Это случилось в тот день, когда у меня выпали все зубы. Враз. Все. Поначалу я чуть не захлебнулся от внезапно нахлынувшей крови – рот наполнился сладковатой приторной жидкостью, я плевался на кафельный пол в тёмной гостиной и боялся пошевелить языком – остренькие корешки неприятно царапали дёсны, раздражали пылающее нёбо – я ещё не испугался, но раздражение начинало нарастать: «Что я буду делать без зубов, что?!» Я поднял голову и, дрожа, всмотрелся в собственное отражение. Где-то чуть пониже серого расплывчатого лба зияла огромная дыра, сочащаяся кровью и гноем. «Рот», - понял я, улыбнулся, ухмыльнулся, растянул пальцами щёки, полюбовался, потом закрыл ладонями лицо. Постоял в тишине. Горло саднило. Впрочем, я мог кричать. Просто тишина здесь достаточно устоявшаяся – она уже не реагирует на повышенный тон. У этой тишины иммунитет к высоким дицебеллам.
Это была полностью моя тишина. Но как её хотелось иногда разрушить! Я скакал на одной ножке и распевал детские песенки, изредка декламировал стихи Агнии Барто – её книга всегда стояла на маленькой полочке перед кроватью.… Но тишина устояла. Как всегда. С каждой ночью она становилась всё сильнее, и порой я уже не мог выдерживать её давление.
…………
Марк ожидал меня за круглым деревянным столиком в закусочной.
Он тасовал карты и смотрел на какую-то девицу в сиреневой юбке. Девица не страдала от излишней скромности и подмигивала ему чересчур накрашенным глазом. Другой был закрыт густой прядью иссиня чёрных волос, спускавшихся до полуобнажённого плеча.
«Ну у тебя и вкус….», - пробормотал я, присаживаясь рядом, - «Не мог найти что получше?»
Марк хмыкнул, кивнув: «Мне не из чего выбирать», - он всё ещё не отрывал от неё взгляда, - «Гляди, кажется, я ей нравлюсь…»
Я подождал, пока он налюбуется на свою избранницу. Между тем, стало темно по-настоящему – тучи сгустились – я видел это в окно – ветер швырял в разные стороны ошмётки старых газет. Здесь никто не интересовался политикой, плевать, если бы сейчас нагрянули американцы и захватили этот чёртов полуостров в плен.
Ну что ж, Марк бы заказал перед отплытием ещё кружечку-другую пива, а я… Что я? Отыграться за корабли всё равно не получится. Мне придётся работать в номерах люкс очаровательным беззубым секретарём…
«Что у тебя с лицом?», - наконец-то спросил ополоумевший Марк.
«Зубы», - как можно спокойнее сказал я, - «Они….высыпались…недавно».
«Плохой знак…», - он задумчиво покачал головой, - «Если у тебя выпали зубы, я не знаю, на что надеяться мне!»
Я рассмеялся.
«Представляешь», - продолжил Марк, - «Какой-то одиннадцатилетний парнишка обдурил нашего человека в два счёта. Здесь. Прямо за этим столом!», - он нервно отхлебнул из кружки, - «Сначала Яков его сделал – он выйграл у него корабль… Старый, правда, но в довольно хорошем состоянии… Беда в том, что корабль этот находится у Северных Берегов…»
«Да ну?», - наигранно удивился я.
«Именно там», - понизил голос Марк, - «Волны бьются о его сгнивший борт, а рыбы давно растащили по косточкам всех членов экипажа… А корабль ещё тот, он стоит! Пацан хитрец, откуда он знал!»
«И где сейчас мальчик?»
Теперь девушка в сиреневом улыбалась мне. Я отвернулся.
«Сбежал куда-то… Да и что бы ему было… Ничего особенного – проиграл, выйгрыш забирай, когда хочешь… Только вот Яков разозлился не на шутку, говорит – «Куда я к Северным Берегам, у меня здесь дел полно… У него в семье пополнение…»
Я кивнул.
«Такие дела, брат… У него мистический выйгрыш, у тебя – зубы. Но по мне – зубы серьёзнее».
«Мне тоже так кажется», - признался я.
Казалось бы, Марк был гораздо больше чем я озабочен этим проишествием. Да и вообще – он всё принимал слишком близко к сердцу. На зубы мне, честно говоря, наплевать. Раньше мне говорили, что если такое случается – не к добру. Происходит полный переворот жизненных ценностей. Да и вообще всего, чего только можно. Будто бы Фортуна поворачивается к тебе спиной, и её длинный шлейф, колеблющийся на ветру, закрывает всю правду и весь мир.
Но куда мне ещё? Мой дом выталкивает меня из себя, словно ребёнка из материнской утробы – чего ещё ожидать? Того, что придёт время, я встану на долгий трудный путь и пойду, куда глаза глядят?
«Эх….», - от души крякнул Марк, - «Слушай, не поехать ли тебе к Северным Берегам, привезёшь Якову корабль, а?»
Я даже задохнулся от такой наглости:
«А почему бы тебе самому туда не наведаться?»
Марк почесал кудрявую макушку: «Ну, знаешь ли, приключилось всё это не со мной, а с тобой, а я в приметы верю…. Предсказания всегда сбываются, так что идти – тебе».
«Но почему именно за кораблём!»
Марк покачал головой: «Иди, тебе говорят - так будет лучше, всё равно нынче ты не в ударе, не выигрываешь…»
«Чёрная полоса», - опроверг я.
«Дорога твоя», - уныло вздохнул Марк, - «Ты тот, кому нужно убраться отсюда и найти бездонный корабль с полными трюмами мертвечины.
Я зевнул.
«И что же я с ней буду делать, с мертвечиной?»
«Это я так, для присказки», - пояснил Марк, - «На самом деле корабль давно пуст. Может, мальчишка наврал и он давно уже сгнил, только доски остались… Но тебе-то что? Ты же не спрашивал, когда тебе рождаться и для чего?»
«А ты мудрец-наставитель?!», - взбеленился я, - «Какого чёрта именно ты говоришь мне, что я должен делать?!»
«Но ты же не можешь находиться в доме».
«Не могу», - честно признался я, теребя в руках полу замшевой куртки, - «Я думал, это только одиночество».
Девица гордо продефилировала туда и обратно, кося единственным грозно сверкающим глазом.
Марк проводил её томным взором – потом начал снова:
«Сегодня последняя ночь. Сам воздух вытолкнет тебя к чёртовой матери!»
«Ладно. Хорошо. Я и сам устал им дышать. Я хочу убраться отсюда, сгинуть, исчезнуть, не видеть ваших пьяных рож, не осознавать беснующегося и вопиющего беспредела, не откликаться на призывы одноглазых уродин, не слушать таких как ты, Марк!»
«Ты закончил?», - просто спросил он, - «Сегодня мы даже не играли. Впрочем, стоит ли? Подумай».
Я отдышался.
«И думать не хочу. Я хочу жить нормально, понимаешь? Даже пусть здесь, только чтобы никуда не идти. Чтобы все приняли меня с распростёртыми объятиями, оросили моё чело слезами, чтобы мне больше не приходилось дрожать от страха, вжимаясь в постель, думая, кто ещё вылезет из этой треклятой темноты! Я хочу покоя».
Марк внимательно смотрел на меня.
«Может ты его найдёшь, кто знает?», - задумчиво произнёс он.
«Я не хочу его искать. Я хочу приобрести. Здесь и сейчас. Но меня вынуждают. Чёртова божественная толерантность!»
Девица громко попросила не шуметь. Потом шепнула что-то Марку на ухо. Тот расплылся в слащавой улыбке.
«К чёрту тебя, дружище!», - чистосердечно выругался я. Потом с грохотом отодвинул стул и вылетел из помещения.
Зловещая ночь дыхнула в обветренное лицо. Газеты крутились, летали – пыль лезла в глаза. Я направился к дому. Даже вокруг жилища стояла непредсказуемая атмосфера – будто через несколько минут всё взлетит на воздух. Открыть дверь стоило мне неимоверных усилий. Прав был Марк: что-то внутри не пускало меня, выпихивало со всей силой. «Последняя ночь», - пронеслось в голове. Всё здесь не приемлет меня. Оно вскормило, вспоило этот организм, а теперь ждёт от него оправдания собственных надежд.
«Может, вы позволите мне отужинать на прощание?», - насмешливо осведомился я, протискиваясь в столовую – там всё сохранило свою качественную незыблемость. Нагромождение чашек у мойки, пара яблок на столе, открытая форточка, капающая из крана вода, синий потолок и серые обои.
«Что же станет с этим всем?», - воскликнул я, - «Кто будет тебе, рассыпавшейся, читать Барто?!»
Тишина молчала.
Или, может быть, всё сохранит первоначальность? Я вернусь сюда и сяду в любимое кресло с увесистым томиком в руках? Ностальгия прокралась в душу. Ведь я вырос здесь. Вырос, слышите? Тогда почему же вы выбрасываете меня из уютного гнезда во внешний мир, на поиски какого-то корабля, о котором даже Марк знает больше?
Я быстро схватил яблоки и сунул их в карман. Потом подумал и выложил, тщательно удостоверившись, что всё так и было.
Было бы приятно по возвращении обнаружить вещи на своих местах.
Наверное, есть две темы, о которых мне нужно писать. Первая – детство, вторая – любовь. Эти слова безграничны по своей сущности – они образуют мосты, вселенные, солнечные системы и души. Они – это тот я, которого не стало лет двести назад. Именно потому приходится оглядываться на протоптанную дорогу, чтобы не свернуть случайно в разросшиеся дебри.
Я шёл внимательно – и возникали всё те же бессонные никогда не умолкающие существа – вот Чёрт с лютерной, а вот и естественная самость бездействия – мне вспомнился тот, о котором даже сочинять было неудобно – но как-то странно я любил его – так любишь чёрную сторону себя, боясь этого, ненавидя – я шёл на поиски чего-то, а чего? Непонятно. Так бывает очень часто, когда время пришло, но ты не готов, сама Судьба толкает тебя на тропинку. Идти? Упасть? Философские изыски теперь не для меня.
Я исписался.
И именно в этот самый момент Марк попытался сделать что-то – точнее, попытался сделать что-то через меня. Ветер не стихал. Он переменился, точно так же, как и всё вокруг. Теперь старого не было. Оно ушло навсегда, только воспоминания, да и те не совсем ясные, могли напомнить о нём.
Это детство.
А когда идёшь, не видя, когда темнота – не своя, а уже чужая, встаёт криво и загораживает целый мир – это уже начинается жизнь за гранью сказки. Кто знает, вполне возможно, что никакого корабля и нет, а только россказни, и всё – жалкая попытка избавиться от меня?
Это любовь.
Сомнения, любовь, чувство жалости – мне думалось, что всё, что мы испытываем – одно и то же, только называется по-разному, да и не всё ли равно, когда, оттачивая искусство, ты ещё дальше уходишь от самой главной темы?
Блики рисовались на небе. Северные Берега – это ещё не близко, но и не так уж далеко – стоит переплыть море – и ты оказываешься в крошечном проливе, там часто застревают и погибают корабли. С них слазит червивая шкура, обнажая сухие ломкие рёбра, а потом и они рассыпаются, возвышаются только мачты, как кресты, обозначая место гибели победоносцев.
Я стаптывал чужие ботинки – иногда на дорогах попадались мертвецы, неизвестно от чего простившиеся с жизнью. Мне говорили, что прошла революция, но я пропускал всё мимо ушей, потому что видел перед собой, как одиннадцатилетний белобрысый мальчуган проигрывает корабль Якову. Мне придётся отдать его, если найду. Отдать с потрохами, потому что он – его. Я же – воплощённая ничейность, я шарил в карманах мёртвых, потом стаскивал их с обочины в гущу подальше – тела всё попадались сухие, лёгкие, будто кто-то высосал из них жизненную энергию.
«Борьба за права убивает», - как-то сказал Марк, - «Ты можешь освободить будущее, но не настоящее». Может быть, он защищал наши правила и устои? Никаких потасовок – покой и тишина, возделывание земель, отрицание непохожести. Да и что это такое, быть не похожим на других? Стоило лишь заикнуться – и тебя пошлют на каторжные работы в малинник, или собирать черешню на огороде у соседа. Поэтому люди предпочитали молчать, боясь получить вилами в незащищённую спину.
Мертвецов стало больше. Я чихал от распространившегося смрада и сморкался прямо под ноги. Они лежали кучками – уютно закостенев – теперь сложно было рассоеденить их и устроить каждому отдельную могилу. Они словно и в мир иной хотели отойти по-братски, вместе, делясь всем – даже душами, может быть, если умираешь вместе с тем, кого любишь очень сильно, души могут слиться воедино?
Ей-богу, мне больше не о чем было думать – а где-то впереди маячил торжествующий великий корабль. Он ожидал меня – одного - один в целом мире.
«Через море?», переспросил меня старик.
Я кивнул, осматриваясь. Взору предстал влажный пляж обтекаемой формы – песок пропитался вином до корней, сливаясь с медной гладью, выплёвывавшей прямо к ногам светлую пену.
Небо отдалилось и сверкало откуда-то издалека, словно насмехаясь тысячами весёлых ангелов. Облака рассосались в жиденькие мутные озёрца. День жил недолговечным.
Старик кашлянул. Он сидел на кожаной подстилке, подвернув обрубки ног под себя. Его морщины тоже лучились, изображая некое подобие улыбки вместо губ.
Рядом лежали чёрные костыли, неестественно выделяющиеся на фоне всеобщего лицемерия.
«Видишь лодку?», - хитро спросил он.
«Вижу», - приглядевшись, я действительно заметил сероватый каркас, подгоняемый волнами.
«Плыви», - просто сказал старик, - «Тебе некуда деваться».
«Верно», - согласился я, однако не пошевелился, сливаясь взглядом с безбрежностью, - «Как вы думаете, у Северных Берегов ещё остались корабли?»
«Может быть», - поиграв желваками, ответил он, - «Кто знает?»
«Я оставлю Вам свои башмаки», - медлил я, - «Они остались от мёртвых – единственное, что есть, понимаете? Пусть постоят здесь немного, а потом их можно будет носить, верно?»
«Мне башмаки ни к чему», - сказал старик.
«Может быть, кто-нибудь…», - я замялся, разуваясь, - «Они мне ведь тоже не нужны. После того, как взвесишь в собственных ладонях пять десятков маленьких смертей, уже не хочется носить эту обувь».
«Возьми с собой», - напомнил старик, - «Всему своё время. Им не нужен песок. Может быть, что-то поглубже».
Не попрощавшись, я направился к лодке, впечатывая в жижу отпечатки ног. Ног. Может, старик, глядя на исчезающие чужие ступни вспомнит, что вина мира –неосязаема? Может быть, ему станет от этого легче, а может быть, наоборот – он отвернётся, пытаясь забыть меня. Это всё равно, потому что следы исчезают за мной. Будто бы прошёл призрак, надеющийся на собственную человечность.
Лодка имела крепкий корпус. Я нёс в руках обувь и первым делом положил на дно её. Потом зашёл сам. Внутри лежало одно весло – длинное и будто бы гибкое, из светлого дерева – очень добротное.
Сначала было трудно бороться с водой – меня непрестанно возвращало к берегу, к старику, который, вопреки ожиданиям, не отвернулся, а сидел и смотрел, как я неуклюже ворочаюсь. Его взгляд мало чего выражал, только руки, лежащие на уставших коленях мелко дрожали, выдавая смертельную болезнь прервавшегося одиночества.