Первое Не-пришествие.
рассказ-миф
(не все совпадения и созвучия являются случайными)
788 год от основания Рума. Иверея. Город Ерусалимария. Вторая пятница месяца ниссан. Четыре часа после смены городской стражи.
Проконсул Ивереи Лукреций Варон Пилат страдал от жары. Солнце раскалило камни дворца претория так, что падающий с небес птичий помет, с шипением испарялся без следов. Раб-нубиец за его спиной, пытался разогнать опахалом густой, тягучий воздух. Лукреций, с трудом, вдыхал его. Посвистывало лёгкое, в своё время, пробитое стрелой вандала. Но врач, грек Эвклид, уверил, что здешний климат весьма полезен для последствий подобного ранения. Климат возможно – да. Но страна! Но люди! Но этот огромный город, походящий на человекомуравейник, с претензией на величие. Его обитатели – злобны, тупы, и жестоки. А главное фанатичны. О, как они преданы своему Богу! Проконсул не имел ничего против Богов ивереев. Так же точно, как против богов сирийских и египетских. Но! Молясь им, поданные не должны забывать Бога единого, для всех живущих на просторах Империи, повелителя Рума, кесаря Кая Флавия. Да святится его имя в веках! Да длятся его годы бесконечно! Да снизойдёт на нас благодать его …
Лукреций взял плод из серебреной вазы. Осмотрел его тщательно. Надкусил. Тёплый, медовый сок груши смочил пересохшую глотку, но жажду не утолил. Лукреций сделал знак кистью. Раб-нубиец удалился медленно и не слышно. Встав с ложа, проконсул налил в кратер холодной родниковой воды, разбавив на треть тем самым, прозрачное рубиновое вино с острова Хиос. Небрежно кинул туда несколько лепестков роз. Могучей рукой, привыкшей сжимать рукоять меча, выжал гранат. Пил долго. Жадно пытаясь, заглушить бушевавшее внутри пламя.
Ему не так давно исполнилось 34 года. Золотой возраст для патрикия. В эти годы македонец Филипп уже покорил пол мира. А его сын Александр дошёл до пределов Ойкумены, Великой Жёлтой реки. Цезарь стал императором. Гамилькар Барка стоял под стенами Рума. Фламиний взял Карфаген. Непобедимый Гай Фламиний – его Лукреция предок, правда, по материнской линии.
Но не всем быть императорами. Но ведь и он, Лукреций Варон Пилат, заслужил овацию и титул победителя вандалов. Именно он, вместе с молодым легатом Траяном, спасли имперские легионы в побоище с даками в устье Борисфена. Мудрый, старый кесарь Август, тогда молвил: «Иногда уйти от поражения, деяние более великое, чем одержать победу». Да. Гамилькар Барка одержал немало триумфов над легионами Рума – но не ушёл от поражения. Август отдал под управления Пилата цветущую Иберию (в которой, правда, ещё было необходимо усмирить диких готов). Два года Пилат был проконсулом Иберии. И уже более года здесь – в Ивереи. Он так и не понял – что это? Ссылка? Опала? Доверие? Новый кесарь Флавий был непредсказуем. В Иберии было проще. Разгромленные легионами Пилата готы, признали силу Рума. Они отреклись от своих богов, которые не помогли им одолеть железные когорты завоевателей. Они смирились. Вандалы, лесные бродяги, были разбиты вдребезги, и ушли на север. В ни проходимые леса Дойчландии, туда, куда (пока) не простёрлась ещё грозная длань Рума. Они остались верны своим богам, но у них нет своей земли.
Не то здесь. Город Ерусалимария пылен, грязен и вонюч. Он выжжен солнцем. Пищу, его жители готовят на сушёном навозе овец, которых употребляют для прокорма. В городе нет нормальной канализации. Сточные канавы излучают зловоние, которое при малейшем порыве ветра, просачивается даже сюда, во дворец Претория. Но где он, ветер? Страна выжжена пекучим солнцем. Пастухи на раскаленных как сковорода плато, выпасают стада баранов и свиней. Каждый третий из них, бредит именами своих великих рэксов Дэвида, и … как его там, Салмана. Они никак не могут забыть о своём великом (с их точки зрения) прошлом. Они упрямо, с фанатизмом, придерживаются своих диких законов, которые три тысячи лет назад дал им пророк Муса. Он их, яко бы получил непосредственно из рук Бога. Бог иверев! Единственное достойное величия создание этого народца – храм! Храм их Богу. Сколько сокровищ в нём! Не считано. Эта земля, как магнит притягивает завоевателей всех времён и народов. Фараоны! Ассирийские владыки! Шах-ин-шах фарсов. Македонцы и сирийцы. И вот теперь Великий Рум. Десятки народов стали тенью. Где империя Саламансара? Где безмерная держава фарса Дариавуша? Где великое государство македонца Филиппа, создателя непобедимых фаланг? … Непобедимых до тех пор, пока не столкнулись лоб в лоб, с могуществом «железных» Румийских легионов. И лишь только ивереи, как коршун когтями в горлицу, вцепились в эту землю, которую они называют обетованной, и данной Богом. Они подчинялись всем завоевателям, платили непомерные налоги, отдавали своих жён в гаремы, а детей на убой – и всё это до того момента, пока не трогали их Бога. Его Храм. Внук Александра Кровавого, Антиох Филадельф, попытался завладеть их Храмом. Но фаланги, от которых бежали победители Красса парфяне, оказались бессильны против ивеерев, сжигаемых огнём фанатизма …
Размышления. Воспоминания. Сопоставления. Всё это утомило мозг Проконсула. Он налил в кратер вина. На этот раз разбавлять не стал. Но и допить не успел. Вошёл тот, кто единственный мог входить сюда без доклада и приглашения. Начальник стражи Претория, квестор Публий Вариний Руф. Даже в эту жару он не снимал бронзовый панцирь, и не оставлял оружия при входе в покои Претория. Квестор был из немногих, кто считался другом Лукреция Пилата. Проконсул был обязан ему жизнью и честью. Во время самого начала битвы с даками, Лукреций с одной когортой щитоносцев, попал в хитрую засаду, устроенную варварами. Дисциплинированные щитоносцы построились в каре, в центре которого находился проконсул, со значком легиона – «золотым орлом». Даки, своими кривыми мечами, методично вырубали одного румийца за другим, щедро платя за каждую жизнь легионера, две свои. Квестор (тогда ещё декан), прикрыл щитом оглушённого ударом булавы, проконсула, и вырвал из рук дакийца «орла». А потом четверть часа, практически в одиночку, яростно отбивался от дюжины даков. Вскоре подошла подмога …
Публий, в знак приветствия, ударил себя кулаком в грудь,
— Приветствую тебя, Проконсул!
— И я рад видеть тебя … о чём ты пришёл сообщить? Не желаешь ли вина?
— Благодарю, Проконсул. Я по делу.
— Какие дела? Славный Публий! В Ералисамарии праздник. Проклятые ивереи отмечают очередную годовщину своего возвращения из Египта. О! Если бы их пророк Муса, тогда заблудился, то насколько бы у нашей империи было бы меньше проблем! Они до сей поры бы шастали бы по Синайской пустыне, не мешались бы под ногами Великих держав. Так бы и ходили по кругу.
— Ты прав. Но они не понимают сути окружающей действительности. Этот народ живёт в прошлом. Но они опасны, эти ивереи … дело же заключается вот в чём. Тебя желает видеть один местный абориген по очень важному вопросу.
— А не соизволил ли он, сообщить тебе суть дела? И кто он такой?
— В том то всё и дело. Я сам запутался. Он называет себя Иса ибн Юсуф из Назарета.
— Постой-постой. Но ведь этого самого Ису мы осудили вчера за … Конечно, я не совсем уверен, что обвинения меджелиса верны – но они сами того захотели. Он что? Сбежал? А теперь решил сдаться? Поразительно! Нет. Я не понимаю, и, пожалуй, никогда не пойму этих людей.
— Это не так, Проконсул.
— А как?
— Этот самый Иса, утверждает, что по ошибке был осуждён невиновный. И хочет исправить ошибку, пока не поздно.
— Вообще-то мне глубоко плевать, кого завтра прибьют к столбу. Одним сумасшедшим иверем больше … одним меньше … и всё же, рекомендую чашу вина.
— Благодарю проконсул.
— В принципе … можно приказать и второго этого … Ису распять. Ибо мне кажется он явился не за справедливостью, и не за смертью даже – а за славой. Его обуяла гордыня. Это опасное состояние. Гвозди лечат от него.
— Проконсул! Ты здесь стоишь на страже законов Великого Рума. Ты должен разобраться.
— Ах, мой милый Публий! Ты как всегда прямолинеен. Старый рубака! Испанским мечем, ты владеешь лучше, чем языком. Ну, какой ещё Проконсул, вытерпит, что бы его подчинённый упрекал наместника в пренебрежении законам?
— Я твой слуга, Проконсул. Я твой друг. Но я сын Рума. Каждой каплей крови своей.
— О, Публий, я так же не чужд патриотизма. И, конечно же, я встречусь с этим иверем. Во-первых, будет соблюдён закон. Верно. Наказан должен быть лишь виноватый. Точнее сказать, наказан должен быть каждый – но лишь за свою вину. Как это там, пусть рухнет Рум, но закон пусть стоит. Желаю моему мужскому достоинству, стоять так же твёрдо и незыблемо, как и законы империи. Во-вторых. Предстоящее развлечение, надеюсь, внесёт разнообразие в нашу скучную жизнь. Ибо разбирательство в сути причин человеческих поступков, есть удовольствие, сравнимое разве что, с играми фракийских гладиаторов, или состязанием колесниц. Я помню этого Ису. Этот иверей, по крайней мере, самый безобидный из этих фанатиков. Мне даже немного жаль его. Ха! Представь себе человека, румийца, пославшего на смерть пять когорт отборных ипапистов, и испытывающего подобие жалости к грязному иверею. Нонсенс! Но бывает и так.
Конечно же, Публий помнил это дело. Он сам, лично, командовал этими когортами. Для того, что бы прикрыть отступление двух потрёпанных и расстроенных легионов, во время побоища в устье Борисфена – нужна была жертва. И тогда Пилат, не задумываясь, послал человека, час назад спасшему ему жизнь - на верную смерть. Пилат являлся истинным румийцем. Истинным патрикием. Истинным генералом. Публий был лучшим. И идя на смерть, был признателен Пилату, за то, что признан таковым.
… Он чудом остался жив. Два часа 900 легионеров сдерживали натиск, опьянённых близкой победой, преторианцев рекса Децебала. Публий уцелел, лишь благодаря тому, что храбрый командир конницы Траян, сумел собрать своих обращённых в бегство всадников и ударить на Децебала. Кровожадные дакийцы были отброшены. И пяти когорт остались лишь Публий, и трое храбрецов.
- Ну что ж … Вели позвать этого очередного Ису, э-э, проклятые варварские имена, ибн Юсуфа.
Иса ибн Юсуф имел рост выше среднего. Почти пять локтей. На нём была одета обычная, просторная одежда ивереев. На плечах дорогая плащаница. Длинные до плеч волосы, вьются на концах. Он был сух, но не худ. Редкие усы подчеркивали сочность, пухлых блестящих губ. Жидкая бородёнка окаймляет удлинённый подбородок. Лоб кругл. Кожа на нем блестит. Он был огромен и гладок. Создавалось впечатление, что Иса начал лысеть. И глаза. Бездонные, как вода в весенней горной речке. Вглядываясь в них, Пилат спросил,
— На латыни говоришь?
— Я говорю.
— Ну, так слушаем тебя. Кстати, по вашим варварским обычаям, повелителя страны приветствуют коленопреклоненно. Я бы не возражал, что бы ты отдал дань традиции. Хм. Не хочешь. Будем считать, что твой отказ от соблюдения восточного ритуала, есть благорасположение, подобным образом высказанное, к обычаям румийским. Итак, если Публий правильно изложил суть дела, то ты утверждаешь, что «рекс Иверееи», которого сейчас бичуют в тюрьме – есть самозванец. Уж не хочешь ли ты сказать, что законы Рума не справедливы?
— Законы, придуманные людьми – не совершенны.
— Вот даже как? И какие же законы ты считаешь достойными, что бы по ним мог существовать, даже такой феномен как ты?
— Божьи законы. В царстве Божьем.
— А-а! Тогда так. Я не знаю, правду ты говоришь или нет. Да! Не уверен. Виновен или нет, ток кто был осуждён к распятию. По вашему закону. Он ведь дан Богом Мусе?
— В божьих законах не сказано, что кого-то нужно распинать.
— Не сметь меня перебивать … хорошо … Так вот, что бы избежать ошибки, оставляя преступника безнаказанным – я велю распять обоих. Как тебе?
— Это не есть справедливо.
— Что есть справедливость? Что? Ты ведь присутствовал на суде? Я не знаю, почему ваши имамы, так ненавидят того, кто носит имя Иса ибн Юсуф. Возможно в своих проповедях, он затрагивает какие-то постулаты вашей веры. Но Руму, чем представителем я являюсь, на это глубоко плевать. Я ведь даже пытался помочь ему. Я не хотел его смерти. Но скажи мне, разве распять одного невиновного, вместо другого – есть справедливо? И если приговорённый Иса ибн Юсуф, на самом деле есть ты – я испытываю удовлетворение. Так как, по большому счёту, считаю этого человека не виновным перед Румом и кесарем. Что скажешь?
— Я прошу у Проконсула соизволения поговорить с тем, в темнице.
— В твоём голосе не слышно смирения. И кстати, если Иса есть ты, то кто такой этот … Как его имя?
— Его имя Джуда. Он из города Тиверии. Он мой ученик.
— Хм. Ученик готовый на смерть ради Учителя. Неужели ты такой Учитель?
— Наш учитель на небесах. Я лишь уста его. Но я и плоть его.
— О! Ещё один сын Юпитера … Вот что, Иса ибн Юсуф, я пожалуй разрешу тебе потолковать с этим Джудой из Тиверии. В моём присутствии. Но я ничего не обещаю. Распорядись, славный Публий.
Джуда из Тиверии являл собой жалкое зрелище. Кожа на спине изодрана в клочья. Вздувшиеся рубцы были так же на голенях и коленях. Запястья рук скручены грязной верёвкой. Он чем-то неуловимо напоминал Ису. Та же бородка, те же кучерявые волосы. Тот же высокий лоб с залысинами, покрытый крупными каплями едучего пота. Только глаза у него были не светлые, а бездонно чёрные. И вместо строгости Исы, в глазах светилось страдание. Увидев Ису, он издал горловой звук и воздел вверх редкие брови. Пот залил ему глаза. Он опустил веки.
— Шалом, Джуда. Зачем ты сделал так?
— Я не …
— Не лги … Кому ты лжешь?
— Прости, рабби … я не мог.
— Ты предал меня.
— Да … но, послушай рабби (голос Джуды стал быстр и хрипл), я действительно предал тебя. Я написал донос имаму Каифе. Я указал место, где можно найти тебя. Дьявол толкал меня. Но Отец Твой, Создатель наш, услышал мои молитвы. Я сам пошёл на то место, которое указал, и … и, прости меня Господи, нарёкся именем Твоим.
— Глупец! Ты же видишь, чем всё это кончится. Тебя утром прибьют к столбу … Ты не думал, что так будет. Ты надеялся, что тебя помилуют. Тебя, а не Варраву … Ты не думал, что люди, которых мы избавляли от страданий, душам которых мы несли спасение, вдруг превратятся в стадо, возопившее: «Распни его! Да будет кровь его на нас». Ты ошибся … любимый мой апостол.
— Но мне страшно, рабби! Не ты ли сказал: «Горе тому человеку, которым Сын Человеческий предаётся. Лучше бы ему не родиться». Мне страшно, рабби.
— Я тебе говорил и другое. Что задумал – делай скорее. Но тысячи бесов вселились в тебя. Ты даже предать не смог до конца. Точно так же, как и не веришь до конца, в то что я … Впрочем это не важно.
Джуда, с надрывом,
— Я хотел блага! Я пойду за тебя на крест. Я искуплю свою вину. Разве мой крест, есть для меня недостаточное искупление?
— Я-то прощаю тебя. Но лучше бы ты действительно не родился … точнее родился не ты … В этом мире. А насчёт блага … делами благими дорога в пекло вымощена. Ты стал на этот путь. И с него не свернуть обратно. Пусть каждый пьёт свою чашу. Это теперь ты согласен на крест. Но ты проклянёшь меня, когда гвозди ужалят твои запястья. Как только голод начнёт пожирать тебя изнутри. Как только солнце выжжет твою гортань. Ты (обращается к проконсулу и квестору, благо арабейское наречие было им известно) Проконсул, услышь глас мой. Пусть на земле торжествуют законы человеческие, до того часа, как наступит Царство Божие! Да! Они не справедливы и суровы – но это законы. Возьми меня, и отпусти этого человека.
Проконсул Пилат, хмуря лоб, сосредоточенно пил вино из чаши, бросая при этом взгляды то на одного, то на другого иверев, умалишенных с его точки зрения. Наконец обращается к Исе.
— Так значить это ты махди ивереев, а не он?
— Ты говоришь. Царство моё не от мира сего.
И тут Джуда забился в истерике,
— Проконсул! (из его рта закапала пена) Он прав. Я предал его. Отпусти меня. Мне заплатили 120 дирхамов. Он враг государства, Проконсул! Я боюсь смерти. Прости меня за попытку ввести в заблуждение правосудие Великого Рума. Да славиться кесарь Флавий!
Он зарыдал и упал на колени.
— И что, по этому поводу думает, храбрый Публий?
— Хм. Возможно, этому ничтожеству действительно не следовало бы родиться. Он попытался совершить благородный поступок. Не получилось. Он нашел в себе смелости совершить подлость, но не нашёл в себе силы довершить начатое. Он посредственность. Можно простить задуманное, но не воплощённое зло, но задуманное, но не воплощённое благородное дело? Мерзость. Плевок в стакане с вином. Или унция вина в тазу с нечистотами. И то и другое не годиться для утоления жажды. Эта мразь заслуживает креста. Но закон есть закон. Решение за тобой.
— И я его принимаю. Редкий случай, когда дух закона можно совместить с совестью судьи. Благодари Иса своего Бога в молитвах. Меня можешь не поминать. Мне довольно милостей Юпитера и Квирита. Итак …
От имени Рума и кесаря Флавия принимаю следующий вердикт. Исе ибн Юсуфу, приговор утверждаю. Не смотря на то, что при помощи своего сообщника, он пытался выдать себя за Джуду из Тиверии, которым этот сообщник, скорее всего и является. А поэтому, приказываю Ису ибн Юсуфа казнить путём прибития к столбу, а Джуду, или как его там, учитывая его благие намерения, гнать отсюда палками и после двадцати ударов отпустить. Как тебе подобное решение, Публий? Проследи за тщательностью его исполнения. Уверен. Мир не изменится, если вместо одного грязного ивереея, распнут другого.
Когда одного из ивереев увели стражники в темницу, а другого, не смотря на его громкие протесты, палками выгнали за ворота дворца Претория, Пилат обратился к квестору.
— Кстати, храбрый Публий, ты лучше меня понимаешь их клёкот, который почему то именуется человеческим языком, что кричал этот помешанный?
— Какой?
— Ну, тот.
— А … По моему повторял одну и туже фразу, что-то типа: «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Но это мы уже слышали.
Весна 1996.