Ничто не предвещало катастрофы.
Ничто вообще ничего не предвещало – это бесполезное вселенское «ничто».
И *** бы с ним…
Катастрофу предвещали сгустившиеся тучи миазмов взаимной вражды. Глобус катился в пропасть. Цивилизация катилась к черту. Поэт Бесхомный спивался и катился по наклонной. Каковой факт, с честностью ученого Пирогова, помирающего на операционном столе, фиксировал рифмой: «Бесхомный – по наклонной».
В третьем подъезде котилась Мурка. Один – серенький, другой – рыженький, третий – дохленький. Трудные роды: Мурка нервничала и тужилась. Животные – всегда чувствуют приближение большой беды.
Миазмы, окончательно уплотнившись над городом, сочились ипритом. Вода в Яузе потекла вверх. Поднялась и домкратом вздыбила, порвала пешеходные мосты на питерский манер. Яуза возомнила себя Невой: она всегда так мечтала…
Стрелки часов моментально эрегировались к полуночи – и замерли, покрыв одна другую, как ебутся порой стрекозы. Благоуханной летней порой.
Иприт проникал в легкие. Яд проникал в сознание. Вася Фомкин проникал в квартиру профессора Ибандевича с целью совершить кражу личного имущества и наличных средств.
Люди не замечали: это был особый иприт, без цвета и запаха. От него люди веселятся, прутся ипритом - и притом ощущают легкий-легкий дискомфорт в области седалищного нерва.
Профессор Ибандевич постанывал, лежа животом на кушетке. В гостях. Он проклинал водку и геморрой. Он не ведал истинной причины дискомфорта в области седалищного нерва.
Вася Фомкин постанывал, лежа на полу, приплющенный правоохранительным сапогом автоматчика вневедомственной охраны. Сигнализация сработала четко, дежурный сработал четко, экипаж сработал четко. Вася облажался. Закон торжествовал на Васиной излупцованной спине.
Мурка мурчала, лежа на тряпочках и лижа котяток: рыженького и серенького. Дохленького отдали учителю биологии, баловавшемуся таксидермией.
Верхний Парень тоже баловался таксидермией: иприт состоял из токсинов дерьмового свойства. Люди вдыхали его и обретали пустоту внутри. Они становились невесомыми и малосодержательными, как воздушные шарики. Они забывали свою культуру, они забивали истоки знания, они заебывали своей забывчивостью.
Поэт Бесхомный, снова напившись, силился разобраться в своем внутреннем мире. Он мучительно соображал, хочется ли ему подрочить. Решил сублимироваться в творчество. Но не смог сыскать удачной рифмы к слову «подрочить». Потому что «строчить» - уже было.
В Большом Театре давали «Цивильского сирюльника». Учитель биологии, таксидермист-аматер, давал детям домашнее задание. Юля Шевцова давала Коле Стоеву. Они прогуляли биологию, они занимались анатомией человека на квартире, где Мурка вылизывала серенького и рыженького. Кому давала Мурка два месяца назад – осталось ее маленьким кошачьим секретом.
«Finita!» - скорбно воскликнул философ, созерцавший из окна буйство стихии. «****ец мне!» - мысленно воскликнул Вася Фомкин, созерцавший профессорский ковролин. «Кончаю!» - восторженно воскликнул Коля Стоев, созерцая сладострастную пелену похоти перед глазами.
Бурные воды ярящейся Яузы ринулись на Лосиный остров. Вася Фомкин, улучив момент, ринулся к окну. Юная сперма Коли Стоева ринулась в Юлю Шевцову, брусиловски прорвав презерватив, купленный в магазине «Ветеран».
Вася Фомкин летел вниз, заглядывая в окна и прикидывая, какие бы квартиры почистить, когда он станет бесплотным призраком.
Юля Шевцова ощутила наполненность внутри. Она глянула на Мурку и улыбнулась, выражая женскую солидарность.
Так, на фоне нависшего над миром Армагеддона, была рождена новая жизнь: серенький, рыженький и Денис Николаевич Стоев.