А было это в 1975 году.
- Папа, – будит меня четырехлетняя дочь, – купи мне ласипедик. Я научусь кататься. А то Ленка мне свой не дает. Говорит, что я не умею кататься и поломаю его.
Я вдруг задумался. Вот что значит гены, хромосомы и разные рибо- и другие нуклеиновые кислоты. Ведь много лет назад, когда мне тоже шел пятый год, я отцу точно также выразил свою просьбу.
Жили тогда мы в Белоруссии, в авиагородке почти на границе с Польшей, не очень далеко от Брестской крепости. Сам город этот назывался Пружаны. У Игоря, сына «нашего» командира полка, дважды героя подполковника Калашникова, появился замечательный двухколесный велосипед. Не послевоенный «Орленок», конечно, педали надо было крутить все время. Но на наш двор – единственный.
Где-то, в самых глубоких тайниках души Игорь Калашников, был очень добрый. Настоящий товарищ.
- Научишься ездить – дам покататься. До штаба и назад. Близнятам Рулёвым он почему-то доверял меньше. Только до КПП. Когда научатся, разумеется.
Хорошо нам было в солнечный день. Мы соревновались, кто вперед «увеличилкой» подожжет бикфордов шнур или пороховые палочки. В дождь залезали в кабину и бомболюки покореженного «Юнкерса-88», что находился в перелеске. В этом перелеске у нас целый арсенал запрятан был. Автомат немецкий с отломанной рукояткой, несколько разных пистолетов, боеприпасы всякие, гильзы артиллерийских снарядов, которые служили для нас игровой валютой, а для взрослых – заготовками для домашних коптилок-светильников настольных. Даже пулемет был фрицевский почти целый, но без кожуха, и две ракетницы. Вернее сказать, ракетница одна – наша, другой был пускач немецкий, его мы называли – ракетник. Поиграв в войну, мы всегда бережно и тщательно возвращали наше оружие назад, в полузасыпанный блиндаж.
Но самой большой ценностью все же у нас была полная противогазная сумка ракет, спрятанная в одном из отсеков заваленного на бок американского самолета «Кобра». Нашли мы ее с Вовкой (Владимиром Ильичём) Орловым, сыном «нашего» полкового врача дяди Ильи, в кустах на берегу реки Мухавец, разрешая купаться в которой мама мне каждый раз говорила: «Утонешь, домой не приходи!». Эту сумку мы берегли для конца войны.
Любили мы кататься на стоявшем во дворе за сараями грязно-зеленом трофейном или брошенном фрицами мотоцикле с коляской. Звуком мотора непременно был тот, кому выпадало сидеть на передних оголенных пружинах и с висящими ногами держаться за руль с вращающейся резиновой ручкой. Заднее седло каким-то образом уцелело, и сидеть на нем было дело пассажирское – тарахтеть мотором на нем не дозволялось. А уж в коляску и вовсе сажался насильно лишь любимый всеми детьми и взрослыми пес Бизон или добровольно залезали девчонки, когда выплакивали сначала у родителей, а потом у нас погулять вместе или рядом с нами. Иногда, по очереди, тянув за веревку, «ездили» на большой, величиной с санки и выкрашенной в зеленый цвет деревянной машине ЗИС-5, а то и на деревянном самодельном самокате с подшипниками вместо колес. Все это сделал мне «наш с папой» ординарец Наумов, боявшийся отправки на фронт по «приговору» моей добрейшей мамы точно так же, как и Чижик у Толстого – отправки «в роту».
Но с появлением настоящего двухколесного велосипеда призыв «Кататься, ребята!» стал относиться только к нашему катанию на велосипеде, которое заключалось в том, что Игорь носился по двору на велике, а мы, спотыкаясь, падая и расшибая коленки, носились за ним.
- Вот кончится война – будет тебе велосипед, отвечал на моё нытье отец.
- Кончится, – хныкал я, – а когда она кончится?
Для мальчишек военного времени тайн почти не существовало. Чуть ли не раньше своих отцов мы узнавали, кто поведет завтра сводную группу на задание, кто не вернулся с промежуточного аэродрома, а кто совсем… Мы всегда знали, когда наш полк переводят в Бобруйск, Кобрин, Пинск, Барановичи или Пружаны. Что на днях к нам прибудет новая часть под командованием дважды Героя. Что командира дивизии полковника Поваркова с его красавицей дочкой Ленкой, в которую были влюблены все карапузы нашего микрогородка, сменяет боевой генерал с редкой и странной фамилией Срулик, с которым у начальника связи авиационного полка, моего отца, по этому поводу вышло недоразумение во время его первых полетов после выхода из госпиталя. Что-то вроде: «Роза, роза, я Срулик, прошу посадку…», а отец в роли заместителя руководителя полётов по связи: «Кто там хулиганит в эфире?». Потом он рассказывал, что как секретарь парторганизации дивизии посоветовал сменить прославленному генералу фамилию и получил грозный ответ: «Дед мой был Срулик, отец мой был Срулик и я буду Срулик!». Через некоторое время они сдружились.
Да, для мальчишек тайн почти не существовало. Мы и после войны заранее знали о снижении цен к моему дню рождения 15 марта, денежной реформе 47-го года и бегали вечером в магазин мыло и соль скупать, так как больше уже ничего на полках не оставалось. Вот, правда, не догадывался я, почему любимый всеми ребятами летчик-истребитель чеченец Хаджи-Мурат как выпьет, так слушает с притоптыванием и бьет со слезами пластинки Лидии Руслановой… Но это не беда. Вот не знали мы в то военное время одного, когда кончится война. Совсем кончится. Сами ли отцы не знали, боялись ли «сглазить»? Или что-то другое было?! О конце войны я знал только одно – когда это произойдет, у меня появится двухколесный велосипед, я научусь сам и научу ребят на нем ездить, и тогда Игорь нам не сможет отказывать из-за неумения кататься. Что тогда его велосипед будет нам и не нужен – мне и в голову не приходило.
«Совсем», я сказал «совсем». Что я имел в виду? Неужто не вспомню? Да, не все и детская память записывает в сверхпроводники своего мозга навечно. Какой информации предстоит остаться, какой нет? Кем закладывается эта программа?
Вот женщины в слезах шушукаются, тая от нас гибель нашего товарища-малыша, которого этой ночью загрызли крысы… Но это 43-й, и в Барановичах.
А вот мои сверстники хотели принести домой красивые немецкие игрушки, валявшиеся в поле, а они оказались минами-«хлопушками»… Но это 44-й. И это в Бобруйске
А вот, когда я лежал больной скарлатиной, в огромном разрушенном католическом костёле, что напротив дому городского суда и раскидистого дуба с маленькой рядом робкой акацией, подорвались на неразорвавшихся в свое время минометных снарядах мои знакомые ребята, с которыми мы каждый вечер играли в «казаки и разбойники», бегая по остаткам перекрытий на 10-метровой высоте. Она, по рассказам, в этом городе служила своей «брестской крепостью», которых на белорусской земле было несчетное множество. Почему я их имена не помню?
А, вспомнил. Однажды в начале мая я возвращался в городок с аэродрома, шатаясь и заплетаясь после полета на четырехкрылом «кукурузнике», на котором меня папины друзья-летчики «лечили» на двухкилометровой высоте от коклюша - был тогда такой способ лечения от этой болезни.
Вдруг во двор прибежал Олег Песков, с которым мы только вчера достроили домик-конуру из кирпичей для себя и Бизона, и давай кричать на весь двор: «Война кончилась, война кончилась, в городе пленных ведут!».
От нашего двора на Пожарной улице центральный тракт был недалеко, и мы помчались смотреть на фрицев. Ох, и много же их было! Чуть ли не целый день вели по Шерешевскому шоссе через город к станции. Оранчицы. И решили мы вечером по этому поводу наконец-то свой салют отгрохать.
Разложили в сумерках на равнинке костер. Димка-попович, так мы звали его из-за отца, уважаемого всеми в округе попа дяди Василия, который какое-то время воевал в одном из белорусских партизанских отрядов прямо в рясе, притащил сумку с ракетами. А самый умный и старший из нас матерщиник и хулиган Олег Христенко сказал, что ракеты надо не бросать в костер, а аккуратно ставить, чтобы в нас не попали. Но кто же знал, что разгоревшийся костер и первая же взлетевшая ракета повалит все остальные на бок.
Разноцветные ракеты, обезумевшие от сопротивления травы, извивались и шипели как змеи, гоняясь за нами по всему полю. А мы убегали и прятались за ближайшими пригорками и тоненькими березками. Невдалеке загорелся небольшой ничейный сарайчик, ближе к дороге – прошлогодняя соломенная копна первой послевоенной страды на белорусской земле. Не собираясь и не сговариваясь, мы разбежались по домам получать «каждый свое»… Но главное, что и это оказался никакой не конец войны. А на наши допросы отцы почему-то и нам, и нашим мамам «затыкали» рот.
- Будет, сын. Будет и настоящий конец, – в ответ на моё нытье успокаивал меня отец, оглядываясь, будто чего-то боясь точно так же, как когда-то потом, во время моей болезни, "зыкнул" на меня после моего вопроса, почему целый день по радио передают только песни о «Сталине милом, родном и любимом весёлые песни слагает народ…».
И вот ровно через неделю, я вскочил от ужасной стрельбы. Палили отовсюду. Шлепки ракетниц, треск ППШ, барабанный бой ТТ. Отец выхватил пистолет из-под подушки, куда он прятал его от меня на ночь после того, как я, помогая ему однажды собираться на дежурство, смазал и вычистил обойму от лишней пружины, так как при разборке она сама вылезла, а при сборке назад не лезла. Просунув руку в форточку, он стал тоже палить. Я визжал от восторга, прыгал возле окна и требовал своей доли салюта. Мы побежали на балкон. Был пасмурный рассвет, и моросил холодный дождик. Сосед по балкону стрелял из трофейного парабеллума.
- Совсем кончилась, – кричал он, – совсем!
Может, отец и дал бы мне пальнуть, но мне не повезло – заело обойму.
Батя кричал с балкона маме: «Симочка, неси вторую обойму, она в кобуре». Рыдающая в полный голос мама волокла по полу портупею с кобурой, старшая сестра с годовалым братиком на руке прижалась к стеклу, пытаясь разглядеть сквозь дождевую завесу последний день войны, отец вытаскивал обойму из своего пистолета, а я исступленно дергал его за белое исподнее и твердил:
- Папа, папа, давай велосипед. Война-то совсем кончилась!
До осени 1941 года мы жили в Химках. Мой отец был военным авиатором, служил в бомбардировочной и истребительной авиации, и всю наступательную половину войны возил нас с собой по авиагородкам Белоруссии, которые располагались вблизи аэродромов. А меня часто оставлял на попечение штабисток: связисток и машинисток. О майоре Енакиеве Валентина Катаева тогда ни мои «няни», ни я, естественно, ничего не знали, но прозвали меня «сыном штаба».
Воевать в 4-5 лет я, конечно, не мог, но кроме послевоенных рассказов отца и его сослуживцев, многое из «детской войны» знаю и помню сам. Этот мой рассказ – про День Победы.
Урезанный вариант этого автобиографичного рассказа был опубликован в «Пионерской правде» в 1975 году к тридцатилетию Победы и в химкинской газете «Вперёд» к её шестидесятилетнему юбилею.
Было время, когда право на воспоминания о войне принадлежало лишь участникам тех героических событий. Сегодня мне хочется этим рассказиком от имени второго, детского военного поколения обратиться к нашим детям и внукам.
Он посвящен тому факту, что после всеобщего ликования 2 мая по поводу победы (не 30 апреля, не 8-го мая, нет, а именно 2-го), целую неделю никто не знал, почему на разговоры о победе был наложен некий запрет, табу, как сейчас говорят хакеры, «по умолчанию».
НЕКОТОРЫЕ РЕЦЕНЗИИ
добавлю сюда, к 69-му году Великой Победы.
«Читала и плакала за вас, детишек и отцов, мам и сестер! Какое счастье!
Дорогой Эдуард, мне кажется, таким воспоминаниям цены нет. пройдёт время, и новые поколения не будут знать ни что такое юнкерс, ни что такое кукурузник... но главная ценность подобных фрагментов бытия даже не в этом – в тех уникальных, рождённых конкретным временем особенностях психологии – в данном случае – психологии ребёнка, деталях и мелочах быта. Всё это на наших глазах становится историей. Спасибо.Мария Седова
Моё детство проходило среди солдат и офицеров, мы лазили по кладбищам самолётов и по военным складам, у которых на посту стоял часовой. Так что всё было военным, игры в войну и сама жизнь. Только родился я через 10 лет после окончания войны, но воспоминания мамы и отца про беспорядочную стрельбу со всех сторон в день окончания войны очень похожи на ваш рассказ.
Спасибо! Владимир Симоненко
Да, действительно сильная вещь. Мне понравилась.
Правда, не совсем понял про пулемет без кожуха. МГ-34? С воздушным охлаждением?...
И действительно надо бы конкурс запузырить к следующему дню победы – надо будут баллы или еще какая-то помощь обращайтесь. Правда, я скорей вижу этот конкурс как день примирения... Лоуренс
Ответ автора:
Пулемет с тонким дулом, а кожух с дырками содран – наверное, после взрыва какого-нибудь.
Дети войны, это особенные ныне люди, да их уже как и ветеранов ВОВ осталось немного. Они в раннем возрасте познали все и взрослели очень быстро. С этих позиций Ваш рассказ, Эдуард, имеет особую цену.
Пишите. С ув. ББ Борис Бочаров
Здравствуйте Эдуард. Интересная у вас тут полемика развернулась.
А мне вспомнилась последняя фраза из последнего романа В.П. Астафьева ""Прокляты и убиты": "Всю правду о войне знает только Бог." Наверное, так оно и есть. С уважением, Люба. Люба Алафёрова».
===========
И другие.