Летом засыпать всегда трудно. Особенно, если духота, форточка нараспашку и живешь в центре города. Летняя ночь говорливая, бормотучая. Беспокойная, одним словом. Лежишь, закинув руки за голову, страдая от жары. Слушаешь ночные голоса, потому что делать все равно нечего: сон не идет, а сил больше нет.
Сначала до слуха доходят только близкие звуки, как собака лает или ночной ветерок гуляет по ивам. Ивы – семейная реликвия, их посадила моя прабабушка. Крепко посадила, их не берет ни один ураган. Когда ветер стихает, слышно, как болтают у служебного входа поварята и охранники из пиццерии на первом этаже. Иногда можно разобрать фразы: «Завтра пиво не разбавлять» или «Я с тобой спать не буду». Ближе к часу поварята расходятся. Охранники, покурив, отправляются спать за железную дверь.
Звуки самых опасных ночных существ почти всегда незаметны. Когда они входят в подъезд, дверь не лязгает, а закрывается с чуть слышным щелчком. Если лифт не идет и шагов не слышно, значит чужой в подъезде. Прошлым летом с чердака стрелял киллер. Метил в бизнесмена из соседнего дома, не попал. Тихо прошел, тихо выстрелил, быстренько свернулся и ушел. Никто не заметил. Бизнесмен выжил, достраивает рядом с домом торгово-офисный центр. Днем там елозят тракторы и перекликаются рабочие. А по ночам стройка заходится хриплыми собачьими голосами. Дворняг там целая стая.
Наркоманы из той же безмолвной породы. Зайдут в подъезд, ширнутся по-тихому. На подоконнике посидят, в темное окно посмотрят, зажигалкой что-нибудь выкоптят. И быстренько, по-тараканьи ушебуршатся по своим делам. Бедные люди тоже почти не шумят. Тоскливый стон кодового замка, опасливый топоток по лестнице – с ночной смены - и хлопанье входной двери. Вот и все их звуки.
С двенадцати до часу ночи проезжают машины на гулянку-разборку, «по делам покататься». Звуки больших машин всегда перемешаны с музыкой – шансоном или Киркоровым. Сколько простоят у подъезда, столько и будешь слушать, как завывает седой обшарпанный заяц и чумовая белка Стоцкая.
«Дай мне пять минут»... трель мобилы: «Алле, я в центре», «Ну, че, ты, скоро?» Минут пятнадцать надо потерпеть, пока не спустится его краса. Потом машина уезжает.
С часу до двух мимо дома топают подростки и громко матерятся. Если не собачатся между собой, то поют или пинают пивную бутылку. Летом к этим звукам быстро привыкаешь, учишься не замечать, как не замечаешь шум лифта. В ближайшем парке молодежная дискотека. И никого не колышет, что там периодически кого-то бьют. Физическая активность – тоже досуг.
В половине третьего наступает немая тишина. Лежишь, словно обмотанная душным черным войлоком, пошевелиться нет сил. Никто специально в это время не ходит. До самых петухов, которых в городе все равно нет, можно прислушиваться к шуму воды в трубах, кошачьему мурлыканью, собственному дыханию. Скрипнет на кухне дверца шкафа, хотя скрипеть ей вроде бы не с чего. Пробежит по линолеуму кто-то на мягких лапках. Усмехнувшись хитреньким старушечьим смешком, лакнет из кошачьей плошки. Сколько ни напрягай слух, ничего больше не разберешь. И засыпая, признаешь ночных гостей – безмолвную тень в углу и лунный свет на обоях.
А в половине пятого сквозь дрему услышишь равномерное шарканье метлы: шшурх-шшурх, шшурх-шшурх... Глухонемой дворник, огромный, темный, как Герасим из «Му-му», будет мести асфальт и посматривать на свою мелкую собачонку. А та тявкать на птиц, которым я по утрам выношу пакет зерна или крошек. Пернатые рассаживаются на ветках, предвкушая сытный завтрак часа через три. Завидев кулек с едой, рванут навстречу. Развернутся на лету, чтобы потом, по-куриному, хлопая крыльями бежать за мной по асфальту. И можно засыпать снова, улыбаясь рассвету, ловить у берега цветных рыбок, не заплывая в темные глубины сна. Ведь все это - томное перекурлыкивание, веселое карканье и задорный сорочий стрекот – последние звуки, что дарит ночь, улетая за высотные дома, за широкую реку, за желто-розовый излом горизонта, из которого вытекает на раскаленное небо утренний желток июльского солнца.
17.07.04