Частное предприятие, а если сказать проще – свиноферма, Симоненко располагалось на краю Тоцка. Когда советскую власть отменили, заведовавший свинокомплексом Пётр Семёныч Симоненко умудрился арендовать совхозное предприятие. Предварительно, конечно, "актировав" по бумагам часть поголовья. То есть, списав на падёж. Корма тоже пришлось усушить-утрусить и списать на расплодившихся, якобы, крыс, на гниль, воробьёв и плесень. Ну, а когда свинокомплекс арендовал - мёртвое поголовье ожило, и корма взялись ниоткуда. Одним словом, Семёныч был мужиком ухватистым. Не будучи ещё хозяином, продал часть свинокомплекса, разобрав его по досточкам-кирпичикам, потом приватизировал оставшееся и утвердился на остатках свинокомплекса крепким хозяином. Этим летом Семёныч скупил земельные паи у стариков соседнего села и на своей теперь земле решил выращивать корма.
С некоторых пор поглядывал Семёныч на местный мясокомбинат, но хозяин его был орешком крепким, из бывших братков, так что мясокомбинат был пока не по зубам мясопроизводителю Симоненко.
Утром Семёныч покатил на "Ниве" осмотривать поля, чтобы решить, что и где по весне сеять. Остановил машину на обочине, открыл дверцу, спустил ногу вниз и наступил на что-то мягкое, что под весом его тяжёлой ноги гулко лопнуло и распространило тошнотную вонь. Семёныч заглянул под ногу – к вони он привык в свинарнике – и брезгливо отдёрнул ногу. Оказывается, он раздавил дохлого, уже раздувшегося суслика.
Семёныч завёл машину и проехал чуть дальше, чтобы от дохлого суслика не воняло. Вылез из машины, глянув для начала себе под ноги, стал на край поля и повилял задом и спиной, разминая от старого радикулита кости. Глянул вдаль. Широкое поле! Его поле…
Семёнычу стало благостно.
На краю поля он увидел суслика. "Сволочи! – возмутился Семёныч. – Обнаглели! Хозяина уже не боятся!"
Но суслик двигался как-то необычно, боком. Грызун остановился, пошатнулся как пьяный, будто стараясь удержаться в равновесии, потом сделал ещё несколько шагов в сторону Семёныча, снова остановился, перевернулся вокруг
собственной оси и, слабо пискнув, упал на землю, задёргав ногами. Его мордочка окрасилась кровью.
С минуту Семёныч задумчиво смотрел на суслика, который корчился в агонии почти у самых его ног.
Недоумённо хмыкнув и поджав губы, как делал он в моменты напряжения деловой мысли, Семёныч пошёл вдоль поля, поглядывая впереди себя и вглубь поля.
Вон ещё один суслик, покружившись вокруг собственной оси, упал с предсмертным писком. Вон два трупика валяются в канаве, с венчиком крови на рыжих мордочках, раздутые, уже разложившиеся. А вон у норы лежал сразу несколько, и большие и маленькие – вероятно целое семейство.
Семёныч с размаху наступал на пружинящий под ногой еще свежий трупик.
- Ч-щёрт! – выругался он в сердцах.
Что за напасть? Ни удобрений, ни отравы колхозники на этом поле не применяли лет уже несколько. От чего же дохли суслики? Без сомнения, это было какое-то заболевание. Какое? Опасно ли оно для его свиней? И можно ли поле засевать кормовыми культурами?
Семёныч подобрал за задние ножки несколько трупиков посвежее, бросил в сумку, чтобы отвезти в санэпидстанцию и узнать причину гибели зверьков.
=0=
Оля вроде бы оклемалась от ангины. На губе, правда, всё не заживала язвочка. Но была она малоболезненная и Оля о таком дефекте своей красоты почти не беспокоилась. А перед кем в этой Тоцкой глуши выпендриваться?
Оля слонялась по квартире тётки, не зная, чем себя занять.
- Сходила бы к Симоненкам, - предложила тётка. – Проведала бы их. Рассказала бы про жизнь в городе. Петру Семёнычу интересно было бы. Он человек предприимчивый, новостям рад будет.
Оля засомневалась, что может сказать дяде Пете что-то новое. Но, учитывая, что Симоненки были бездетны, подумала, что у дальних родственников можно поживиться каким-никаким подарком. А под хорошее настроение куркуль Семёныч хорошенькую родственницу и деньгами мог побаловать.
Оля подошла к особняку Симоненко, когда Семёныч садился в свою "Ниву", собираясь куда-то ехать.
- Здравствуй, Оленька. Гостишь? Как там родители? – спросил он без особых эмоций, раздумывая о чём-то своём. – Садись в машину, съездим в санэпидстанцию и вернёмся. Моя всё равно ушла, дома никого.
Оля села на первое сиденье. Из сумки, лежащей на полу, торчал мех каких-то зверьков.
- Дядь Петь, вы охотились, что ли? – посмеялась Оля, быстро выудила из сумки тушку зверька и прижала его мордочку к своей щеке. – Симпатяга какая!
- Не трогала бы ты их, - проворчал Степаныч, покосившись на Олю. – На поле я нашёл их…
Договаривать, что нашёл издыхающих, не стал.
Оля заметила вокруг носа суслика засохшую кровь и брезгливо бросила зверька на прежнее место.
Семёныч довольно быстро сдал сусликов в санэпидстанцию, чему был удивлён. Обычно все дела в этом учреждении делались медленно, со скоростью "от забора и до обеда". Вернулись домой, попили чайку, поговорили об Олиных папе-маме. Семёныч дал племяннице полтинник на конфеты, по поводу чего Оля подумала, что мог бы и на сотенку раскинуться, не бедный и семеро детей по лавкам не сидят…
Семёныч с удивлением почувствовал, что сильно устал – а времени было всего ничего, к двенадцати близилось. Сославшись на занятость, спровадил гостью "на прежнее место жительства", пошёл в сарай, чтобы переложить три мешка с отрубями с пола на подставку, где бы их не достали мыши, поднял мешок, охнул… и упал замертво.
Оля топала по улице к тётке, немного поругивая негостеприимного Симоненку. Потом уговорила себя сменить гнев на милость: у мужика дела, чего ему с сопливой племянницей рассиживать!
Автобусы в этом заброшенном углу не ходили, Оля протопала уже квартала четыре, даже испариной покрылась. Она отёрла ладошкой лоб, прошлась по щеке, смахнула пот с верхней губы, задев болячку. И вспомнила, как прижимала к щеке голову суслика, у которого вокруг носа засохла кровь. "Наверное, Семёныч грохнул бедного о землю… – подумала она с неприязнью о грубом мужике. – Он и кошек ненужных… за задние ноги и об угол…"
=0=
Николай Иванович Смирнов исследовал ткани, прибывшие в Центр микробиологии из Тоцка. Похоже было, что возбудитель, устроивший эпидемию в поезде, сумел уйти из карантина на разъезде семнадцать с помощью сусликов, мутировал в их теле в нужном направлении и превратился в штамм, устойчивый ко всем известным антибиотикам! Природа сделала то, над чем долго и малоуспешно бились учёные. Природа изобрела антибиотикоустойчивый штамм чумы!
Это было очень опасно. Придётся срочно обрабатывать огромную территорию степи, чтобы уничтожить всех грызунов – переносчиков чумы.
Из Центра микробиологии в Оренбург был срочно отправлен факс с рекомендациями по обследованию и обработке территории с эпицентром в Тоцке, по которой могли распространиться грызуны, переносчики нового штамма чумы. Особую настороженность рекомендовано было проявить врачам больниц и поликлиник. Предписано было выявлять и изолировать всех больных с увеличением лимфоузлов, с расстройством функции кишечника, с заболеваниями дыхательной системы, сопровождающимися повышенной температурой… Открытым текстом было предупреждено о возможности появления в Тоцке и близлежащих районах неизвестной ранее формы чумы, не поддающейся лечению имеющимися антибиотиками.
=0=
Время было жаркое, поэтому Семёныча похоронили на следующий день после смерти.
Оля была в ужасе: значит, дядя Петя умер после того, как она ушла от него!
Все думали, что Семёныч умер от инфаркта или от инсульта после того, как поднял тяжёлый мешок. Но вскрытие не подтвердило ни инфаркта, ни инсульта. Здоровый мужик в расцвете сил умер ни с того, ни с сего!
Информация о природном очаге особой формы чумы вокруг Тоцка в городскую санэпидстанцию пришла из Оренбурга только на следующий день после похорон Симоненко. Эпидимиологи, жившие до того тихо и безбедно, были разозлены свалившимися на них хлопотами. Надо было извещать, проверять, выявлять, травить и прочее, и прочее… Никто о непонятной смерти предпринимателя-свиновода, естественно, не вспомнил.
На следующий день после похорон дяди Оля почувствовала, что на шее и подмышками у неё образовались какие-то довольно болезненные шишки. Да и с губами было что-то неладное. Губы потрескались и начали кровоточить. Осунувшись после мучительной бессонной ночи и проклиная задрипанный городок, в который её сослала маманька, она побежала в поликлинику.
Доктор долго и с удовольствием щупал шейные, а ещё дольше подмышечные лимфоузлы Оленьки, совершенно случайно, часто и довольно сильно касаясь запястьями незагорелых девичьих грудок с восхитительными розовыми сосками на аккуратных ареолах-пятачках, придирчиво изучал распухшие Оленькины губки. Оля даже подумала, что, не будь они потрескавшимися и явно больными, доктор присосался бы к ним прямо в присутствии тётки-медсестры, на которую он не обращал внимания. Потом вдруг сильно забеспокоился, написал что-то на бумажке и выпихнул медсестру с этой бумажкой из кабинета. "Насиловать начнёт!", - подумала Оля и приготовилась защищаться. Но доктор, потеряв всякий сексуальный интерес к соблазнительной пациентке, кинулся звонить кому-то по телефону. Он проговорил какую-то замысловатую, хоть и короткую фразу, из которой Оля уловила только цифру "сто", далее почти ничего не говорил, только поддакивал и становился все тревожнее, а по ходу разговора все больше и больше бледнел и покрывался испариной.
Трубку он бросил поперёк аппарата и не обратил никакого внимания на призывное пиканье, поскольку судорожно напяливал на лицо ватно-марлевую повязку, больше похожую на шлем космонавта или инопланетянина. Оля стояла перед доктором топлес, заложив руки за спину, задорно выпятив в сторону доктора соблазнительные грудяшки и покачивая ими, чтобы привлечь внимание эскулапа и добиться он него объяснений. Устав выпячивать груди, она села на кушетку, закинув невероятно длинную и стройную левую ногу на такую же невероятную и стройную правую. Оля терпеливо ждала. Она даже была готова согласиться на несильные домогательства, от которых ей пришлось бы немного поотбиваться…
Но доктор всё одевался и был уже сильно похож на героя фантастического фильма: в резиновых перчатках и вовсе не в медицинском, а в тяжелом прорезиненном халате, испещренном камуфляжными пятнами. Откуда что взялось!
Доктор достал из какого-то шкафа пробирку, выдернул из неё длинную проволоку с куском ваты на конце, дрожащей вытянутой рукой дотянулся до губ Оли, попытался помазать этой ваткой по губам. Это получилось у него не с первого раза. Ватку на проволоке он снова запихал в пробирку.
Доктор почему-то боялся подойти к Оле.
Потом доктор достал склянку с черепом и костями на этикетке, отлил из неё немного розовой жидкости в другую склянку, разбавил водой. На довольно толстую палку намотал клок ваты, обмакнул в разбавленную жидкость и дрожащей неверной рукой издали стал протирать губы девушки. Это ему удавалось плохо. Он тыкал ватой то в щёки девушки, то в нос. Очки у него запотели.
Оля попыталась возмутиться грубым действиям доктора.
- Так надо, так надо! – доктор то ли пытался убедить девушку в важности своих действий, то ли умолял, чтобы она не сопротивлялась ему.
Оля злилась, наблюдая за странным поведением доктора. Что за маскарад устроил доктор? Она была возмущена, что доктор тычет ей в лицо мокрой ватой на палке. Оля удивилась окончательно, когда врач отшвырнул палку с ватой в угол кабинета и, бормоча сквозь повязку: “Сейчас… сейчас…”, задом попятился к двери и выскочил, как выскакивает за дверь человек, оказавшийся с глазу на глаз с хищником. Послышался скрежет ключа. Судя по лихорадочному царапанью, врач никак не мог попасть ключом в скважину. Наконец, замок два раза крякнул и послышались торопливо удаляющиеся по коридору шаги.
Оли надоело сидеть обнажённой при отсутствии зрителей, да и губы нестерпимо болели. Она накинула кофточку, подошла к двери, подергала ручку - дверь не открывалась. “Псих ненормальный…" - подумала Оля.
Задумываться о причинах своего странного заточения ей было недосуг. Поскольку кабинет был на первом этаже, а окно открыто - она легко выпорхнула на неухоженный поликлинический газон.
В тот самый момент, как миссмировские ножки Оли коснулись газона и она напряглась, чтобы элегантно спружинить после прыжка, какой-то зубчик какого-то колёсика в её организме сломался, колёсико крутанулось внепланово, перенапрягло какую-то пружинку, пружинка лопнула… Оля упала в густые заросли газона бездыханной, полудикие цветы сомкнулись над телом девушки так, что со стороны её нельзя было заметить.
Прохожих вокруг не было. Чирикали птички.
Оля не слышала, как вокруг поликлиники с рёвом промчались устрашающего вида крытые трехосные грузовики темно-зеленого цвета. Как из-под тентов выскочило множество людей в странных, защитных, по-видимому, резиновых костюмах и противогазах, вооружённых автоматами. Люди оцепили поликлинику, заперли двери. На крыше одного из грузовиков чернела странная труба, напоминающая ствол корабельного орудия. Этот ствол угрюмо развернулся в сторону открытого окна. Труба рыгнула толстой струёй грязно-белой пены, залепила открытое окно. Машина медленно ехала вдоль стены, пена залепляла одно окно за другим. В некоторых окнах стёкла лопались и пена заполняла комнаты целиком. Ошмётки пены упали на незамеченный в траве труп девушки, полностью укрыв его. Машина проехала вокруг всего здания, труба поднялась выше и на втором круге машина начала лепить пену на окна второго этажа. Машина переехала труп девушки, скрытый сугробом пены. Пена окрасилась розовым цветом. Никто не обратил на это внимания.
Из Тоцка на большой скорости мчался старый "Жигулёк". Для иномарки эта скорость была бы и не слишком большой – километров, может, сто двадцать в час. Но для "копейки", на заднем стекле которой было написано: "Не обижай старушку!", скорость была запредельной. За рулём сидел мужичок чумного вида с шальными глазами в нательной майке потно-белого цвета, в странных зелёных шароварах, в каких ходят хирурги на операциях, в тапочках…
=0=
Народ в Тоцке мёр как мухи.
Что самое странное, большинство умирало без причин. Чувствовал себя человек хорошо, как всегда, и вдруг раз – помер! Правда, заметили, что многие умирали в тот момент, когда поднимали тяжёлое, или попытались бежать, или даже просто спрыгнули со ступеньки автобуса или с табуретки дома.
Ближе к вечеру население заволновалось. Рассказывали друг другу, как военные пожарные заплевали своей пеной городскую поликлинику до самой крыши. А ведь пожара не было! Что в суете пожарная машина жутко растоптала девчонку. Да так, что определить не смогли, чья она. Что людей, которые были в поликлинике, из здания не выпустили. Ни больных, ни медиков. И обслуживают их специалисты в скафандрах.
Одни говорили, что город отравили газом. Другие говорили, что накрыло радиацией. Третьи, что в город занесли какую-то страшную болезнь. И то, и другое, и третье могло быть правдой, потому что на улицах появились фигуры, облачённые в странные защитные костюмы белого цвета, похожие на космические, с космическими же шарами-шлемами на головах. Они что-то выглядывали на улицах, брали какие-то пробы или анализы. Другие были одеты грубее, в зелёный камуфляж. И на головах у них были страшные маски, похожие на противогазы: выпуклые очки, морды, как у чудовищ… Это были то ли солдаты, то ли охранники. Потому что с автоматами.
Народ тихим сапом попытался улизнуть из города, но дороги были перекрыты военными кордонами. Кто посмышлёнее, решил выбраться из города пешком, по бездорожью. Каково же было их удивление, когда они обнаружили, что город блокирован наглухо: обнесён спиралью колючей проволоки, и охраняем цепью солдат в противогазах.
Особо ретивых, попробовавших рвануть внаглую, предупредили сначала выстрелами в воздух, а потом пули зацвиркали под ногами. Через мегафон захрипело предупреждение, что покидать территорию, ограниченную колючей проволокой запрещено. Нарушение запрета будет пресекаться расстрелом.
Жители начали привыкать к тому, что у них на глазах кто-то падал замертво. Трупы бесхозными лежали недолго. К ним подъезжали "космонавты" и увозили куда-то. У родственников, пытавшихся унести умерших с собой, трупы отбирали.
Часам к шести вечера в городе объявили, что с десяти часов вводится комендантский час. Что всем жителям без исключения приказано укрыться в местах проживания: в квартирах, в гостиницах или общежитиях. И грозили всяческими карами нарушителям порядка.