Все было, как и рассказывали. Сначала дорога без начала…
Идешь по осеннему лесу, гладишь пинками листву и вдыхаешь гниющую свежесть летаргической прелюдии. И вот они - две липовые рогатины. А между ними, прямо из под листвы резиновым ковром - черный асфальтовый ламинат и прямо-прямо до портала. Деревья, как будто не вырублены по краям, а отошли в сторонку, пропуская непробиваемый асфальтоукладчик. Боязливо так игнорируя.
Дверь… Глубоко врезанная в мякоть холма. Добротная-такая, дубовая, как-будто только из магазина, до жуткости контрастируя с окружающей естественностью происхождения. Да и сам холм какой-то странный, как бородавка на хвоекоже. Кажется, дотронься рукой без перчатки, и услышишь – дышит.
- Ну, ЧО, кто первый?
Когда Алька говорит что-то серьезное, складывается впечатление, что он издевается. Есть люди, которым не идет быть не «крутыми». Или молчаливыми. Как будто мир отравился денатуратом и «гонит».
Молчание противно-сладкая нирвана. Как задержанный пук, и неудобно и… неудобно.
- Ладно, наливай. Чо тянуть. - Дымчатый, как всегда не только знает что говорить, но и говорит.
Все вздохнув, потянулись в сумку за пластиком. Традиционное разливание в оранжировке безразговория, странно музыкально. Все смотрят на Дымка, а видят меня. Он привычно взлохматил лоб и…
- Короче, тостов не будет. Я, Виткин, скажу то, что, наверное, хочешь услышать. Мы щас допиваем и расходимся. И Ты тоже. Никто тебя, там, не осудит, не упрекнет. Просто не будут разговаривать. Долго. А потом… Потом, будет потом. В общем ниче ты не обязан. Неприятно конечно…
- Да ЛАДНО, «НЕПРИЯТНО!». Он же опять кайфует. Как всегда…
- Алик!- Римка , как всегда - Мама.
- Чево?
- Ничего…
У всего есть своя миссия. У налитой рюмки (пластаканчика) – быть выпитой. Когда миссия затягивается – она киснет. Уфф, холодно…
- …Да, вот только пить ты и научился. Ладно я молчу… – опрокидывать вслед за кем-то «некоторым» тоже не идет.
- Я тебя не оправдываю, но, по моему, - Римыч говорит от себя, а ощущение, что от всех:
- Дымкин прав. Быть виноватым твое амплуа. Не привыкать, вобщем. Выдержишь. Но повторяю, я тебя не оправдываю и мне лично, Ты как Человек уже давно неинтересен. Надоело.
- Да всем надоело. – Лукойе без зонтика как голый ежик – И самое главное, что это повторяется, когда одеяла уже нет,, а он все тянет и тянет. Как будто третий в постели. Не просто противно, а уже сил нет, что-то чувствовать к луже. Мокро и скользко, уже и…
Не знаю, такой ДУРОЙ себя чувствуешь. Санитар, скажи что-нибудь1
- Не буду я ничего говорить. - Санни, как спящий слон - пугает тем, что не пугает. Привычное, к которому не привыкнуть.
Мариинский, хочет сказать, но… поправила очки, которых не носит.
Дымский, обращаясь ко всем, но отражаясь к тезке:
- Мало. Еще?
Услышавший не слышит. Только цыкает.
Мариинка все-таки роняет:
- Пошли домой.- и паузу через – Тогда наливайте.
Секундное перемирие. Святое. Опять музыка.
Дымок в квадратенаконец-то:
- Вы все знаете, что я (ну и пусть:) пре-едатель. И я – не «не долго» разговаривать. Он паразит конечно, мазохист и «одеяльщик». Но мы с ним друг друга верхом катали. На берегу, в Евпатории, помните? - Все усмехаются-помнят. – А друзья только до 25, потом случайные… Так что, Дымкин не сверли…
- Много. Еще?
Оле-Лукойе краснеет, что случилось быть последней. А может еще из за чего…
- Самое итересное. Что все это время он убеждал нас в какой-то своей миссии, мы не верили, но не отрицали, стараясь быть по детски-идиотски честными и опять-таки подсевшие на иглу познания – покупались. А тут, когда эта миссия все-таки случилась и все мы знаем (и он в первую), что это она и есть, он, хений непризнанный заставляет нас, опять решать за него, о чем мы понятия не име…
- Л А Д Н О, Я П О Ш Е Л !
- Подожди…
- Стой, дурак!..
- Ребят! Скажите ему…
- Брось…
- Тут еще осталось…
- Виткин, не вЫпендривайся!..
- Ну…
- Парни он и вправду…
- Хватит!..
- ...Я ПОШЕЛ!