1
Вы знаете цвета страха? Его запахи? Его четырнадцать оттенков сосания под ложечкой и семь типов дрожи рук? Есть коллекционеры орхидей, курительных трубок и телефонных карточек. Я собираю страхи. Страх от врачей и учителей, страх от мальчишек во дворе, страх экзамена, плохо выученного урока и езды «зайцем» в автобусе. Страх от книг. Глухие кошмары Достоевского, закутанные в негибкие, как колючая проволока, монологи. Готический ужас Эдгара По с пытками в подвалах и стонами под гулкими сводами каменных галерей. Ощущение «гусиной кожи», производимое пеплом, стучащим в сердце Тиля Уленшпигеля. Деловитые страшилки Чуковского, в которых мохнатые пауки рвут на части больших синеватых мух.
Коллекционирую льдистые колебания моста, по которому идет трамвай, тягостную боль ангины в горле, холодок термометра под мышкой, дрожь леса, шорохи, пляску теней вокруг затухающего костра.
Умеете ли вы различить ощущение, которое охватывает вас при виде одноклассницы, которой смертельно боитесь показать, что в нее влюблены?
Когда вас высмеивает учитель, и вы покорно выслушиваете?
Когда вас унижают «деды»?
Моя коллекция обширна и поучительна. Временами я перекладываю свои воспоминания, ворошу их, любуюсь со всех сторон самыми приметными экземплярами. С годами отложить что-то новое становится все труднее. Лишь для немногих собирательство превращается в пожизненную страсть. У кого из нас нет в ящике письменного стола полузабытого альбома с марками, который вынимают раз в год для того, чтобы вспомнить с чуть горчащей ностальгией детские походы в филателистический магазин? Иногда я думаю о том, что именно это собирание страхов, их ощупывание, разглядывание, желание ощутить на язык, в конце концов и производит иммунитет. Так ослабленный вирус, содержащийся в вакцине, приучает организм сопротивляться настоящему. С каждым повторением когда-то пережитого ужаса тот становится все слабее, затухает, уходит. В конце концов как бы смотришь на свой страх со стороны – теперь он живет отдельно от тебя.
В чем-то подобное привыкание плохо; оно уплощает жизнь. Когда ты, не глядя на дорогу, переходишь улицу, откуда-то из-за пригорка на бешеной скорости вылетают два автомобиля, и сигналя, объезжают тебя с двух сторон – потому что ты вовремя замер на месте. Когда доходишь до поребрика и понимаешь, что было близко, и даже не успел испугаться; и просто констатируешь со спокойным безразличием факт - было близко, но пронесло. Тогда со смутной тоской сознаешь, что нечто уходит. Ушло ...
2
Тетя рассказывала мне, что когда я только-только научился говорить она катала меня в коляске, и я в ужасе кричал ей «Двами руками! Двами руками!». Меня страшило, что она не удержит коляску, и я укачусь куда-то в неизвестность. Она смеялась.
Когда я был маленьким, меня пугало небытие. Я, тогда еще ничего не слышавший о переселении душ , был почти уверен, что буду или когда-то был небольшой птицей вроде воробья. Эта странная вера исчезла, когда я немного подрос. Мир был ужасен. Он наваливался со всех сторон, улюлюкал, давил и хлестал по щекам. Где-то я читал, как к гильотине через враждебную толпу везли узников французской революции – я ощущал себя таким узником – со связанными за спиной руками, выставленным на позорище в телеге. Тогда-то я и начал коллекционировать страхи.
Поначалу воспоминания о пережитых унижениях и муках лишь утверждали меня в моей ничтожности. В перелопачивании этих ужасов была лишь прелесть мазохизма – и она одна. Но даже в таком виде коллекция была полезна – она учила принимать страх как нечто нормальное и неизбежное. В стихотворении одного застойного поэта есть слова о том, что бояться надо лишь собственной трусости. Это - дешевый парадокс, на деле означающий что надо выглядеть ничего не боящимся в глазах других – заметать под ковер, бить морду сомневающимся, прыгать с вышки... Боязнь собственной трусости ничем не лучше любой другой – призывать ее на помощь – значит пытаться побороть Сатану с помощью Люцифера. Именно с исчезновения страха перед трусостью и начинается путь к свободе.
3
Мое освобождение было медленным. Моисей половину человеческой жизни водил евреев, бежавших из Египта, по пустыне – лишь за такой срок можно отучить от рабства. Я склонен полагать, что отучились не все – либо, отучившись от одного, приучились к другому. Мир стоит на страхе – триедином ките старинных картографов. Подданные боятся правителей, правители боятся подданных. Верующие боятся ада, неверующие - того, что верующие правы. Истребите страх – и вы перевернете планету без Архимедова рычага. Я хочу донести эту истину до людей. С утра в подземном переходе я раздаю листовки. На листах бумаги размером с ладонь всего два слова : «Не бойся!». На оборотной стороне – адрес в пригороде. Вечером по нему приходят немногие, иногда –никто, но за годы поток складывается в десятки и сотни. Они несут мне свои ужасы и сомнения, пополняя собрание – боязнь ос и крыс, страх перед матерью, ужас перед мужчиной, хронический ступор в кабинете начальника. Часть из них никогда больше не появляется в моем сарайчике, в котором стоят стол, три стула, буржуйка в углу и потрепанный шкаф. Иные заходят еще и еще. Постепенно образуется что-то вроде общества собирателей страхов с активом, собраниями, и прочими атрибутами. Нас пока еще мало, но мы растем. Все большие движения начинались с ничтожной горстки индивидуумов – Будда и Магомет, Лютер и Маркс – вот знаки сил, кристаллизацию которых можно проследить от пылинки. Еще больше таких движений так и осталось пылью на камнях истории – масоны и иллюминаты, троцкисты, сторонники непрерывной молитвы...
Мне не страшно, что мы останемся ничем - страх неудачи уже давно в моей коллекции.
4
Постепенно я научился различать в утренней толпе тех, кто придет ко мне вечером. На них, словно на любовниках Анакреона, есть еле видимая глазом метка. В их походке, выражении лиц, во всей фигуре. Эту метку бесполезно описывать, она постигается интуитивно – спинным мозгом. Так опытный торговец заранее знает, купит ли у него что-нибудь входящий в лавку посетитель, и сколько с него можно содрать. И альпинист чувствует, где под снегом трещина в леднике.
Столешникова я выделил из толпы сразу. Он шел, глядя куда-то в пространство, болтая длинными руками, в такт не шагам, а какому-то внутреннему диалогу. Я сунул ему в ладонь листовку – он глянул на нее, потом, обернушись, уже оттиснутый вваливавшейся на эскалатор толпой - на меня. Наши взгляды на краткий миг пересеклись.
Он вынырнул из небытия – уже с фамилией и историей – через пару дней. Его страхи были вполне рядовыми – я выслушивал подобное чуть ли не каждый день. Мать с сильной волей, которая его подавляла. Боязнь женщин. Неудачная любовь. Ну, и по мелочи. В общих чертах я объяснил ему технику коллекционирования, он внимательно выслушал. Спросил: «И действительно помогает?». Я сказал: «Помогает. Некоторым. Но не сразу, и не на сто процентов.»
- Мне надо быстро.
- Зачем?
Он промолчал.
- Поспешность хороша только при ловле блох. На этом стуле сидело несколько стахановцев, которым не терпелось выполнить пятилетку в четыре года. Один, пугавшийся высоты, полез с балкона на балкон, и сорвался. Остался инвалидом. Ты что, тоже хочешь?
Он снова не ответил.
5
Потом был тот странный разговор. Столешников пришел, немного приняв - от него пахло спиртным.
- Ты уверен,- спросил он меня – что отсутствие страха – это хорошо? Ведь если нас сотворил Бог, то наши боязни – тоже от Него. Видимо, Он сделал это с какой-то целью. Может быть, чтобы оградить, предостеречь. Так маленького ребенка пугают электрической розеткой, чтобы он в нее не лазил, пока не подрастет и не будет знать как. Мы же все по сути – младенцы, и ничего толком не знаем. Наши хваленые суперкомпьютеры не могут предсказать погоду на понедельник. И какой мудрец скажет, сколько дней накукует тебе кукушка? Избавляя человека от страха, ты претендуешь на то, чтобы отнять данное ему Богом.
- Я не верю в Бога –ответил я. Только в разум. Страх туманит разум, следовательно он – зло. Чем меньше во мне остается страха, тем лучше я себя чувствую.
- Но если убийца не будет бояться правосудия? Если не будет бояться человек, перед которым мигает красным огоньком та самая поганая кнопка на атомной подлодке? Если у них не будет Бога и не будет страха?
- Но Бог тоже обещает верующим бесстрашие.
- Он обещает его с надеждой. И тем, кто уверовал, следовательно, не станет причинять другим зло. Ты же даешь бесстрашие безнадежности – это бесстрашие преступника.
- В мире, где нет Бога, остается только безнадежность. Ее надо не бояться, как и всего остального. Делать, что считаешь нужным, и отвечать за последствия. Это все, что я могу предложить. Если тебе надо что-то иное, это не ко мне. Надеждой, как ты только что упомянул, торгуют в другой лавочке.
- Безнадежность - сказал он задумчиво. А ты уверен, что все могут ее вынести – твою безнадежность?
- Не уверен.
6
На следующий день мне позвонили.
- Звонит психиатр Ведерникова. Вы знакомы со Столешниковым Анатолием Ефимовичем?
- Знаком. С ним что-то случилось?
- Суицидная попытка. Он вчера пришел от вас, и проглотил упаковку снотворного. К счастью, его вырвало. Мать обнаружила его без сознания на полу, в Скорой откачали. О чем вы с ним говорили?
Теперь мне стало понятно, для чего ему нужна была смелость – и срочно.
Я пришел к нему в больницу – Столешников лежал под капельницей, осунувшийся, с красными глазами, но на его лице блуждала смутная улыбка.
- Знаешь, - сказал он. Это было в каком-то роде пари с Богом. Когда меня уже начал одолевать сон я сказал себе – если я выкарабкаюсь – если я только выкарабкаюсь, уверую. И теперь я верю. Принеси мне Евангелие.
Я принес.