ОБМАНЧИВАЯ КРАСОТА БОЛОТ.
«Куда важнее жить, чем описывать, как ты живешь. Моя цель на земле - испытывать многогранные ощущения, которые дарит мне жизнь, выцеживать из каждого мига все его чувственные богатства. Я считаю мои писания изящной прихотью образованного человека, которая не поглощает его, а только украшает ему жизнь. А что до славы в веках - будь они прокляты, эти грядущие века!»
Бремя страстей человеческих
Сомерсет МОЭМ
«…ван Зайчик или ван Гулик, стилизация под средневековый Китай или…» – я не знала какую из двух книг мне выбрать.
Я сидела в «Пирогах» в одном из залов ресторана, словно созданного для меня – симбиоза круглосуточного кафе и книжной лавки.
Так и не решив на чем остановиться, принялась листать меню, хотя и без того знала, что закажу. Думаю, что тогда мной руководило бессознательное желание провести в «Пирогах» как можно больше времени. И я была вознаграждена…
«Пироги» – чудный уголок «новой Москвы для старых русских» – как я его называла.
Вот и сейчас я повторила фразу, считая ее удачной. Но мой визави думал иначе.
– Значит, Ксеня, не любишь ты уютные уголки «старой Москвы для новых русских»? – и он выразительно, а может и с легкой издевкой, посмотрел на меня.
Он был из тех, кто относил меня безусловно и безоговорочно к «новым русским», но не нагружал термин смыслом «нувориши»; он имел в виду нечто другое, нематериальное.
Я в ответ промолчала – не могла понять, стоит ли считать шутку остроумной. В конце концов, я едва его знала, хоть и были мы знакомы уже несколько лет. Встречались периодически…
Нашу сегодняшнюю встречу тоже можно было бы назвать случайной…
Юноша продолжал пристально на меня смотреть.
Я пожала плечами. В конце концов, нельзя же цепляться к какой-то нелепой фразе.
Но он ждал ответа.
Я почувствовала почти что сожаление – ведь могла уйти раньше. И не было бы этой напряженной паузы.
«… зачем ему нужен этот ответ?»
А пауза между тем разрасталась в пропасть. Еще немного и преодолеть ее мы бы уже не смогли.
– Не знаю, не задумывалась, – закон подлости не сработал, я успела разорвать молчание. Мой голос, тихий и низкий отрезвил юношу.
– Хочешь пива? – он уже не понимал, почему всего минуту назад так настойчиво требовал ответа на праздный вопрос.
– Маленькую, темного!
Мы словно преодолели тяжкое испытание.
Я пила уже вторую кружку, плюнув на припаркованную машину, на Монтиньяка, на прочие условности…
Разговор, вроде бы легкий, необязательный вертелся вокруг «Властелина колец»; слова были просты и обыденны, но взгляды, вспыхивающие наподобие букв, заклявших кольцо всевластья… Окутанные клубком табачного дыма, (он курил трубку), мы сидели в быстро пустеющем зале. Я, еще не совсем забывшая случившийся несколько месяцев назад странный роман с фотографом по имени Максим, и юноша, по стечению обстоятельств носивший тоже имя.
– Может стоит еще раз посмотреть? – вполне закономерно предложил Максим младший.
– Только я все равно с тобой не соглашусь!
– Согласие не требуется.
– Совсем не требуется? – собственно, я и не собиралась возражать, но на всякий случай уточнила.
– На тот, который требуется, оно есть, – и он посмотрел мне в глаза, желая убедиться, что молчаливая договоренность уже действует.
– А живешь ты…
– Конечно же, рядом, если это так принципиально.
– Просто не хочу бросать машину…
Поразительно, что в «такой момент» я продолжала думать о вещах земных…
Но он не обиделся, казалось, для него это было в порядке вещей…
Какая-то чужая темная квартира, загроможденная пыльным антиквариатом; неправдоподобно новая техника, музыка, телевизор. «Диковатый симбиоз традиций и хай-тека» – подумалось мне.
Но не за этим я сюда пришла, не мое право судить о вкусах хозяина.
Между тем на экране, вода обращалась табуном бешенных лошадей, полурослики прятались, убегали, снова прятались… комнату заволакивал табачный дым… я тоже потянулась за сигаретой… пересела на диван… свет не горел… Хозяин забыл его зажечь?.. дым обволакивал нас, сгущаясь плотным туманом… как бы заставляя теснее прижиматься друг к другу, сближая тела…
«Но не сердца, не души», – подумала я, но как-то отстранено, будто происходящее не имело ко мне отношения.
Так думают, наблюдая за другими.
Также, со стороны, я увидела свою одежду, сброшенную на пол. Мое тело ощутило прикосновение его рук…
«…слишком опытных, уверенных…» ленивая мысль проползла в моей голове, оставив бороздку на память… а рука потянулась за сигаретой… его это не смутило, в нем тоже не чувствовалось того особенного трепета, что бывает у влюбленных…
«… вот если бы тогда, с Максимом…» думала я, и мысль эта не давала мне полностью раствориться в ощущениях телесных. Но и полностью игнорировать их тоже было невозможно. Руки Максима («Максима» – отметила все та же ленивая мысль) настойчиво теребили мое тело, заставляя сознание заткнуться, хотя бы на время… и оно заткнулось-таки, прошипев на прощанье: «этот Максим хотя бы моложе…»
Фильм давно кончился, эмоции, вдруг забившие бурным ключом тоже… рассвет занимался… оставаться дольше не имело смысла… Как не имело смысла возвращаться ещё раз.
***
Я ехала домой очень медленно по пустым, серым от утреннего тумана улицам. Спать мне не хотелось несмотря на то, что время приближалось к пяти и до рассвета оставалось совсем недолго. Город, пустынный и холодный, нелюбимый мною в другие часы, вдруг показался мне близким другом – такой же неприкаянной я ощущала и себя. Меня не покидали мысли о мимолётности огня страсти лишь усугубляющем темноту одиночества. Что, никакого особенного восторга не бывает рядом с чужим человеком: обстоятельство для меня абсолютно неожиданное и в целом довольно неприятное – мне не терпелось обсудить его с мужем Сашкой. Была у нас стародавняя договоренность о семейной свободе нравов наконец-то обретшая реальность. Но он крепко спал, что, впрочем, всегда делал на рассвете. И будить мне его не захотелось: успею еще со своими новостями… Я приняла душ и задрыхла до полудня. Сашка проснулся как всегда раньше меня и уехал работать. В общем, мы встретились только поздним вечером следующего дня, когда он, сильно подвыпивший и раздраженный вернулся домой. Давешний эпизод был внешне обыденным, я часто засиживалась в «Пирогах» за полночь, это не могло, не должно было задеть Сашку. Но что-то случилось: он редко показывал мне дурные стороны своего характера, настолько редко, что временами я начинала сомневаться в том, что они у него вообще существуют. Сегодня они не только нашлись, но дружно выползли наружу. Надо ли говорить, что более неуместную ситуацию для разговора придумать трудно.
– Что, Ксенька, опять предавалась книжным страстям? Взахлёб читала до рассвета?
– Нет… – я подумала, что надо все-таки сказать сейчас где я провела ночь, но не знала с чего начать: с сухой информации или эмоций.
Сашка понял мою нерешительность иначе.
– А впрочем мне плевать! Ведь ты не спросишь где был я?
– Нет, конечно…
– Неужели тебе действительно настолько по фигу с кем я общаюсь?
– Нет! Но спрашивать я ничего не буду. И ты прекрасно это знаешь…
– Ксенька, таких баб как ты не бывает. Мне страшно с тобой…
– Почему?
– Тебя не в чем упрекнуть…
– Дожили…
Самое время было все ему рассказать…
Но я промолчала, а Сашка буквально через несколько минут провалился в сон. И подходящий для разговора момент был упущен.
***
Утром он уехал опять рано, я еще спала, а вечером было не до того, – заявились гости, потом еще что-то: и так прошла целая неделя, а с ней и ощущение острой необходимости поделиться впечатлениями.
Но неуловимо изменилось и еще кое-что, только я не сразу поняла, что именно. Уже потом, почти задним числом я догадалось: пропало ощущение статичности бытия.
Дело было не только в том, что я замолчала небольшой эпизод из своей жизни, чувствовалось, что и Сашке тоже есть о чем рассказать. И в отличии от меня, он безумно хочет это сделать. Его обычно бесстрастное лицо теперь сияло целым букетом эмоций: какая-то бесшабашная мальчишеская радость сквозила в улыбке, глаза при этом были грустно-виноватые, совсем как у нашей таксы Густава.
«Что-то похожее мне уже довелось наблюдать», – подумала я, но так и не вспомнила когда. И опять упустила какой-то момент очень подходящий для откровений.
Нет, я не мучилась угрызениями совести, в конце концов, мы же сами договорились о полной свободе. Но мне стало казаться, что молчание превращает заурядность в событие. Тем паче, что и событий-то в моей жизни почти нет.
«Я должна была поговорить с Сашкой. Обязательно, не выбирая какой-то специальный момент, просто за обычным ужином. Пересказать как сплетню о ком-то еще. Должна была, хотела, но не сделала. Потому, что опять искала время и подходящие слова…» - могла бы сказать я Аське, ещё недавно ближайшей моей подруге, если бы мы продолжали разговаривать. Странно, мы дружили много лет, казалось, не существует на свете причин, чтоб нас рассорить, но всё-таки они нашлись. Уже несколько месяцев мы даже не перезваниваемся – мне уже стало её не хватать – и появилась привычка разговаривать мысленно.
А потом Саша сам мне сказал нечто, сделавшее меня вечной хранительницей дурацкой в общем-то тайны.
– Ксенька, кажется, наш договор начинает реализовываться…
Я замерла на месте с открытым ртом, подобно жене Лота и всем прочим окаменевшим. «Не успела!» – пульсировала в голове одна мысль.
Сашка же понял все по-своему.
– Ксюшка, ты обиделась? Прости меня, я дурак, ну, хочешь я тебе все расскажу?
«Все, больше тянуть некуда. Я должна рассказать первая!»
«Почему ты считаешь, что обязательно должна поговорить с Сашкой?» - спросила бы меня Ася. – «Ведь ты не кристально-честная правдолюбка и молчанье для тебя не равнозначно вранью!»
«Он выглядит таким счастливым и надеятся на безумный эмоциональный всплеск, а получит…»
«Ты не можешь этого знать, а посредственный секс – не самое страшное в жизни.»
так, за мысленным диалогом я опять прошляпила момент.
Сашка принял мое молчание за согласие и с места в карьер заявил:
– Ксень, я познакомился с девушкой,.. в Интернете,.. просто от скуки написал письмо, а она ответила,.. так, пустячное знакомство,.. но слово за слово,.. и вот уже третью неделю мы общаемся… ты очень обиделась?
– Обиделась… – я даже сама не поняла, было ли это утверждением или вопросом.
– Не злись, это же просто виртуальное существо.
– Тогда зачем вообще о нем говорить, если оно – ничто?
– Она – не совсем мираж…
– Саш, не издевайся и не морочь мне голову какими-то призрачными девушками. Скажи просто: у тебя появилась любовница…
– Ксеня! Откуда в тебе вульгарность? Какая любовница! Я ее ни разу не видел…
– И даже не уверен в том, что это особа женского пола!
– Представь себе!
– И тебе, конечно же, захотелось ее увидеть?
– Ну, в некотором роде, – Сашкин голос звучал особенно странно в этот момент.
– Что значит в некотором роде? Либо хочешь, либо нет. Середины не существует.
– А фотография?
– Это не доказательство. Можно показать чужую. Тоже самое – и голос по телефону. Так ты хочешь ее увидеть?
– Только если ты не обидишься…
– Мы же договорились…
– Это было давно…
– Время ничего не меняет. Как ее зовут?
– В том-то и загвоздка…
– Даздраперма или Оюшминальда? – мне сразу вспомнились самые смешные и одновременно гадкие имена, которые я знаю.
Но Сашка не обратил внимания на черный юмор. Похоже, в имени девочки было что-то действительно его угнетавшее.
– Анюта! – произнес он после значительной паузы.
Всего-то! Имя как имя, банальное очень, но не противное.
– Ксенька! – Сашка был потрясен до глубины души. – Ее зовут Анюта!
– Я поняла!
– Ты ничего не поняла!
–!?
– «Даму с собачкой» так звали!
«Первый» Максим, фотограф, снимал свою версию чеховской «Дамы с собачкой». Он заприметил нас с Густавом во дворе и пригласил поучаствовать в его проекте.
– Анна – не редкое имя…
– Я ее нашел потому, что она – Анюта!
– Господи!
– Теперь ты понимаешь?
– Не очень…
– Для меня «Анюта» стала твоим alter ego, – Санька вдруг заговорил философски-напыщенным тоном.
И мне совершенно расхотелось его слушать: глупо выглядит, когда человек пытается прикрыть банальность тонкой материей. А в устах Сашки, слегка циничного и упертого материалиста, всякий намек на “subtile” просто ужасал.
Собственно, со словечком “subtile” у меня связана давнишняя, забавная история. С раннего детства я занималась французским с одной милой пожилой дамой. Нас было пять барышень в группе и когда мы, достигнув пятнадцати-шестнадцати лет, должны были по ее разумению, заинтересоваться молодыми людьми, она предложила каждой из нас описать героя девичьих грёз. Прекрасно зная русское значение слова «субтильный» я употребила его с частицей «не», разумеется, недорослик с тощими ручками-ножками был явно далек от моего идеала. Как же смеялись надо мной остальные, знавшие, что для лягушатников субтильная «тонкость» относится к душе, а не к телу. Но, как говаривал один австрияк, случайных оговорок не бывает…
Сашка там временем продолжал что-то говорить про созданный мною образ, еще какую-то ерунду, пора было возвращать его с небес на землю.
– Голубчик, моего согласия достаточно, или нужно благословение?
– Я был терпимее…
– Извини… – мне внезапно захотелось заплакать и Санька это заметил:
– Ксюшка, это ты меня прости, я не должен был ничего тебе говорить, и делать тоже...
***
Каждый год вечера в конце апреля и в мае становятся такими длинными и томительными, вспоминается обязательно какой-нибудь романтический момент жизни, закрутившийся по случайности тоже весной, даже каждый глоток воздуха кажется счастливым и начинаешь просто захлебываться радостью. Потом, позже, когда лето наступает по настоящему, эта эфемерная радость бытия уходит на второй план. В этом году мне вероятно и вовсе не придётся её ощутить. Я постоянно думала о том, что мне сказал муж, мне хотелось узнать, кто водил его за нос в сети, хотя, думая об этом, я подспудно ждала совсем другого. Сашка, как бы невзначай скажет: «все состоялось», я тоже не останусь в долгу и наша жизнь, вернее моя половина ее вернется к привычной бессобытийности. И вновь я смогу мысленно полемизировать с литературными сюжетами, гулять с Густавом в парке – лето все-таки.
Но моим мечтам не суждено было сбыться. Сашка довольно долго хранил молчание, мне даже стало казаться, что он каким-то образом догадался о «втором» Максиме и только ради него изобрел «Анюту».
«Что ж, забавно, но не обязывает меня теперь, спустя много недель, откровенничать» - мысленно сказала я Аське.
Я уже почти перестала думать обо всех этих персонажах, объявившихся в нашей жизни, когда Сашка все-таки нарушил молчание. Как-то он опять пришел то ли навеселе, то ли просто очень возбужденным:
– Я её видел!
– Анюту? И как она? – мне, конечно же, стало любопытно.
– Молоденькая такая, простенькая, но миленькая…
– Прямо на пряник похожа.
– Нет, она не слащава, скорее наоборот, – по его интонации я не могла понять его чувства. Они, на мой взгляд, балансировали между восторгом и иронией.
– И где же состоялась историческая встреча?
– У меня, конечно!
Этого я не ожидала: мой муж (он архитектор) занимает уже много лет довольно просторную мансарду на Арбате с огромным окном и видом на соседские крыши. Когда мы только познакомились, ранней весной кстати, то много времени проводили у него. Место первого свидания и сто первого, и сколько их ещё было за десять-то лет?..
Услышав, что Сашка пригласил к себе новоявленную знакомую, почувствовала странный приступ ревности. Странный, потому что ревновать можно (и нужно) мужа, а не его студию. Но все у меня не так как у остальных. Я ничуть не смутилась появлением девчонки, но меня покоробило, что Сашка избрал местом первого свидания мансарду, а не «нейтральную» землю. И он это почувствовал:
– Не стоило этого делать!
Я почти готова была его поддержать, но…
– Зря я тебя обидел!
– Я просто не ожидала, что ты пригласишь к себе незнакомого человека…
– И все?
– Да… лучше расскажи мне, какая она…
– Студентка филфака, пишет стихи и рассказики, неплохие на мой взгляд.
– Ясненько!
Сашкины познания в литературе весьма условны, много лет он, по-моему, не читал ничего, кроме пояснений к чертежам.
Странно, что ему понравилась такая девушка.
– Она совсем не глупая… – он как-то замялся.
Я ждала, не понимая, что еще могло его смущать.
– Ксень, она совсем простенькая…
– Провинциалка?
– Нет, не думаю, говорит она, по крайней мере, правильно, но одета…
– В сарафан и лапти? Не верю!
– Лапти не лапти, но туфли у нее чудовищные и платьишко мешковатое.
– Сашка, ты отстал от жизни. Сейчас так модно.
– Какая гадость…
– В конце концов, ты сам ее выбрал. Кстати, зачем я так и не поняла…
– Не зачем, случайно. Просто наткнулся на ее имя и не смог удержаться…
– От чего?
– Понимаешь, я сразу вспомнил какой была ты тогда, зимой.
– И?!
– Мне захотелось вернуться обратно, глупо, правда?
Куда уж глупее: несколько месяцев назад я была бездумно влюблена, но не в Сашку. И он хотел вернуться назад.
– Неужели тогда я тебе нравилась больше, чем сейчас?
– Не знаю, наверно, – Сашка замялся. – Ты была больше похожа на человека, на живого человека…
– А сейчас на кого я похожа? На Галатею?
– На идеал, на святую, мне страшно тебя обидеть, я чувствую себя жутко виноватым…
– Но почему, ведь ты меня даже не обманываешь…
– Поэтому и чувствую. Ты все знаешь, все одобряешь, нормальные жены так себя не ведут…
– Сашка, тебе не угодишь! Может, мне стоит разбить пару тарелок, чтобы ты избавился от чувства вины?
– Нет, Ксенька, вряд ли это поможет.
– Чем же ревнивая и стервозная жена лучше меня? – в Сашкиных словах обязательно должна была быть какая-то логика, но я ее не находила.
– Ничем! Только ей изменять приятно, а тебе противно.
– А ты мне изменяешь?
– В смысле?
– Ты перестал меня любить?
– Нет!
– Что изменилась в наших с тобой отношениях?
– Нет! Ничего! Зачем ты задаешь дурацкие вопросы?
– Потому, что ты сам говоришь глупости! Какая измена, если между нами все осталось по-прежнему?
– Не знаю, просто принято так говорить…
– Кем принято? Бесноватыми ханжами несколько веков назад! Разве к нам это имеет отношение?
Конечно же, он ответил отрицательно и совершенно искренне, но от стереотипов, которые нам с детства вбивают в головы невозможно просто отмахнуться. Они лезут изо всех щелей, призывая верить не себе, а коллективному опыту обманутых жен. Не знаю почему, хотя вру, знаю, – мое безделье тому причиной, я частенько смотрю дневной эфир с его жаркими дебатами как раз по этому поводу. И всякий раз честно пытаюсь понять, в чем же эти бесконечные вереницы женщин видят измену. Кажется, что буквально во всем: в любезном разговоре по телефону с обладательницей высокого голоска, в опоздании на полчаса с работы и так до бесконечности. А уж увидев мужа в обществе дамы, или женщины, что лучше, но не намного, они бросаются разводиться. Но ни одна из них, ни на секунду не задумалась о том, что она и только она самом деле изменяет, разрушая сложившийся семейный уклад.
Разумеется, Сашка решил играть роль неверного мужа по своим правилам, предписывающим мне наслаждаться ролью святой. Вот в таком антураже возвеличенной глупости я уныло сидела на своём постаменте и никак не могла решиться спрыгнуть на землю.
***
– Думаю, вас очень задело исчезновение «второго» Максима, – говорившую женщину я видела первый раз в жизни.
Мы с Густавом выползли в парк и, пока он с восторженным хрюканьем рыл землю, я выложила какой-то не слишком молодой мамаше все свои горести.
– Он ведь вам не звонит? – участливо спросила она.
– Он и раньше никогда не звонил, – не стенку, но ширмочку-то поставить надо!
– Раньше он был просто шапочным знакомцем, – она не обиделась на мою резкость, и мне сразу стало легче.
– Им и остался…
– Не совсем. Вы попытались компенсировать отношениями с ним прошлую неудачу.
– Но ведь все хорошо кончилось!
– Невозможно к чувствам применять такие детские понятия – хорошо, плохо. Разум говорит одно, а чувствуете вы совсем другое: вы так и не поняли, был ли интерес того фотографа к вам искренним. Попытка подмены любви постелью тоже оказалась не слишком успешной. Сейчас вас мучат, как мне показалось, опасенья, что и вашего, как вы его называете, Сашку постигнет та же участь.
– Я даже не думала об этом…
– Вы опять пытаетесь обманывать себя. Если бы они действительно были вам безразличны, мы говорили бы сейчас о погоде.
– Простите… – я немного растерялась: и правда, зачем я изливаю душу чужому человеку?
– Так проще, – сказала в ответ на мои мысли незнакомка. – Ну, мне пора!
И она ушла из моей жизни. Навсегда. Я даже иногда сомневаюсь, а была ли она вообще, или я просто грезила сидя на солнцепеке?.. да впрочем, какая разница, но только с того момента интерес к Сашкиной личной жизни вытеснил из моей даже книжки. Не испытав всех радостей романа на своей шкуре, – из-за инертности «первого» Максима, – я иногда мечтала побудить своего мужа к большей раскованности. И очень удивлялась, видя как он несмел.
– Посидели, поговорили, и все? – допытывалась я после каждой встречи с Анютой.
– А что еще? – удивлялся Сашка.
– А где она сидела?
– На диване…
– Сама место выбрала?
– Да, – ответил он после секундной паузы.
– И ты ничего не понял?
– А что я должен был понять?
Казалось, он нарочно прикидывается тупицей.
– Она не просто подружка. И не случайно выбирает диван.
– Конечно нет, он мягче и удобней. Анюта обычно сидит поджав под себя ноги.
– А ты, конечно, в кресле епископа?
Он молча кивнул. Кресло епископа, весьма возможно настоящее, было средневековым немецким стулом с подлокотниками. Сашка всегда сидел только в нём: им он дорожил сверх меры – и было чем – высокая спинка, спрятанный под сиденьем ларь, ручки, все покрыто причудливой резьбой. Диван же был значительно проще, обыкновенный модерн: эпоха уже включившая в понятие красоты и удобство тоже.
– А ты не пробовал сесть поближе, обнять барышню?
– Ксеня, что ты несешь! Я же не знаю, как она к этому отнесется!
– Думаю, правильно! Иначе чего она к тебе привязалась?
– Не знаю, – Саша пожал плечами, вид у него при этом был потрясенный, казалось, я отрыла ему глаза на эту Анюту. – Мы просто разговариваем.
– О космосе, времени и улитках…
– Они-то при чем?
– Ракушки закручиваются в спирали, как время, пространство…
– Ври, да не завирайся. Пространство – линейно! – в Сашке заговорили в унисон архитектор и материалист.
– Не стать тебе великим, так и будешь всю жизнь коттеджики ваять, – мне стало грустно: Сашка такой милый, такой любимый и такой земной!
– Да, да, я приземленный, ты ведь это постеснялась произнести. Валяй, в отличии от тебя не вижу ничего постыдного в своем занятии: Кекушев и Шехтель тоже, как ты выражаешься, коттеджики строили…
«Бедная Анюта, как мало места ты занимаешь в голове этого упёртого…» – подумала я, но не угадала.
– Анюта…
«Анюта!!!», черт, как мне хотелось заорать в эту секунду, завизжать от тоски. Это я не занимаю Сашкины мысли нисколечко.
– …ей очень приглянулся дом в сосновом бору…
– Ты ее туда возил?!
– Да… – в его голосе появился налёт растерянности. – Она так воодушевилась, что придумала целую новеллу о тамошних жителях…
– Бред какой-то, – только это и сорвалось у меня с языка.
А в голове промелькнул диковатый облик особнячка: помесь австрийского шале с византийской мечетью. Тихий домашний мирок и турецкий базар, причем последний предназначен, как ни странно, для интерьера. Жуткая московская эклектика начала третьего тысячелетия новой эры.
– Хотя, интересно послушать, если ты ее помнишь, конечно, – сказала я чуть погодя.
Сашка сразу воспрял духом (неужели я тоже была такой счастливой идиоткой, тогда, зимой?) и, сияя глупейшей улыбкой, заговорил:
– Не дословно, в моем исполнении это будет крошечная импровизация на тему дуализма. В этом доме, скромном снаружи и роскошном внутри живет пара: он и она, конечно же. Он ее любит, а она его – нет. Он притворяется бесчувственным, а она страстной. Каждую ночь он пытается скрыть какое наслаждение ему приносят ее объятия, а она имитирует несуществующий восторг, видя который он искренне считает ее и себя идеальными любовниками, а она знает, что кругом обман и ложь…
– А почему он скрывает? – в рассказике Анюты явно отсутствовала логика.
– Не знаю, это не важно, ты меня прервала не дослушав…
– А что же важно? – прервала его я еще раз.
– Как ей признаться во лжи.
– А ей это надо?
– Думаю, да. Ведь это история ее взаимоотношений с женихом…
– С кем, с кем? – сказать, что я опешила – ничего не сказать. – И давно ты стал аналитиком? Ты, с твоей задубевшей кожей носорога думаешь, что можешь давать советы трепетным барышням?
– Девушка просто спросила, сначала аллегорически, а потом напрямик, как ей быть.
– В смысле?
– Как сказать ему правду о маленьких спектаклях.
– А нужно ее говорить? И вообще, зачем она ими увлекается?
– По дурости, конечно, не хотела его огорчать поначалу, а дальше, как обычно, не знает, как сказать, что уже два года врет…
– Два года? Прямо персонаж Достоевского – мучения физические, муки совести и общественное презрение на закуску. Чудненько!
– Нет, Ксенька, не смешно.
– Я плакать над ее загубленной житухой не буду.
– Слушай, а в тебе есть что-то не управляемое рассудком?
Дурацкий вопрос, и он это должен понимать. Но, похоже, ясность восприятия покидает даже таких твердолобых. Не часто, конечно, но случается.
– А на фиг ей этот женишок сдался? Проку от него, как я вижу, не много…
– Замуж выйти, фамилию поменять…
– А что своя, совсем негожа?
– Я слышал только будущую.
– И надолго она замуж собралась? – спросила я просто так, без всякой задней мысли.
– Похоже, что навсегда, – в его голосе проскользнула едва заметная нотка искренней озабоченности. – Поэтому-то она и сочинила дуалистическую балладу. Она запуталась, ей нужен друг, настоящий, надежный…
– Дипломированный архитектор и доморощенный психолог…
Сашка расхохотался, видимо сообразив, что слишком увлекся опекунством:
– К черту все! Пошли пожрем где-нибудь и забудем чертову девку если она так тебя достала!
День закончился в ресторанчике неподалеку, но разговоры об Анюте не канули в Лету вместе с ним. Они возникали вновь и вновь, казалось, что любое случайно оброненное слово напоминало Сашке о ней. Мне это казалось странным – я никогда не думала, что Сашка способен на подобный эмоциональный всплеск. Даже лет десять назад, на заре совместной жизни, он был другим, более уверенным что ли, в себе, во мне, в своих чувствах. В нем было величественное немногословное спокойствие влюбленного северянина. Хватало нескольких взглядов и крепких объятий, заменявших нам суетную говорливость южан. Но время заставляет нас меняться. Сашка, говоря об Анюте, слегка смущался и заливался пунцовым румянцем. Смотреть на него, а разговаривать и подавно, стало для меня странноватым аттракционом – мне бы плакать и бить посуду, а я тоже млею от удовольствия. Чужое счастье тоже бывает приятным когда это счастье любимого человека. Проводить вечера, обсуждая незнакомую мне девочку, стало у нас почти обычаем. А любимым камнем преткновения стал пустяковый в сущности вопрос: она подружка или просто обычная баба, неспособная дружить ни с кем, кроме таких же клуш как она сама.
– Нет, Ксень, ты что-то напридумывала себе ерунды. Она не может быть такой… – говорил Сашка который уже раз подряд.
– Какой такой? Ты сам меня уверял, что она очень даже обычная, а раз так, то чего она может еще хотеть, приходя к тебе в гости?
Сашка со мной не соглашался, мы спорили, а после разбредались по своим углам. Он в Интернет, а я по давнишней привычке, уютно устраивалась на диване мусолить очередную дурацкую книжку. Густав дрых рядом со мной.
Темнело, домашнюю тишину изредка нарушали резвящиеся под окнами мотоциклисты.
Таких простых домашних вечеров накопилось в семейных анналах уже изрядное количество:
– Ксеня, это настоящий кошмар! – Сашка бросил поверх раскрытой книжки какой-то лист бумаги. Я не слышала, как он вошел в комнату и жутко испугалась. Густав, почувствовав мой страх, тоже внезапно проснулся и пронзительно залаял.
– Что случилось? – заорали мы почти хором и сразу замолчали, осознав нелепость ситуации.
Первым очухался Сашка:
– Почитай, что она пишет!
Я покорно принялась читать Анютино письмо, распечатанное чудовищно мелким шрифтом.
«Привет, мой далекий друг Саня... Я, в общем-то, счастлива, просто я такой человек, что чтобы понять, что я была счастлива, мне приходится становиться несчастной. Это нормально, хотя и не очень радостно. Спасибо тебе, что ты есть, что желаешь мне хорошего настроения и пишешь письма. Иногда у меня появляется чувство, как будто это я сама пишу себе все эти письма, которые приходят от тебя. Что-то очень знакомое есть в интонациях и даже в построении фраз. Если бы мы не встречались сегодня, то я бы подумала, что ты мне снишься. А может и правда, тебя на самом деле нет, и это всего лишь мое воображение?
Я позвонила тебе. Трубку сняла женщина.
Все было кончено
И обо мне грустить смешно
Как о реальном человеке
Я весною прорасту, чтоб к жизни присоединится
Ну вот и все, пора прощаться.
Любившая тебя, Анюта»
– Бред какой-то. Ты же мне говорил, что она не знает наш домашний телефон. И вообще, никто нам сегодня не звонил…
– Ксеня! Ты дура или просто претворяешься? – Сашку просто перекосило от бешенства. – Ты слепая или идиотка?
– Все вместе! – я тоже разозлилась. – Что случилось?
– Это же прощальное письмо!
– Скатертью дорога!
Что я могла еще сказать?
– Ксенька, да что с тобой творится?
– Со мной? Я сидела тихо, читала книжку, ты ворвался, бросил мне какую-то писульку! Если ты не угодил своей подружке, мне-то какое дело?
– Это прощальное письмо! – повторил Сашка еще раз теперь уже жутко спокойным голосом.
И до меня наконец-то дошло, что он имеет в виду.
– Ты это серьезно?
– Нет, шучу!
– Ты думаешь, она собирается… – я не закончила фразу, настолько абсурдной она мне показалась.
– Да, да, да, думаю! И не знаю, как ее остановить.
– Никак!
– Ксенька!
– Это ее жизнь и не тебе решать, что с ней делать!
– Я не прощу себе…
– Чего? Ты думаешь, что такие решения принимают ради случайного человека? – я пробежала письмо еще раз. – Сомневаюсь, что это действительно предсмертная записка. Выпила лишку и блажит. Обычная пьяная истерика…
Но Сашка мне не поверил, ему больше нравилась роль раскаивающегося сердцееда. Он ушел обратно в Интернет, писать утешительное письмо своей подруге. Что ж, это его право, но мне стало так скучно, что я решила утром смыться на дачу к папе.
***
«...Я всегда считал, что самые глубинные изменения происходят – и в человеческой душе и в жизни общества – происходят в очень сжатые сроки.
…жизнь не смотрит назад. Неделя – это срок более чем достаточный, чтобы решить, принимаем мы свою судьбу или нет…»
Пауло Коэльо «Дьявол и сеньорита Прим»
Что правда, то правда, решаться надо сразу, если не хочешь потом всю жизнь предаваться раздумьям, как могло бы быть если… Я слиняла на дачу под влиянием вечерней скуки, плюнув на семейную жизнь и мужа увлекшегося моим «alter ego» – молоденькой истеричкой по имени Анюта. Слиняла, чтоб найти покой и уединение, прихватив рюкзак всевозможных книг и книжонок. Но насладиться одиночеством мне удалось только в машине и то не полностью – стояла дикая жара и Густав никак не мог найти себе место, он то пытался залезть под кресло, то развалиться на заднем сиденье и без передыху стонал, жалуясь на жизнь. Когда же мы, наконец, докатились, то очередной раз убедились сколь огромно семейство Кнолле. Мой отец, Юлий Кнолле, был трижды женат официально, влюблялся ни раз и ни два, и родил, в общей сложности, семерых детей, считая меня. Как назло, именно сейчас многие из них решились навестить семейное гнездышко.
– Не повезло нам, Густав! Худшего сюрприза не придумаешь! И удрать по-английски не получится – демонстрируя «дурные привычки новых русских» (а Юлий тоже относил меня к ним), я подъехала к самому дому. – Что ж, придется денек потерпеть, а вечером мы уедем!
Но мы с Густавом не уехали ни вечером, ни утром – дачная компания, вопреки опасениям, оказалась веселой и душевной. И я, наверное, впервые в жизни, ощутила прелесть общения с новыми людьми. Хотя, строго говоря, их не стоило бы называть новыми – ведь они доводились мне братьями и сестрами. Раньше мы почти не общались друг с другом – наши матери не любили друг друга, да и не должны были этого делать. Но годы смягчают сердца; и не прошло и тридцати лет, как я почти подружилась со своими сестрами Машкой и Соней. Из всех они оказались самыми симпатичными. Конечно, вранье все это про годы и расстояния, просто моя мама терпеть не могла Сонькину, а с Машкиной и вовсе была незнакома, но мне сумела внушить неприязнь к ним и их детям. И я жила повинуясь чужим чувствам и не имея ни времени, ни желания обзаводиться собственными. Не думаю, что и они слышали обо мне много теплых слов, но мы сумели разговориться уже в первый же вечер. И я перестала думать о Сашке и нашем «треугольном» мирке. Все опять стало прекрасно и гармонично, и в который уже раз я забыла, что рай без змей не существует.
***
Дня через два заглянул к нам по-соседски какой-то дядька, представленный мне Песанычем, – назвать его господином язык не поворачивается, – лет пятидесяти от роду, лысый, с серьгой в левом ухе…
И кончилось наше райское бытиё.
– Сидите, лясы точите! – сказал бы он, и все осталось бы по-прежнему.
Но нет, он оказался эстетом, от не него не несло перегаром и он не смотрел на нас, полуодетых, голодными глазами. Красоту он видел в другом.
– Тут неподалеку есть чудное место, съездили бы, полюбовались…
– Монастырь? – протянула Машка с явной ленью и скукой в голосе, она недавно закончила искусствоведческий факультет и все еще относилась к предмету своих занятий со школярским высокомерием.
– Болото, – не обращаясь ни к кому произнес дядька.
– Болото? – с сомнением повторила Сонька, и на лице ее явно читалось отвращение. – Там жуткая грязь и вонь, змеи ползают.
Интересно, она всегда такая недоверчивая и брезгливая?
– Чем мы вам так насолили, что вы нас в болоте топить собираетесь? – поддержала ее Маша.
– Не хотите – не ездите!
Не понятно, зачем он вообще к нам приперся, если ему все безразлично?
– А далеко ехать? – я ляпнула это просто так, наобум, не собираясь никуда ехать, но, как и тогда в «Пирогах» пустая фраза повлекла за собой много неожиданностей.
– Не очень, выезжаешь на трассу, до ближайшего разворота, после не пропусти 854 километр, напротив верстового столбика паркуешься…
– Какого? 854-го? Это же пригород Риги!
Я просто опешила: «Ничего себе рядом!» и тут же была уличена в бабьей тупости:
– Километры считают не только от Москвы, но и к Москве, – это «к» он подчеркнул особенно. – На 854 километре, на самой опушке стоит прекрасный дуб, не очень старый, но уже большой. И кора у него красная. Входите в лес и идете по тропинке до второго дуба, потом направо, еще минут десять и вы на месте.
– Едем?
– Ксеня, уже темнеет! – охладил мой пыл Юлий, – с утра поедите!
И рай просуществовал еще целую ночь.
***
Утром, как ни странно, ехать собрались все, даже Сонька, которая еще вчера столь живописно перебирала все «болотные ужасы».
«Ночь меняет человека!» – интересно кто-то это сказал раньше, или я сама придумала? Стоило бы добавить: «И день тоже!»
Получился настоящий выезд на пикник как в стародавние времена – на трех машинах, с кучей провизии, с собаками, – Густав заменил собой свору, – и мобильными телефонами, – дань современности.
До первого дуба мы доехали сравнительно быстро, дальше дело пошло значительно медленнее: процессия из пятнадцати человек, включая Густава, не спеша двинулась по узкой тропинке вглубь леса и только минут через двадцать мы, наконец, дошли до второго дуба. И почти сразу увидели болото – огромное зеленое пространство, окаймленное вдалеке лесом.
«Восторг! Красотища!» – вопили все в один голос, но насчет дальнейшего мнения разделились. Большинство решило дальше не ходить – ведь до болота мы добрались.
– Песаныч говорил, что самая красота гораздо дальше!
– Ксеня, ты как была глуховатой, так и осталась! – одернул меня Юлий, – Петр Алексаныч!
– Песаныч ему больше подходит! – заверещала Машка и я поняла, что отныне к бедняге прилипнет случайная кликуха.
– Так, что, идем дальше?
– Зачем еще куда-то тащиться? – как самый старший, ворчливо заявил Юлий и его поддержала какая-то из жен, кажется Машкина мама:
– Пустая трата сил! Здесь тоже очень красиво. Мы устроим пикник на этой поляне. Но ты, – это она сказала персонально мне, – ты, если хочешь, можешь прогуляться! – и сопроводила свою реплику чудовищной улыбочкой великомученицы.
Увы, ей мой приезд пришелся не по душе, бедняжка даже кушать спокойно при мне не может.
– Спасибо, что позволили, мама, – я тоже не удержалась от колкости.
И неспеша двинулась по тропинке огибавшей болото.
Юлий попытался меня остановить, но скорей для проформы. Мне же было наплевать – я приехала на своей машине, ключи от нее – у меня в кармане, в лесу не заблужусь, тут теряться негде, а им придется потесниться, когда соберутся обратно всего на двух машинах. Но оказалось, что моя очередная мачеха не пользуется авторитетом у собственной дочери. Машка, не говоря ни слова, пошла за мной следом, а с ней и еще одна девица по имени Кира. Кажется, она доводилась Соне сестрой по маме или какой-то еще родней, и была на нее слегка похожа: густыми темными волосами и зелеными глазами. И еще мне показалось, что она – близкая Машкина подружка – они пользовались какими-то странными словечками, явно из «домашнего языка», понятными мне скорее по наитию. Зачем они пошли со мной?
– С недавних пор я с трудом переношу предков! – словно отвечая на мой так и не высказанный вопрос, сказала Маша.
– Мне казалось, Юлий любит тебя больше остальных, – у меня с папой уже давно были нейтральные отношения, даже скорее прохладные, настолько, что я всю жизнь зову его по имени.
– И поэтому все время поучает!
– Плюнь и пропускай мимо ушей! – ничего, кроме банальности я ей сказать не могла.
Мне бы в своей жизни разобраться… Сашка с Анютой, один Максим, второй, иной раз, но всегда некстати, выплывавшее чувство вины за ту случайную ночь и навязанную мне мужем роль обижаемой праведницы, его почти необъяснимая вспышка ярости. Всё это крутилось у меня в голове в тот момент, когда перед глазами разворачивалось настоящее чудо. Никогда раньше я даже не думала, что в Подмосковье может быть так красиво: жила со стереотипом в голове – интересный пейзаж ближе Крыма не встретишь. Наверно, я просто забывала смотреть по сторонам – ведь болото было совсем рядом с дачей, на которой в детстве провела не один месяц. И только несколько часов назад, и то случайно, я узнала о его существовании. Неделей раньше, в Москве я и помыслить не могла о том, что мне захочется поехать на болото, тогда я бы поняла Соньку, но вчера вечером во мне что-то переменилось.
– Ксенька, ты с ума сошла! Нельзя ходить по трясине не глядя под ноги! – послышался Машин крик.
Я невольно посмотрела вниз, но ничего особенного на увидела. И вряд ли смогла бы. Мои ступни уже скрылись под водой. Но в тот день я бы ни за что не поверила, что это может быть опасно. Мир казался таким прекрасным и совершенным…
– Хочу тут искупаться! – вновь раздался Машкин голос и буквально через секунду всплеск воды.
Она нырнула в естественный бассейн с темной, как крепкий чай, водой.
– Индейская скво, – сказала Кира, поглядев на нее и больше мы не произнесли ни звука. Только долго и пристально смотрели на плававшую Машу.
Потом она вылезла, начала громко уговаривать нас тоже искупаться, но что-то в этом совершенном мире изменилось…
Не отвечая на ее уговоры, мы с Кирой уселись на ствол давно умершего дерева и довольно долго сидели молча, глядя друг на друга. Что-то странное творилось в наших мыслях… или только в моих?.. тогда мне казалось, что-то неожиданное, непривычное, но обоюдное вертелось в наших головах…
А потом мир вернулся на место – зазвонили телефоны, – пора было возвращаться на твердую землю и вывозить остальных.
***
– Ксенька, не спишь? – что-то в Сашкином голосе было непривычное.
– Нет, конечно! Еще только полночь!
– А домой не собираешься?
– Сегодня – нет! А что, ты соскучился? Мог бы и раньше позвонить!
– Естественно, да! Когда ты приедешь?
– Да хоть сегодня… Хотя маловероятно, у нас вечерние посиделки, надо только съездить за вином…
– Значит сегодня тебя не ждать?
Сашка вздохнул с облегчением или мне послышалось?..
«Как там поживает юная покойница», хотелось спросить, но вокруг было слишком много народу. И я повесила трубку.
– Ксень, мы готовы! Поехали! – заорала Машка.
– Машка! Постеснялась бы! Пьянство не красит дам! – ничего умней цитат в голове не было.
– Я еще не дама! – парировала моя сестрица и мне нечего было ей возразить.
Да в общем-то, я и сама была рада, что смогу посвятить этот вечер именно пьянству. Посидеть на даче за бутылочкой вина, в обществе милых дам… дамы, как получилось в результате. Все очень быстро утомились от трудов неправедных, остались Кира и я. Мы долго сидели почти молча – слова могли бы быть произнесены, но, похоже, мы обе не знали их… было раннее-раннее утро, стены террасы скрывались в клубах табачного дыма, туман еще не поднялся… еще все было возможно…
Телефонная трель, звонкая как ночная тишина, была так кстати (некстати, кто знает, что могло случиться иначе?)
– Ксенька!
– Сашечка, не ори мне в ухо!
– Без тебя так скучно! Это какой-то кошмар! Когда ты наконец вернешься?
– Сегодня, завтра, я еще не знаю…
– Приезжай прямо сейчас… я больше не могу жить один! Ксенька, если ты через час не появишься, я сам приеду…
– То-то Юлий обрадуется…
Юлий с трудом переносил зятьев, вообще мужчин, наверно, это особенность любвеобильных многоженцев…
– Плевать… я хочу тебя…
– Знал бы как ты не вовремя! – ответила я, но очень тихо.
Мне не хотелось, чтобы меня услышала Кира, уж очень странным был наш молчаливый диалог. Он мне мучительно напоминал другой рассвет – те же клубы дыма, редкие и невесомые фразы, едва знакомый человек… и путь домой… «хотя зачем?.. Я у себя!»
Но ночь кончалась и я чувствовала, что мне пора линять, иначе…
Что было бы иначе, не знаю, ибо, повинуясь шестому, седьмому чувству, я уехала.
Похожий был рассвет, но не совсем. Сашка не спал тяжелым сном, как в прошлый раз.
– Я ждал тебя, но не надеялся, что примчишься!
– Знал бы как не вовремя ты позвонил! – опять ответила я, но уже не очень тихо.
Теперь он услышал:
– Внезапная love story?
– Да не совсем. Не все так просто.
И опять я не знала как ему рассказать. Любви там не было, как не было и дружбы. Был только жгучий интерес друг к другу. Не простое бабье любопытство – ведь мы почти все время молчали – но что тогда? Говорить о Кире я не могла, хотя мне очень этого хотелось, но у меня не было каких-то специальных, нужных для этого слов.
– Надеюсь, он хотя бы моложе Юлия? – Сашка понял мои сомнения по-своему.
– О, да! – вот тут я не сомневалась.
А Сашка вернулся к любимой теме.
– Анюта жива! – сообщил он слишком торжественно,
– Уверен? А вдруг подвох? Письмо, отправленное покойником, я где-то читала, что e-mail можно отослать и после смерти…
– Нет, никаких детективов. Я видел ее. И даже целовал.
– Зачем же ты тогда так упорно старался вытащить меня в Москву? Мне кажется, я здесь лишняя…
– Глупости, я должен был все тебе рассказать. В конце концов, ты мой самый близкий друг, так что сиди и слушай.
– Слушаю. Давай подробности.
Но он не стал больше ничего говорить, просто сел рядом и обнял меня. Его лицо лучилось счастьем. Думаю, что и мое тоже. Я была счастлива оттого, что был счастлив он. Словом все было просто и замечательно. Все, кроме крошечной змейки – Киры. Кто она, зачем попалась на моем пути, и что таиться за нашим многочасовым совместным молчанием.
***
В то лето мой мир был соткан из тончайших эмоций, тумана, призрачных знакомств, крошечных болотных растений, полуреальной Анюты, существующей для меня только в Сашкиных рассказах. Все значимые события совершались на рассвете, завершающем длинный знойный день. Для меня рассвет – это не начало нового дня, а всего лишь конец вчера, его завершающий аккорд, время, когда от усталости уже слегка звенит в ушах, а восприятие становится необычайно ясным.
– Знаешь, а целоваться с ней совсем не тоже самое, что с тобой. Она так жадно поглощает поцелуи, как пустыня, истосковавшаяся по дождю. Ты не такая, ты больше похожа на землю, обволакиваемую утренним туманом. Странно, никогда не думал, что женщины настолько разные.
«Она так жадно поглощает поцелуи», произнес Сашка уже много дней назад, но его слова как будто повисли в комнате подобно тибетским бамбуковым палкам – малейшее дуновение ветра заставляет их звучать, напоминая о себе. Так и эта фраза постоянно болталась в моем сознании и жутко мешала, не давая покоя. Она выглядела какой-то слишком неконкретной: было совершенно непонятно, таила она в себе восторг или осуждение. Удивляло и то сравнение с утренним туманом, которое Сашка оставил для меня, потрясающе точно сочетавшееся с моим ощущением времени. Сашка, всегда чуждый психологии, вдруг начал замечать и облекать словами непредметный мир. Ничто не стоит на месте, все движется, все меняется, великие горы рассыпаются прахом песка, мириады ничтожных песчинок порождают необъятные пустыни. Тридцатипятилетние мужики влюбляются в молоденьких студенток, превращаясь в бесшабашных юнцов. Все это в порядке вещей. Игра, имеющая давным-давно разработанный сценарий, где все роли расписаны до мелочей. И развивалась бы она в нормальной семье под гнетом строжайшей тайны, по законам жанра, но только не в нашей. Сашка же обсуждал со мной все перипетии своей love story, пытаясь проникнуть в тонкую материю поэтической души своей подруги, – не могу сказать, что ему это блестяще удавалось – архитектор слишком прозаическая для этого профессия: два часа вдохновения и два месяца технических чертежей, это вдохновение переводящих в камень и дерево, а также трубы, провода,.. – и вскоре мне уже хотелось услышать совсем иные подробности, далекие от философских изысков, но столь приближенные к грешной земле. Словом, не Сашка и даже не Анюта стремились к развитию отношений, только я со своим неуемным любопытством пыталась форсировать события, хотя и довольно безуспешно: все шло своим чередом, не спеша, смакуя каждый шаг, каждый поцелуй, каждое прикосновение. Возвращаясь когда поздно, когда не очень, Сашка выглядел счастливым и глупым, и странно помолодевшим. А я, проведя весь день в обществе Густава, ждала от него вечерней сказки. Хотя могла бы, наверное, заменить ее чтением романов, но они мне внезапно опротивели: мне хотелось видеть реальность. В то время мне не казалось странным настырное любопытство, которым я опутывала Сашкину жизнь, лишая ее фактически эпитета «личная»: приняв девизом гедонизм, я должна была прочувствовать все оттенки и Сашкиной влюбленности тоже. Могу ли я найти себе тогдашней оправдание? Думаю, что с легкостью, если буду в нем нуждаться. Только не требуется нам все это – глупые условности, тайны и недомолвки. Еще в самом начале мы договорились о полной свободе, считая, что только она и представляет истинную ценность совместной жизни.
***
Возможность сидеть безвылазно дома зимой – завидная доля свободного человека, летом превращается в откровенную каторгу. Даже Густав начал изнывать в заточении. Пора было что-то менять, а вариантов, увы, оказалось не густо: в гости к единственной оставшейся подружке Доменик или на дачу, в объятия многочисленного семейства Кнолле. Поехать во Францию заманчиво, но там летом еще жарче, чем в Москве и Густава не возьмешь; оставалось только небольшое загородное путешествие. Тем паче, что Сашка стал все меньше говорить об Анюте, - жара, что поделаешь, она даже любви помеха. Еще недавно меня не особенно привлекала сельская жизнь – слишком шумно и многолюдно, но теперь я подумала, что рискую снова увидеть Киру. Перспектива мне показалась заманчивой - я, в который уже раз за сезон, сорвалась и, прихватив собаку, поехала. Дурацкая, шаблонная жизнь, которую я пыталась отвергать, начинала мне нравится: отдых от безделья: что в этом есть заманчивое. Ведь на даче принято нежиться в тенёчке и есть бесконечные фрукты. Пить вино по вечерам, сидеть до рассвета, вспоминая всю правду и неправду о себе. И любить, себя, родственников, друзей и соседей, особенно упирая на последних. Еще не доехав до дачи, я застряла в какой-то пробке и вспомнила вдруг о своих дачных романах «по-соседски» со смешанным чувством умиления и отчаяния: кудрявый малыш в клетчатых носочках, заклятый недруг по песочнице; вот он же – метаморфоза мальчишки, жившего в детстве за три дома от тебя – долговязый смущающийся, в роли первого любовника. Наверно, он обитает там же и сейчас, мне даже в какой-то момент захотелось его увидеть, но я вовремя поймала себя на мысли, что ныне он может оказаться всего лишь пузатым бизнесменом мелкого пошиба с плешивой бороденкой впридачу. К счастью, пробки тоже не вечны, а то я бы погибла от ностальгии.
Первой кого я увидела войдя на террасу была Кира. Я вновь почувствовала жгучее желание общаться только с ней, сделать ее своей безраздельной собеседницей, но что-то в ней изменилось. Она делала бутерброды с таким серьезным видом, будто вся жизнь ее сосредоточилась меж нескольких кусков хлеба и колбасы. Отвечала невпопад и только бормотала что-то себе под нос. Метаморфоза почти необъяснимая. Мы были на террасе вдвоем, но в доме слышалась возня, хлопали двери и раздавались голоса. Кому из домашних они принадлежали я не могла определить, но Кира явно знала и как мне казалось прислушивалась к ним больше, чем ко мне. Странно, всего-то пару недель назад она вела себя иначе. Похоже, что и здесь я некстати. Уж если Кира предпочитает колбасу моему обществу, то что же ждать от Юлия? Вздохнув про себя я отправилась в свою каморку. Позвонила Сашке – все-таки он мой друг, а не только муж, может хоть у него найдется капля интереса к моей несчастной персоне.
– Санька, ты хорошо без меня?
– Нет, конечно! Где ты, подруга дней моих?
– У Юлия…
– А домой не собираешься?
– Сегодня – нет! А что, ты соскучился?
– Естественно, да!
– Так когда ты приедешь?
– Могу и сегодня…
Пауза… он явно хотел услышать что-то другое.
– Хотя маловероятно, я еще ни с кем даже не поздоровалась…
Ещё пауза… теперь подлиннее…
– Ксень, я сегодня собираюсь в гости… на всю ночь…
Слава Богу, наконец-то…
– К ней?
– Ты не против?
– Наверно, нет…
Или против?
– Ксень, так как? Мне ехать или ты приедешь?
– Езжай!
Благословив Сашку, я почувствовала почти облегчение – подсознательно я уже несколько недель ждала этого дня. Мне хотелось услышать его просьбу, сказать: «Иди, веселись хорошенько!» и выглядеть в его глазах такой мудрой и понимающей. А про себя добавить: «Только помни, рано или поздно часы пробьют полночь!»
***
Я спустилась на террасу, раз я приехала на дачу надо все-таки поздороваться с родственниками: и опять первой кого я увидела, оказалась Кира. Такая же странная, но теперь ее превращению нашлось вполне приемлемое объяснение – рядом с ней за столом сидели два мальчика.
– Мои сыновья, – сказала Кира с блаженным видом наседки.
И перестала для меня существовать – ничего таинственного больше в ней для меня не было: ею верховодил материнский инстинкт, думала она только о своих «крошках», все остальное – мои фантазии, навеянные предрассветным туманом. Мне пригрезилось что-то на болоте, и я подумала, что это мой шанс «отведать любви из полузапретного сосуда». Я ошиблась, приняв усталую задумчивость визави за интерес к себе. Кира спала с открытыми глазами, она смотрела не на меня, а сквозь меня и думала о детях. Своих детях. Секунды понадобились мне, чтоб понять эту грустную истину. Те же секунды понадобились и Кире, чтобы увидеть: «дамы с собачками» и «мамашки» – не подружки в этой жизни.
Потом мы, конечно, пили чай в довольно полном составе семейства Кнолле, разговаривали ни о чем и довольно рано разбрелись по своим комнатам.
Вскоре позвонил Сашка.
– Ксенька, ты знала заранее, что это так скучно?! Поэтому ты была не против?
– Сашка, я не понимаю тебя!
– Это какой-то кошмар!
– Что именно? Чувствовать себя неверным мужем? Или у тебя не получилось?
– Да не язви ты! – взорвался Сашка. – Все у меня получилось! Но она такая…
– Какая?
– Дура! Дура непроходимая!
– Это важно?
– Как оказалось…
– А может не по телефону? – впервые мне довелось вести подобный разговор.
– Тогда изволь спуститься в сад, я у ворот.
Сашка приехал сюда второй раз в жизни – первый был через неделю после свадьбы, стало быть, ужасно давно. Юлий его не привечал – вот Сашка и не ездил.
«Здорово же его взбаламутила девчонка, что он решился заявиться на дачу к папе. Хотя, конечно это свинство, вытаскивать жену из кровати, чтобы покритиковать любовницу», думала я, бредя к воротам в темноте, по мокрой траве. Мне было холодно и обидно, ведь я отвела себе совсем другую роль и ожидала Сашкиной благодарности, многословной или молчаливой, неважно какой, но не упреков.
– Дура, дура! Ты не представляешь какая! – Сашка метался по салону автомобиля, как бабуин по клетке зоопарка.
– Не представляю… и что же она такого дурного сделала?
– Заставила меня переобуться в стоптанные шлепанцы своего папаши, потом, после якобы романтического ужина – котлеты с жаренной картошкой, – Сашка передернулся от отвращения, – перемыла посуду, протерла плиту…
– Ты врешь!? – я просто опешила от нелепости описываемого Сашкой свидания. – А остальное, ведь ты не ужинать к ней ходил?
– Разделась, вещички аккуратненько сложила в шкаф…
Все, дальше он мог не говорить, «синдром домохозяйки», способный убить в мужчине все живое, был развит у Анюты до состояния автоматизма. Странно, что раньше Сашка его не замечал. Был ослеплён любовью или Анюта – хорошая актриса? Впрочем, какая теперь разница. Вряд ли Сашка захочет ещё с ней встречаться…
«Но все-таки он не ушел раньше времени! Странное они племя, мужики!» – но ведь не скажешь же такое любимому вслух.
– И что мне делать дальше?
– Не знаю, Сашка. Просто жить…
Париж - Москва, октябрь-декабрь 2003