в спешке забыл ее захлопнуть. Свет блеснул как бы от окна за спиной. Рядом, в углу, висела икона. Казак направился в туалет. Там на полочке лежали пачка бритв, другие туалетные принадлежности.
- Ты же убиваешь, а я человек... Рекорды делал, очерки о людях писал, - негромко сказал я.
- Убиваю, - согласился Казак. – Писатель… говно хреново.
Как я сумел оторваться от пола, выдраться на лестничную площадку, не знаю. Силы придала высвеченная расщелина между дверной обивкой и лудкой. Позже не раз садился на то место, но так и не смог увидеть света от приоткрытой специально двери. Видны были только петли с внутренней стороны. Казак выбежал за мной, здесь я его уже оттолкнул, вышел на улицу. Когда он ударил меня в первый раз, затем сделал подсечку, я сумел подняться, схватить его за горло. Он захрипел, принялся дергать ногами. И я бросил, став беспомощным от мысли,что мог задавить слабее себя человека насмерть.Замешательством и воспользовалась гнида, снова сбив с ног, нанеся удары гантелей, чтобы больше не поднимался. Не  могу найти ответ, почему нет и, сколько себя помню, не было злости на подобных подонков. Ведь я крепче, сильнее. Поднимаю руку, хочу врезать, а удар получается слабым. Жалко, потому что передо мной человек. Как все равно что осознал.
Остальное почти не запомнилось. Через некоторое время оказался дома, лег на кровать. Соседи вызвали "скорую", милицию. "Скорая помощь" ждала два часа, пока милиция пыталась проникнуть в запертую квартиру. Один из оперативников догадался выломать железную решетку на окне. След от сапога так и остался на странице лежащей на столе раскрытой Библии. К тому времени подушка пропиталась кровью насквозь...
С балкона открывался великолепный вид. В заходящих лучах солнца сверкали островерхие крыши дач - теремов новых русских возле бывшей резиденции обкома партии, в которой во время гастролей в нашем городе мял широкую постель Филипп Киркоров. Но мысли были о другом - о валявшемся под лавкой на территории больницы человеке. Из палаты позвали на вечерние уколы. Крепко сбитая медсестра приказала заголять ягодицы.
- Помогли бы человеку, - кивнул я в сторону окна.
- Кому? - брызгая лекарством из шприца, не поняла молодая женщина.
- Бомж, или еще кто, на вашу территорию приполз, - с неловким  смешком пояснил плиточник из Александровки. - Под лавкой лежит.
- Сто лет он мне, - даже оскорбилась краснощекая веселушка. - На каждого бомжа внимание обращать.
- Человек, не скотина, - попытался убедить я.
- Да нам зарплату с марта месяца не платят, - мгновенно завелась баба. - Жрать нечего, а он с какими-то бомжами, Поворачивайся, говорю.
Предполагаю, что она всадила мне шприц на всю иглу: не один день потом потирал это место. Но в тот вечер снова попытался воззвать к совести, к человеколюбию:
- Под конец войны в Германии голодные медсестры под пулями и снарядами бродили по разгромленным городам, шатаясь от слабости, подбирали раненых, больных немцев, всеми силами старались облегчить их страдания. Тем самым помогая нации выстоять, сохраниться.
- Чихать я хотела на твою Германию, - гаркнула медсестра, со злобой гремя шприцами на подносе. Дверь палаты едва не слетела с петель.
- Не зли ее. Иначе она устроит и Германию, и Польшу с Чехословакией, - посоветовал плиточник. - Нашел, о ком беспокоиться.
- Ты лучше о себе подумай, - поддержал строитель.- Дочка не приехала, еще кто из близких тоже. А дочке твой друг Сэм в первый день сообщил. Он же шприцами обеспечил, пожрать, сменную одежду приволок. За свои деньги.
За окном быстро стемнело. Возле бывшего охранника курицей-наседкой возился пожилой отец. У постели широкоплечего молодца попискивали сотовые телефоны, таймеры, прочая электроника пришедших навестить друзей. Две современные, не из толпы, девушки в фирменных джинсах присели на край кровати. Одна была женой. Я уткнулся лицом в подушку. Возразить было нечего. Строитель не напомнил о тетке Вале, соседке по дому, по нынешним временам постороннем человеке, собравшей передачу и пославшей мужа, дядьку Леню, ко мне в больницу. А товарищ, который после моей многомесячной трезвости совратил меня на пьянку, не пришел. Через полтора года, в возрасте тридцати восьми лет, он умер от вина.
Через несколько дней лежания в палате я заметил, что шприцы заканчиваются. Знакомая еще по ростсельмашевской больнице, медсестра сделала пару-тройку уколов из больничного запаса. Обратившись к Богу, я собрался с силами, подался к товарищу домой, потому что ключи от квартиры находились в милиции. Друг Сэм, снабдивший на первое время необходимым, сутками торчал на коммерческом объекте. Я прошел равное километрам трем расстояние до его флигеля как по военной дороге. Увидел его, трезвого, розовощекого, настроившегося встречать на вокзале родственника. Рассказал обо всем. Он понедоумевал, обещал проведать, принести недостающие шприцы. И не пришел. Ни разу. Но за день или два до собственной смерти занес долг, который, как всегда, не отдавал длительное время…
Утром разбудил голос дежурной медсестры. Заглянув в тумбочку, удостоверившись, что за ночь шприцов не прибавилось, я отказался от укола. Лишь бы их хватило на основное лекарство. А может, кого-то будут выписывать и, как недавно сосед по койке угостил печеньем, поделятся шприцами. Я подошел к окну. За ночь бомж прополз расстояние от одной лавки до другой, ближе к больничному корпусу. Он лежал под скамейкой в неудобной позе, с вытянутыми на асфальт босыми ногами. Кто-то накрыл его подобием телогрейки. Или она принадлежала ему. Казалось, он умер. Часам к десяти дня объявились милиционер с парой санитарок. О чем-то посовещались, ушли. К полудню подъехала крытая легковушка, бомжа погрузили и повезли. Происходящее комментировал стоящий у окна строитель, черноголовый крепыш лет шестидесяти. Я было облегченно взохнул, подумав, что у кого-то из могущих употребить власть взыграла совесть. И вдруг строитель воскликнул:
- Смотрите, смотрите, его сбрасывают в заросли на треугольнике, за оградой больницы. Что делают, а? Со своей территории убрали, на другую подбросили.
Справа наискосок, за низеньким железным ограждением через шоссе, зеленел лопухами треугольник с высоковольтной вышкой посередине. Из него выкатывалась крытая "Газель".
Вскоре меня позвали на перевязку. Сказали, день - два и можно снимать швы и выписываться. Мол, вытягивай сам, с началом перестройки няньки кончились. Пока занимался процедурами, не думал ни о чем. Часа в четыре дня снова подошел к окну. По тропинке через треугольник бегала из ближнего дома женщина в застиранном халате. Из зарослей лопуха вышли двое милиционеров, третий высовывался из патрульного "бобика". Один из сержантов что-то сообщил по рации. Подкатила та же "труповозка", на которой бомжа вывезли с территории больницы. Подоспела "скорая помощь". Санитары с милиционерами долго о чем-то рассуждали. Затем "скорая " газанула и уехала. Два медбрата вытащили из "труповозки" брезент. На нем вынесли тело из зарослей, задвинули в крытый кузов "Газели". Машина быстро покатила по шоссе. Немного погодя взял курс на Северный жилой массив патрульный "бобик". Пара жителей разошлась по домам.
- Вот и все, - сказал стоящий у окна плиточник. - Был человек и нет человека. Кончился...
На другой день, ближе к вечеру, тучи разразились градом. Крупным, сплошным. Собаки, птицы, живые твари едва успели попрятаться. Град стучал по крышам, деревьям, асфальту довольно долго.Сразу за белой стеной появилась радуга. Один конец ее уперся в дачи - терема новых русских, другой завис на макушке высокого дерева возле балкона десятого этажа.Казалось, протяни руку,дотронешься до настоящего семицветного коромысла. Все дерево до основания ярко раскрасилось. Такая красота из омытой зелени, черепичных крыш, кирпичных, беленых стен, из цинковых шатров над теремами открывалась вокруг, такой чистотой, свежими запахами, упругим воздухом пахнуло в лицо, что невольно подумалось о бессмысленной суете сует, о том, что этого великолепия мог не увидеть. Ведь кто-то так и не успел...
Дома на столе осталась лежать Библия с отпечатком резной подошвы на страницах. Кровь на стенах, слякала под паласом плазма. Страшно было начинать уборку. Но я знал, что надеяться не на кого.
У нас как в Азии - Кто ты? А не как в Европе - Почему?