Ольга Фёдорова
Анна
(Сон)
В прошлой жизни меня звали Анной, и у меня была большая семья, хотя, возможно, это было и не так.
Я была младшей дочерью, самой любимой дочерью и сестрой, и все привыкли называть меня Анной, хотя на самом деле меня звали Анастасией, и жили мы во дворце - я точно не помню, как всё это было. Я привыкла к своему мягкому и гибкому имени, но как я жила, о чём думала, мечтала – сейчас об этом уже сложно говорить. Большие глаза и длинные тёмные волосы – это то, что осталось от прежней Анны. Всё было тихо, гладко и тепло до тех пор, пока не наступил тот день – день, который я буду помнить вечно. Мне показалось, что только тогда я о чём-то думала, куда-то бежала и с чем-то боролась, и мирное моё существование было вдруг жестоко пресечено тишиной, которая внезапно наступила в комнатах и за окнами нашего огромного дома.
Я стояла у окна и видела тёмное небо. Была зима, и меня покинули все. Я видела снег, падающий на крыши соседних зданий, на ступени и на асфальт, одиноких прохожих, мельком глядящих на наши освещённые огромные окна – я была маленькая, и мне всё казалось очень большим. Потом меня кто-то позвал, а может, мне это только показалось, но я должны была выйти на улицу, и теперь уже я смотрела на свои собственные тёплые и освещённые окна, прислонившись щекой к холодной и плоской белой колонне в тени парадного входа. Я чувствовала, что одета в чёрную простенькую шубку, и мои прямые волосы были открыты слабому лёгкому ветру, и моя рука в тонкой перчатке едва заметно и нервно поправляла её воротник. Я не знаю, отчего на улице собирались какие-то люди, всё это проходило мимо меня, я лишь стояла у входа в тени и чего-то ждала, не зная о том, что они тоже ждут. Никому не было дела до маленькой Анны, которая пряталась за колонной от чего-то неизбежного, реального и неотвратимого. Меня пугало всё – тревожное небо и беззаботный белый снег, глаза мёрзнущих на морозе людей и пёстрые одежды знакомых с детства приближённых, чёрные следы на белом от снега асфальте…. Неслышно, но с едва уловимым скрипом открылись большие двери с позолотой, оттуда кто-то вышел, пробуя что-то объяснить продрогшим людям, но я не замерзала, мне было тепло и тихо, и я только смотрела огромными блестящими глазами на то, что делается вокруг. Я не замечала, много ли рядом и вокруг меня людей, прибавилось ли их, или их столько же – я смотрела на двери, за которыми были тёмные дебри с серыми зубами лестниц. Мимо меня пробежал мой младший брат, не видя, что я стою и прячусь – он искал кого-то, чтобы повеселиться и попрыгать, а мне было тревожно, под чёрным мехом шубки колотилось моё сердце. Словно тени, прошли мимо сёстры, сдержанно и осторожно переговариваясь, изящно ступая по ослепительно-белому ковру из снега, уже совсем взрослые, и поэтому такие далёкие, загадочные и непонятные – я не заметила, куда они пошли потом, мой путь ещё не был виден в лёгком и редком тумане снега. Прошло какое-то время, но мне показалось, что всё стоит на месте, и время исчезло – всё так же шёл снег, собирались в толпу и мёрзли люди, переминаясь с ноги на ногу и поднимая жёсткие воротники, бегал вокруг колонн мой неугомонный младший брат, и в сторонке тихо беседовали мои сёстры, а в глаза бросалось небо – его нельзя было не заметить. Столько знакомых лиц, ставших вдруг чужими – меня не видел никто, я тихо пряталась в тени, но чувствовала, что происходит что-то тревожное и странное, и, наверное, понимала всё. Потом за тёмными дверями послышался лёгкий шум и какое-то движение, и я обернула туда своё бледное лицо под чёрным меховым воротником, свои огромные, совсем ещё детские голубые глаза. Оттуда вышли люди с непонятными словами и жестами – казалось, они спокойны в своей суете и всем своим видом хотят показать нам, что случилось, а может, наоборот. Наверное, они искали меня, младшую дочь Анну, а я пряталась за колонной, следила за падающим снегом и никого не хотела видеть. Потом, вслед за этими людьми вышли четверо, неся на руках какого-то человека в зелёном строгом мундире. Его голова была запрокинута, и в этом остром профиле проглядывало благородство, и аккуратная тёмная бородка вдруг показалась мне страшно знакомой…. И вдруг я поняла, что это человек – мой отец. Я выбежала из своей спасительной тени и оказалась рядом с ним, и мои сёстры были тут же, все в одинаковых шубках и с одинаковыми большими тревожными глазами. Я обернулась, огляделась – теперь я понимала, почему здесь столько людей, и что ждали они именно этого…. Никто не видел испуга и смятения на этом лице с пухлыми щёчками и громадными голубыми глазами, на лице девочки Анны, которая глядела на человека, неподвижно лежащего на нарядных досках в карете у парадного входа, но я видела грусть сестёр, более старших и более сдержанных, чем я, и их слёзы украдкой смахивал и замораживал холодный зимний ветер, хотя было уже совсем не холодно, и всё равно тому человеку – моему отцу, лежащему без движения, который никак не мог отреагировать на то, что народ мёрзнет под темнеющим небом ради того, чтобы только взглянуть на него, жестокого, но справедливого, погубившего, но и спасшего сотни и тысячи таких же людей…. Мы остались рядом с ним, пока ему готовили карету, чтобы увезти в белое поле по широкой белой дороге в тот дальний белый лес, что был где-то рядом, за поворотом. Я знала, что будет ещё что-то, но не могла понять, что делать и откуда ждать опасности, но я видела безмолвие людей и глаза сестёр, готовые безропотно повиноваться своей судьбе…. Но я не хотела, чтобы его везли куда-то далеко и зарыли в этом белом снегу, и поэтому я бросилась бежать ото всех по этой белой дороге, что станет последним путём моего отца. Я бежала долго, а дороге до леса не было конца, и вокруг меня лежало бесконечное снежное поле…. Волосы мои растрепались, я стала задыхаться, и тогда я решила осторожно оглянуться и увидела, что процессия уже тронулась, но это где-то далеко-далеко. Тогда я пошла вперёд, проваливаясь в глубокий снег, чтобы по дороге дойти до леса и свернуть на другую дорогу – я не хотела идти вместе с ними. И теперь, когда лес стоял тихий и слабый под ветром, и снегом, и городом, оставшимися позади, я могла думать, проваливаясь в снег, и в ушах моих звучали мягкие и странные речи отца. Я даже точно не помню, что он говорил мне, но я была его младшей дочерью, которую все ласкали, баловали и любили, и называли Анной, печальным, строгим и мягким именем, символом тьмы и смелости. Я шла, не оглядываясь, и мой путь был заранее определён – назад было нельзя, и вокруг лежал белый снег без конца, и я никого не хотела видеть. В это время кто-то знал, что меня ждёт, но не знала я сама, и от этого было сладко и тревожно, как обычно происходит в неведении. В моей чистой детской душе жили ангелы света, и я не помышляла о тьме, хотя она ждала и манила, шла по пятам, не оставляя следов, уже окружала меня со всех сторон. Неведомый лес был рядом, и по этой дороге ходили и ездили до меня, но я знала, что сзади меня идёт тёмная процессия, и я не хочу к ним. Не хочу видеть их странных и старых глаз, выцветших, и из белых их зрачки сделались красными, как кровь. Если бы я была чуть постарше, я бы боялась их, я не знала, что значит опасность, но чувствовала её. Наверное, когда-то меня очень любили…. Я никогда не боялась людей, но сегодня они сторонились меня, и я пряталась от них, от их рук, как от ловушек, маленькая девочка Анна, в чьих глазах навек застыла голубая и боязливая тревога. Что слышалось мне в этой тишине – слишком дальний скрип колёс по снегу, чьи-то старые песни, деревянные дома, миновавшие меня? Ничего, кроме шелеста старого леса, да свежего зимнего ветра, выбивавшего мои волосы из-под тёмного меха шубы и трепавшего их нещадно…. Я не помню, может быть, они догнали меня, хотя были очень далеко, а может, мне так казалось – мне многое могло показаться в тот день, но это всего лишь… не сон. Он подстерегал меня всюду, на каждой дороге, комнате, лестнице, в каждом углу, в каждом чужом лице таился он, жестокий и бессмертный. Я не знала, что будет дальше, сколько времени я буду убегать, от кого, куда? Очень многое было известно мне, и даже моей одинокой тени не было видно на пустом снегу. Страшнее всего – одинокие шаги, они были у меня, и я не могла их слышать сзади. Что было потом, билось ли моё сердце, готовое выскочить из груди? Осталась ли я в живых, бежала ли в неизвестную неизведанную даль? Не знаю, не ведаю, но небо бежало мне навстречу, и мои ноги утопали в снегу, и в ушах звучал знакомый голос…. Может, больше не было ничего, ни нового, ни старого, но и теперь по ночам меня преследует одно – в прошлой жизни меня звали Анной….
Посмотри в окно – может, она идёт там, по улице, словно по бескрайнему белому полю? Что она сможет сказать тебе, если в твоей книге этого нет? Никто другой не сможет тебе сказать, что она была любима, и её звали Анной, печальным и ясным именем….