«Этот город не такой, как другие, - думал он, идя по улицам, залитым теплым июньским дождем, - и люди в нем необычны, какие-то близкие, родные. Все люди, как люди, а эти – нет-нет, да и улыбнутся, да и спросят, как у тебя дела. Заботятся… А надо ли? Надо ли заботиться о других? И ведь однозначного ответа на этот вопрос, вроде бы, тоже не дашь. Ведь если заботиться о всех, то на себя времени не останется, а если заботиться только о себе...»
—Молодой человек, что с вами, вы идете и разговариваете сами с собой, мне не составить вам компанию? – перед ним стояла девушка божественной красоты с черным зонтиком-тростью в руках, изящно белыми волосами, голубыми глазами и стройными ножками.
—Да, конечно, почему бы и нет!
—А куда вы идете? – спросила она и как-то по особенному широко раскрыла глаза и заглянула ему прямо в душу.
—Я? Да никуда.
—Да, ну тогда пойдемте никуда вместе.
И они пошли по своей дороге из желтого кирпича, а вдали был закат, и было уже все равно: есть ли на свете что-то сильнее любви или нет, и есть ли что-то лучше пломбира в брикете или тоже нет. А может быть нет вообще ничего, даже эти чернила и строки лишь плод моего воображения, разгоряченная фантазия слепого ума, галлюцинация или мираж.
Но он твердо знал, что есть она, та, что идет с ним рядом, с ним… рядом…
1 – июль.2003
*********
Город вновь набирал обороты. Принимали угрожающие размеры неотправленные письма, а их содержание, и до этого не отличавшееся наполненностью, потеряло всякий смысл и связность; случалось то, что должно было случаться, но случалось оно в намного больших размерах и случалось столь гипертрофированно, что основополагающий факт нельзя было разглядеть даже под микроскопом. Люди опять куда-то шли. Шли, не заботясь о том, как(?), и, главное куда(?) они идут. Казалось, каждый знал свою цель и, кроме того, даже свои средства, но они были не теми целями и средствами, которыми следовало бы оперировать и за которые следовало бы ложиться костьми.
А он все еще шел к своей главной цели. Не останавливаясь и не брезгуя никакими средствами, он шел опять в никуда, как шел до этого каждый пророк, каждый воин, охотник и маг. И что самое интересное – ни одним из них он себя не считал и, более того, ставился полной им противоположностью, хотя до ужаса и боли в ушах хотел быть одним из них. И почему-то у других всегда получалось больше, чем у него. Нет, это не комплекс: я – «—», ты – «+», это просто объективная правда.
А страдали ли те самые пророки, маги, охотники, воины от этих мыслей, мучились ли они? Или сразу, почувствовав в себе силу, поднялись на ноги, и пошли, полетели по этому миру, по этому Городу, беспрестанно поглощающему и отдающему жизни.
Вода на кухне опять горька, солнце опять за горизонтом, белокурая девушка опять улетела по своим делам куда-то вдаль, а под ногами опять желтый кирпич, так и норовящий выпрыгнуть из кладки, заставив тебя, собирая его, строить себе самому новую дорогу.
15 – июль.2003
*********
Дождь опять куда-то шел, опять, держась за соломинку, опрокидывался с неба большими каплями крупной воды. Было душно и жутко, немного, но достаточно для того, чтобы весь мир выстроился перед тобой в диагональ, и чтобы все, абсолютно все вещи вдруг разом прыгнули на свои места, брызнув на тебя каплями из-под ног. Этот день опять заходился кашлем, глухим, утробным стоном предвещая о том, что близится конец. Чего? Да, как и прежде, – всего.
Срывались с цепи минуты и, матерясь и дыша неровно, уносились туда, где их никто не ждет. А здесь о них оставались лишь воспоминания, немного грустные и ностальгические.
Он, как и прежде, сидел у своего окна и курил, выпуская дым в свое бледное отражение в вечернем стекле, думая о том, что все, чем бы оно ни было, вдруг разом выстроилось перед ним в диагональ, отдавая честь. Почему так произошло? Fatum? Хотя при чем здесь он? Все подчинилось вдруг ему. Каждая деталь вдруг прорисовалась четче. Но все оставалось на своих местах. И он все так же сидел у этого чертового окна, куря и заходясь кашлем, матерясь и дыша неровно.
16 – июль.2003
*********
Меня часто о нем спрашивают. Я всегда отвечаю что-то несуразное, отнекиваюсь, говорю, что не очень хорошо его знал, не был с ним близок, нечасто видел. Но до меня добираются, терзают, расспрашивают: кто он? Откуда? Они ведь ничего о нем не знают, не знают, так же как и я.
Мне лишь известно, что он – мой земляк. Мы встречались пару раз на каких-то собраниях, о чем-то говорили. Бред, конечно, но с ним действительно приято разговаривать: голос мягкий, гипнотизирующий, ненавязчивый. И глаза добрые-добрые, и сам весь добрый и мягкий. Рассказывают, однако, что нет того, что может его остановить, если он действительно захочет или не захочет. Нет, он не упрямый, он просто такой.
В то время, как другие о чем-то поют, чем-то занимаются, что-то предпринимают, он сидит и пишет всякий бред, не подкрепляя его истиной. В нем, этом бреде, не угадывается никакой логической связи, но этот бред все равно нравится. Так он утешал себя в эту сороковую минуту, шестого чеса, дня шесть, месяца восемь, года S, двадцатого столетия нашей эры.
6 – август.2003
*********
В небе что-то просверкало, погремело, помутнело, но дождь лить не стал, а туча, покуксившись, развеялась, растянулась и исчезла, открыв небо и яркое, желто-красно-пятнистое, негативное солнце.
Он стоял под этим солнцем и позволял всем звукам, которые до него доносились отовсюду, стать своими мыслями, и, не захватывая слишком, легко ласкать разум и чувства.
Медленно поднимаясь откуда-то изнутри, возник вопрос: что же делать с поехавшим шифером? Сменить кодировку? Или переключиться в NTSC? And we’ll be able to fly!
24-август.2003
*********
Над городом опять склонялась мрачная тишь, она глядела искоса на почерневшие дома и зевала, открывая широко свой беззубый рот и выдыхая свежий и очень чистый ветер в лицо всем тем заботам, что, как и она, весели над городом.
Чертоги гор, обрамлявших это пристанище душ, темнели, с секундами теряя свои рамки и образы. Река текла все так же медленно и размеренно, вдаль, туда, где ничего уже не будет, да и не было никогда.
Но в этот раз в городе все было не так как прежде, абсолютно не так. Теперь сердце города светилось ярким огнем и грело, местами прожигая тело до самой души. Теперь в сердце города появилось что-то согревающее всех и всем нужное. Что же это было?
Ветер теплел, а дождь все не переставал шуметь каплями по карнизам, стучать по козырькам крыш и радовать глаз подтеками отраженного света.
Он шел по пустому утреннему воскресному парку, в сумке его мерно плескались в банке прошлогодние соленые огурцы, а под ногами шуршала желтизна опавших листьев. Все менялось, неузнаваемо преобразовывалось, не переставая напоминать о себе. Лето кончалось, наступала осень. Тихая и скромная девушка в желтом платье из опавших листьев. Она накидывает пелену на разум и не дает воли, не отпускает, всегда держит при себе.
22-ноябрь.2003
*********
Если два года подряд заклеивать себе глаза пластырем, не видя того, что творится прямо перед твоим носом, и не понимая, что, собственно, с тобой происходит, то можно, и это будет совершенно естественно, просто ослепнуть, потеряв свою жизненную зоркость, оставив её под пластырем, под темнотой кожаных забрал – век. Да, неоспорим факт, перстом указующим выцарапывающий на глиняных дощечках твои заповеди. Свобода – вот главная ценность. Так думаешь, представляешь, даже, кажется, начинаешь понимать, но в самом начале этого понимания пластырь залепляет веки. Ты мечешься, пытаешься вырвать с ресницами свои замки, но все напрасно: их невозможно просто так снять. Нужен тот, кто придет с бутылочкой ацетона и ватой и смоет с твоих век клей и грязь. Да будет больно, сначала от ацетона, потом от слепящего света, но это та необходимая процедура, без которой ничего и никогда и ни у кого не получается! Таким человеком буду для тебя я!
А где-то там, далеко, звучит музыка. И теперь ты можешь ее слышать, а главное, видеть, как под нее танцуют, и тоже танцевать…
ТАНЦУЙПОКАИГРАЕТМУЗЫКА
*********
Девушка, закутанная в большую шаль, шла по заснеженной улице. Не оборачиваясь. Почти не дыша и не смотря по сторонам. Она шла быстрыми шагами к мосту, на котором свирепствовал ветер. Могучий и сильный, он желал, чтобы весь мир был его. Чтобы всё находилось в его личном подчинении, преклонялось перед ним, обожествляло его. Но лишь на недолгое время мир был полностью его. На ночь. Но на всю ночь.
Девушка прошла на середину моста, взобралась на перила и посмотрела вниз – дух её захватило, дыхание сбилось, а в голове помутнело.
Спустившись со своих высот, ветер подлетел к девушке, чтобы рассмотреть ту храбрую, которая решилась выйти в город в его время. Он дунул…
На мгновение всё замерло, затихло и умолкло: остановились все часы, перестала капать из крана вода, а последняя капля замерла в воздухе.
Девушка первая вышла из этого мгновенного оцепенения. И её падение… Оно поставило последнюю точку. Она взмахнула руками и, балансируя в воздухе, вместе с последней каплей устремилась вниз…
Капля ударилась о покрытую ржавчиной старую раковину и брызги от неё разлетелись во все стороны… Как только капля коснулась своего нулевого уровня, проснулся город: люди, часы, люди-часы – и продолжил свою повседневную жизнь с разумным трудом, деньгами, взаимоотношениями. Но всё было как-то фальшиво и ненатурально. Как бы исподволь. Деньги выпадали из рук, труд не радовал, а взаимоотношения разладились.
Это была страшная ночь. Казалось, что некая высшая сила хочет разрушить все в одночасье.
Дул страшный ветер. За всю мою жизнь ещё не было такого ветра. Он выл, свирепо снося огромные шапки снега с крыш. Он метался по пустынным улицам, качая электропровода и завывая в водостоках. Он бесился, он рвался в закрытые створки окон, норовя разбить их в каждую секунду. Он стучал огромными кулачищами в стекла. Он негодовал, он был зол на всех, на весь мир, он был зол на Бога, он был зол на себя…
23-февраль.2004
*********
А как же красиво все начиналось!
В понедельник, 4-го числа, я зашел в магазин, купить чипсов и кофе растворимого; и там встретил её… Наверное, полагается сказать, что во мне что-то оборвалось. Нет, всё было гораздо прозаичнее. Фенилэтиденамин, дигидроэпиандростерон, окситоцин, наконец, но ничего не обрывалось, это точно. Не прыгала, как говорится, крышка чайника…
Все в ней, безусловно, было на высоте. Кроме внешнего еще и внутреннее, наверное: она была слишком мимолетна и тороплива для того, чтобы я смог заметить и различить сквозь шелка, ажур и бисер ее внутренний мир. Но я наслаждался оболочкой… Наслаждался довольно долго, секунд 15. Не как обычно. Мой взгляд словно приклеился к ней и уже не хотел отлипать: но она повернулась, и продолжать дальнейшее «поедание» было бы уже неприлично. Я уставился невидящим взглядом в витрину с водкой, забыл о цели своего визита в этот магазин.
Еще 20 секунд и она уйдет, оставив непередаваемый запах духов, а я куплю бутылку водки и пачку жвачки, выйду и сяду на ступеньки магазина, не в силах закрыть глаза, стараясь сохранить на роговице отпечаток этого чуда. И вроде бы даже, что такого? Ведь я точно так же смотрел на девушек своего и старшего возраста, и ничего не происходило. Она вышла и пропала. И только минут через 15, выйдя из оцепенения, я заметил, что остановились мои часы; передо мной лоб в лоб столкнулись 2 машины; утих ветер и замолчало солнце, а из магазина вышел его директор, сел рядом и закурил…
3-май.2004
*********
Обрываясь на бесконечности, одна за другой текли минуты, ни на признак не отличавшиеся друг от друга. Просто минуты, который кто-то прожигал своей сигаретой, сдувал пылинками, стряхивал перхотью. Это были такие минуты, в которые не хотелось ничего. Просто сидеть и смотреть на свою старую фотографию в рамочке на стене. Где все улыбались, радовались жизни, ни о чем не задумывались. Ни о прошлом, ни о будущем, только о вспышке в глазах. Как ничтожно и медленно проходили, проползали эти старые, трясущиеся минуты, брюзжащие по пустякам, нервничавшие. Часы, те вообще никуда не были годны. Сопливые и безвольные, почему-то все время плачущие, обижавшиеся на кого-то, хмурые и облезшие. Часы, казавшиеся маленькими точками на носу, родинками на плече, имевшие один большой недостаток – из них составлялись дни.
Просыпаясь утром каждой вечности, она с улыбкой вскакивала и подбегала к окну, смотрела широко раскрытыми глазами на оранжевое-за-облаками зимнее солнце и тихим улыбчивым «здравствуй!» приветствовала могучее светило. «Здравствуй, здравствуй!» ЗДРАВСТВУЙ. Потом она быстренько выбегала из своей комнаты, просто летя, одевалась, и выбегала на улицу с лучезарной улыбкой, смеясь и часто дыша. Как же горели её светлые глаза в ясном, утреннем, морозном воздухе! Она бежала вниз по асфальту, лишь чуть-чуть припорошенному снегом, к реке и, выбегая на тонкий лед, шептала: «Привет, привет!» Её русые кудри развевались на ветру, легенькая курточка леденела на морозе. А её секунды… Её секунды были словно маленькие искорки: они летели, точно эльфы, унося с собой минуты, часы, дни и даже годы.
8-март.2004
*********
«Я должен пройти через эту дверь», – возникло у него в голове, когда за спиной его осталась вся прошлая жизнь: стремления, чаяния, тревоги – всё отошло на последний план. Перед ним была только одна единственная дверь, перед которой он остановился в нерешительности. Без оглядки не мог он сделать это, не мог просто пройти в эту дверь так, как проходили многие другие, до него.
Он был где-то вне времени и пространства, вне каких-либо отношений, взаимодействий, физических законов. Его окружал мягкий матовый свет. Он был один. Ничто не тревожило его сознание, не беспокоило его. Его мысли летали беспорядочно.
И родились в голове его такие мысли:
«Если существует предыдущая жизнь, и я о ней ничего не помню, то существует и следующая жизнь, в коей я не буду помнить о нынешней. Так?»
«Тогда почему я помню эту жизнь. И как это вообще можно – забыть жизнь?»
«Если я не буду помнить эту жизнь, то какой тогда смысл её жить?»
«Если я не буду помнить эту жизнь, то так же я не буду помнить и следующую и последующую. Тогда ничто не имеет смысла, как в этой, так и в последующих жизнях»
«Тогда вся чреда воплощений подводится под одну огромную черту: «ничто»»
«Тогда какой же смысл в этом ничто?»
«Смысл этого «ничто» в том, что оно есть «всё»»
«Кем же установлено так, чтобы это продолжалось бесконечно долго?»
«Кто же затеял эту злую пьесу?»
«Кто управляет нами, как своими рабами?»
«Кто ты, о, «ничто», о, «всё»?»
«Назовись!» – прокричал он в этот свет.
Перед ним медленно открылась дверь, за ней не было ничего, кроме белого света.
И понял он, что нет никого, кто бы смог передать то, что испытал он, войдя в эту дверь.
И понял он, что не дано познать человеку главную тайну всей жизни – смерть.
Слишком мелок человек для того, чтобы проникать в тайны мироздания.
И исчез он…
1-июнь.2004
*********