В те баснословные года я служил в отеле «Шерри – Недерлэнд» в Нью-Йорке. Работа мне нравилась, не пыльная, тем более у нас иногда селились знаменитости, на которых можно было бесплатно поглазеть.
В этот раз у нас должен был остановиться мистер Хемингуэй с женой. Личность, говорят, очень популярная, хотя я, признаюсь, не читал ни одного его романа. Некогда!
Одет он был, прямо скажем, странновато. Не очень свежая клетчатая рубаха, а сверху – твидовый пиджак, почему-то тесно обтягивающий спину. Рукава же были коротковатыми.
К себе он прижимал старый потрепанный портфель, облепленный яркими ярлыками отелей всех континентов. При этом у него была неровно подстриженная шкиперская бородка. А похож он был на заслуженного циркового медведя, которого вот-вот отправят на пенсию.
Я отнес чемоданы в номер. А спустя какое-то время они заказали икру и шампанское. Сказали, что к ним пожалует гостья.
Господибожемой! Что за умопомрачительная женщина к ним явилась! Я стоял внизу, у парадной лестницы. И этот бриллиантовый вымах ее ноги у меня до сих пор перед глазами!
То была известная актриса Марлен Дитрих. Я сразу смекнул, куда она следует – к этому чудаковатому «медведю», мистеру Хемингуэю.
Так и получилось. Меня позвали разливать шампанское. Когда я вошел, актриса снимала норковое манто, а Хемингуэй одобрительно хмыкал.
Дитрих элегантно и чуть устало опустилась в мягкое низкое кресло, а папа Хем (так она его называла) придвинул неподалеку стоявший стул и сел рядом.
– Ты в феерической форме, Капуста! – бросил «медведь» и залпом осушил бокал.
Мне показалось, что я ослышался. «Капуста»! Почему-то именно так он называл женщину, которая вызывала во мне самые райские чувства. Еще одна чудаковатая деталь!
– Папа, – произнесла томно Дитрих, беря бутерброд с рисинками черной икры. – Ты бесподобен! С тобой я не меняюсь, хотя недавно стала бабушкой. Это обязывает меня вести себя совершенно иначе!
– Все во имя детей! – Хемингуэй опять осушил бокал.
Серебряные ручки Марлен ловко соорудили бутерброд для этого бирюка.
– Ешь! – сказала она с неизъяснимой нежностью.
Миссис Хемингуэй, безмолвно наблюдавшая всю эту сцену, по-моему ни капельки не ревновала. Это меня несколько озадачило, но… Бог их разберет, – этих знаменитостей!
Хемингуэй опять налил в хрустальный бокал Марлен солнечного вина.
– Благодарю, Папа! – она отхлебнула немного.
– Как поживаешь, дочка? – Хем несколько отуманенно откинулся на спинку стула.
– Живу-то я по-прежнему в этой роскошной «Плазе», – вздохнула актриса, – только большую часть времени провожу с внуком – на Третьей авеню. Я нянька, Папа! Колоссальная нянька! Как только дети уходят из дома – я тут же вооружаюсь тряпкой, вытираю пыль, подметаю. Не могу выносить грязь и беспорядок! Почти заболеваю! Я, как настоящий индеец, заползаю на животе во все углы с полотенцем из «Плазы». Поздно ночью, когда они возвращаются домой, собираю узел грязных детских вещей и сажусь в такси. Умора, но шофер принимает меня за бедную прачку и весьма сочувствует!
– За это стоит выпить! – произнес «медведь», – ведь ты на всех рингах чемпион!
– Но самое смешное, Папа, что я выхожу за квартал от своего отеля! Не могу же я с грязным бельем подкатить к «Плазе»!
Хемингуэй наклонился и поцеловал Дитрих в щеку.
Тут, на самом интересном месте, я вынужден оборвать свой рассказ. У них к этому времени кончилось шампанское, а за новыми бутылками они не послали.
Через час-другой ослепительная Дитрих покинула нашу гостиницу. В руках у нее была большая желтая сумка. «Уж не грязное ли полотенце из «Плазы» покоится там?» – мелькнула у меня крамольная мысль. Но я ее отогнал, оставив лишь фантастическое видение.
30 июля – 4 августа 2004