Вечерний крик ревуна стряхнул золотисто-алый закат, сусально растекшийся по широким листьям; ночь стремительно пикировала на сельву; лианы, будто приободрившись грядущей прохладой, в жестокой своей радости безжалостно сдавили древесные стволы; о чем, впрочем, могли поведать только лишь сами деревья; и они действительно возроптали на констрикторские обструкции лиан негодующим шелестом; но мир остался глух к их стенаниям: у мира были свои проблемы, какое дело миру до симбиотически-паразитарных междоусобиц флоры?
Деревья не растут до небес, деревья не живут вечно. Вытянуться, раскинуться кроной, сгнить, упасть – вот и вся недолгА, плюс-минус век под перманентно юной луной. А там – все одно карбон выйдет, через полмиллиарда лет (под перманентно юной луной). Карбон выкопают из земляной толщи, переработают в кокс – да и пустят на пищу стеклянным шарикам с металлической нитью внутри, что своим светом соперничают с перманентно юной луной. Если, конечно, через полмиллиарда лет человечество все еще будет пользоваться ссохшимся в камень углеродом – если все еще будет…
И уж, конечно, все эти растительные разборки, а также вопросы обращения элементов в природе, меньше всего занимали двух молодых людей в военном «трехчетвертном» Додже, вилявшем по грунтовке, прочервленной в массиве сельвы. Хотя, как ни странно, их занимал кокс…
- А что кокс? – спорил водитель, долговязый парень с иссиня-черными длинными волосами. Его узкое смуглое лицо удивительным образом сочетало в себе испанский аристократизм (явленный в длинном с горбинкой носе и в резких чертах) с индейской хладнокровной прямотой (явленной в живых и черных, ртутно-обсидиановых глазах).
- Ничего… - его попутчик, совсем молодой юноша, белокурый, кудрявый, голубоглазый, самой херувимской наружности, порывисто пожал плечами и мимолетно покривился. – Я просто к тому, что ты, Анхель, не забыл еще, для чего я здесь, в Колумбии?
Тут нужно отметить следующую деталь: длинноволосый брюнет, которого звали Анхель, говорил по-английски. Его же собеседник, явно не из «коренного» населения (если в Колумбии вообще употребим этот термин), говорил по-испански. Оба – с акцентом. Анхель пейзански напористо налегал на «х», которая у настоящего джентльмена, по уверению снобливого профессора ‘иггинза, «свечное пламя колебать не вправе». Друг же Анхеля… нет, он изъяснялся на чистом испанском – но слишком чистом, «старосветском», без пришипетываний на «с» в словах вроде «ciudad».
В целом же они, за пару месяцев такой диковинной лингвистической практики, научились преотлично понимать друг друга. Недоразумения меж ними выходили крайне редко – и то, что они обсуждали сейчас, было нисколько не недоразумением, а так – способом заполнить время в пути.
- Я помню, я все помню, Ганс! – успокоил Анхель, метнув в собеседника полную луну своими антрацитовыми глазами. – И помню, что идея была твоя…
Ганс развел руками:
- Ну, лучше уж так, чем по-твоему: предъявить, выставить, нож к горлу… Фи! Нет, в моей затее – хоть какое-то изящество, n’est ce pa?
Оба помолчали. Потом Ганс попросил:
- Расскажи мне об этом доне Луисе поподробнее!
Анхель усмехнулся:
- Ты его узнаешь, амиго! Он будет единственным из всей шайки чисто выбритым и пристойно одетым субъектом!
- Похвально… А с мозгами у него – как?
- Нормально. Нет, серьезно, он тебе понравится! Просто душка, наш дон Луис Монзана.
- Монзана? – Ганс в удивлении вскинул пушистые брови. – «Яблоко»? Он что, из выкрестов?
Анхель удивился в свою очередь:
- Интересно, а ТЕБЕ-то кто сказал, что «фруктовые» фамилии обычно давались «конвертированным» евреям? Да, угадал. Но не он – его пра-пра-пра-пра… и – Анхель крутанул руль, огибая свежую вымоину, - и пра-пра-пра – и blah-blah-blah «пра». Это было в семнадцатом веке. Так что, не знаю, сколько в нем еврейской крови – но дон гордится каждой ее каплей. Он считает, будто каждый «пейсатый» эритроцит добавляет ему ушлости и сметки… - Анхель снова усмехнулся. – А так он, вообще-то, из Перу. Отец – наполовину японец. Поэтому самурайской кровью он гордится не меньше. Уверяет, будто сохранил связи с якудзой. Правда, он второй человек в Колумбии, который знает, что это за хрень. Но – все равно гордится.
- А он не слишком… «бусидошен»? – деловито, но не то чтобы озабоченно осведомился Ганс.
Анхель рассмеялся:
- Нет, где дела – там Талмуд. Бусидо – для отмазок! Впрочем, дон – как сгусток смолы гевейи: вроде, мягкий, податливый, а прожать так, чтоб форму потерял – не прожмешь. Себе на уме seňor – и своенравный, надменный даже.
Будто вспомнив об этом обстоятельстве, Анхель сунул руку в нагрудный карман камуфляжной безрукавки и извлек пакетик с белым порошком.
Ганс умоляюще скривился:
- Уй, опять этот merde!
Анхель фыркнул:
- Я же объясняю: дон – надменен от природы. А я – от природы застенчив и робок… Поэтому… - он щедро сыпанул пудры на кулак, поднес к своему благородному носу – и сноровисто втянул. – Поэтому мне необходим… катализатор правильного базара! В конце концов, мне держать – не тебе! Если что… К тому же, я…
- Угу! – перебил Ганс. – Знаешь, я люблю колумбийские песни, но конкретно одна достала меня до печенок! Песня про народно-эпического героя Анхеля Собербио, который нюхает этот «нектар-ангидрит» с пятнадцати лет, а сейчас ему двадцать три, и порой он, извольте похлопать в ладоши, обходится без своей потравы месяцами, а потому не верит в фатальную зависимость, и вообще в нем такая жизненная сила и сильная жила, что…
- Послушай! – Анхель откинулся на спинку и, совершенно бросив руль, принялся мощно риторизировать длиннопалыми артистическими кистями. – Послушай, Хуанито! Послушай, что я расскажу тебе про «жизненную силу» и «сильную жилу»! Есть такая речка, Чуруми, а на ней есть водопад. Это самый высокий водопад в мире… У меня была подруга, преподавала географию в Горном колледже, в Боготе. Так она сказала, что в мире нет другого водопада и в половину этого! И даже в треть – тоже нету! А знаменитый Ниагарский, которым так кичатся гринго… Этот Ниагарский унитаз-переросток, если его затащить на вершину ТОГО водопада и бросить вниз – он будет водопадать двадцать своих ничтожных ростов! Так вот: этот водопад называется Анхель! И назван он так в мою честь! Злые языки приплетают сюда какого-то летчика – но причем тут летчик? Хуанито, брат, я сам умею летать! Я сам – главный летчик от Золотого Канала до Огненной Земли. Потому что я – летчик Огненной Воды и Серебряной Пыли! Так вот, если ты хочешь кому-то сказать, что его жизненная сила иссякнет – скажи тому Водопаду! Но, клянусь всеми двенадцатью апостолами и их двадцатью четырьмя яйцами, твой жалкий голосок и твои бабские причитания поглотит рокочущий хохот этого водопада, моего тезки! Gotcha, brother?
Ганс улыбнулся, невесело, но примирительно:
- Ну все, приняло…
- Конечно, приняло! – Анхель опять фыркнул – и этим спазмом будто выдворил из организма частички «мегало-дурманского» препарата. – Ладно, расслабься, брат: все будет… вежливо!
***
- Будь с ним повежливее, Хорхе! – попросил не старый еще, но сплошь седой и с изрядной лысиной грузный мужчина в богатом, расшитом красно-золотыми драконами халате – и почему-то в высоких сапогах, хотя разговор происходил на балконе дома.
Мужчина был… колоритен. Замечательнее всего была его физиономия: широкая, как душа филантропа, с мощной челюстью, с узкими раскосыми глазами – а глаза эти разделял огромный мясистый нос, отчего вся композиция напоминала вид сверху на две рыбачьи лодчонки, симметрично пришвартованные к утесу.
- Не беспокойтесь, дон Луис! – глухо и авторитетно заверил другой - рослый здоровяк с таким суровым лицом, что оно казалось сплошь иссеченным боевыми шрамами. Хотя при ближайшем рассмотрении - всего лишь поклевано нетерпеливо перенесенной в детстве ветряной оспой.
Дон Луис неспешно набил трубку, раскурил и пояснил свое требование:
- Если ты ходишь по долине Каука и растишь какую-либо траву – тебе лучше быть вежливым с Фронтом Окончательного Освобождения в целом и с Анхелем Собербио – в особенности. Потому что я знал многих влиятельных людей, которые были невежливы. Они по-прежнему в долине Каука, но уже не ходят и траву растят из себя…
Хорхе пожал плечами:
- По-моему, он сам распускает слухи о своей крутизне… Вроде его «марша на Боготу». Да ему семнадцать лет было тогда!
Дон кивнул:
- Да, он имел в ту пору семнадцать лет, а также - полтысячи стволов в левой руке и тысячу – в правой. И я не знаю, дошел ли он до Боготы, скорее всего – нет, но я знаю, и все знают одно: он ДВИНУЛ своих guerilleros на Боготу – и там сменилось правительство. Вот и все!
- Сейчас у него нет полутора тысяч! – буркнул Хорхе.
- Сейчас ему и не надо: soldados и так не суются через Магдалену, пока Анхель Собербио здесь. И Медельинцы сюда не суются – а ведь они здорово пошли в гору... В нашу гору, Хорхито! И, хотя Анхель распустил свою армию, оставив только ядро – в любой момент он соберет ее снова. Пока же – ему хватает и «гвардии». Вспомни Большого Гильера, Хорхито! Вспомни – и помяни: он был невежлив, он тоже считал, что Анхель сейчас слаб и блефует. И где теперь Большой Гильер? Нет, я не знаю, где теперь Большой Гильер. И никто не знает, где теперь Большой Гильер, но все знают одно: люди Анхеля разгромили его фабрику, а виллу сожгли дотла. И это было шесть дней назад, а не шесть лет, Хорхе, hijo.
- Им просто повезло! – проворчал Хорхе.
***
- Если уж нам так подфартило с Гильермо Пескосом, - сказал Анхель, - просто грех не развить тему!
- Разовьем… - Ганс кивнул. – Одна просьба: не хватайся за ствол при первых признаках скуки! Потому что говорить я буду долго и скучно – так, чтоб и у дона пропало желание торговаться.
- Я оставлю ствол в машине…
Додж как раз вырвался из сельвы и с натугой пополз в томительно долгий и головокружительно крутой подъем, к шоссе наверху, на плато. Когда машина добралась, наконец, до впадения рыжей грунтовки в серый асфальт, Анхель высунул из окна руку и трижды чиркнул зажигалкой.
Два шедших за Доджем грузовика остановились – и, погасив огни, моментально исчезли в сконцентрировавшейся фиолетовой черноте. Автоматчики, сноровисто высыпав из кузовов, рассредоточились по окрестностям, оседлав дорогу. Просто так – на всякий случай.
- Далеко еще? – спросил Ганс, зевнув.
- Далеко – но недолго, - и Анхель тут же пояснил делом смысл своего ответа: грузовичок, ухватившись за надежно-шершавую твердь, взвыл и понесся столь резво, что выдергиваемые фарами редкие теперь деревья и кусты производили впечатление большей густоты, чем буйно-зеленые сырые чащобы, оставшиеся внизу.
Ворот виллы они достигли через четверть часа. Ганс мог не сомневаться в том, что эта вилла именно дона Луиса, а не какого-нибудь американского романиста, возжелавшего экзотики и уединения. Действительно, жилища романистов, даже самых экстравагантных, не собирают перед своими воротами столь внушительных скопищ местной публики.
Людей было не меньше тридцати. Они стояли пружинно-недвижно, и в настороженной немоте толпы будто застыл предостерегающий рык. И глаза их хищно посверкивали в тусклых фарах «Доджа». И боевой металл в их руках – поблескивал столь же радушно.
- Какая встреча! – Ганс почтительно дернул кудрявой головой.
- Хорхе – великий стратег! Он был в Вест-Пойнте! – Анхель не менее почтительно вскинул острый подбородок и по-пираньи одобрительно выпятил нижнюю челюсть. – Он умеет массировать силы!
- Да, сильный массаж! – Ганс строго насупил свое жизнерадостное лицо – и вдруг расхохотался, звонко, неуемно и заливисто.
Анхель фыркнул, как простуженный тюлень, и уронил голову на руль, отчего нечаянно, хоть и уместно, сработал клаксон.
Отфыркавшись, Анхель заметил:
- Если б мы пришли с войной, всю кодлу уговорила бы одна-единственная пулеметная тирада! Рискну предположить, Хорхе в Вест-Пойнте – кегли расставлял в офицерском боулинг-клубе!
- Но мы ведь пришли с миром? – на всякий случай напомнил пацифистичный Ганс.
- Мы пришли с миром и делом! – сказал Анхель, когда они с Гансом выбрались из грузовичка и оказались в «ощетинье» недоверчивых карабинов.
Хорхе кивнул:
- Дон Луис вас ждет. Но мы должны убедиться, что на вас нет… орудий войны.
- Бог свидетель! – Анхель хмыкнул. – Ты не поверишь Богу, Хорхито?
Хорхе отрицательно-неумолимо напряг мужественные рябые скулы:
- Мы должны убедиться! Ты знаешь порядок, Черный Ангел!
Анхель приятельски похлопал предводителя доновой гвардии по плечу:
- Не веришь богу, святотатская твоя душонка, – поверь мне! Ибо воистину сказано: «Бог на небе – Ангел на земле!» Я же аз есмь официально заявляю: пустые мы, железом долу не согбенные! Если, конечно, не считать вот этого, - и снизу, из темноты, в скептическую челюсть Хорхе уперлось дуло, гладно разверстое на недобрых полдюйма.
Впечатлительному наблюдателю могло бы показаться, что стволы карабинов моментально вытянулись, стремясь своими мушками к телам двух беспечных визитеров. Лица держателей карабинов – точно вытянулись, и почти слышно было, как подрагивали челюсти и спусковые фаланги в тревожно запыхтевшей темноте…
- Да твой это, твой! – Анхель вертанул огромный пистолет на пальце и вернул владельцу рукояткой вперед.
Хорхе быстро прощупал уже предсказуемую пустоту в собственной кобуре и постарался ухмыльнуться без злобы:
- Тебе бы на рынке лохам карманы чистить, Ангел!
- Были бы лохи! – покладисто согласился Анхель. – Ладно, Хорхе, amigo какие, к черту, формальности между старыми приятелями? Скажу просто: хочешь разоружить меня – разоружись сам, Хорхе, chico! Или держись подальше… - наклонившись к самому уху, вдруг поинтересовался шёпотом: - Слушай, Хорхито, а ты из этого «Игла» с какой руки стреляешь?
- С обеих, разумеется! – столь же негромко, чуя подвох, ответил Хорхе. – Это ж пятидесятый, самый мощный!
- То-то и оно! Бедняжка! – Анхель сочувственно вздохнул. – Небось, раз пальнешь – так потом неделю… полное целомудрие? Коли с обеих…
Никто не видел в темноте, как завибрировали слегка оттопыренные уши Хорхе, пропуская намек мимо себя – так плавучие мины нехотя пропускают подводную лодку, на самом малом ходу скребущую корпусом по их чутким рожкам.
Вероятно, нет надобности пояснять, что Хорхе Венидо точил на Анхеля изрядный зуб. Очень изрядный – вампирски безупречный верхний клык. Но только один, правый. Левый - выпал жертвой неудачного сватовства Хорхе Венидо к младшей сестре Анхеля. И дело было не в сватовстве как таковом, а в простодушии, с каким Хорхе мотивировал выгоды альянса.
«Анхель, давай напрямки! Ло шестнадцать лет – а она уже не девица!»
«Ну и что? Ей шестнадцать лет – может и сама решать, быть ей девицей или нет. Тем более, в четырнадцать решила!»
«Видишь ли, в семьях другие нравы… Да, ты велик – но, наверно, дело в том, что вы рано остались одни, и… А в семьях – нравы другие! Короче: род Венидо – это род. А вы…»
«Ты не знаешь рода Собербио? Верно: нет такого рода. Люди прозвали меня «Великолепным», потому что… трудно отрицать очевидное! А отец? Нет, на его могиле другое имя. Его я помню. Конечно, куда его имени до имени Венидо, овеянному славой… громкой славой великих… какой-то, в общем, славой! Но я помню имя своего отца. А вот имена тех, кто был хоть немножко причастен к его смерти – все не упомню: слишком много камешков и крестиков! И тем более не помню имен тех, кто лез, куда не надо!»
«Не горячись. Пойми правильно: так или иначе, Венидо – это род. Это порядочная семья! Моя мать известна своим благочестием, и отец ни разу не изменил ей с другими женщинами! А Долорес путается со всеми твоими лейтенантами и со всеми etranjeros при твоем штабе. С американцами, с русскими! Посуди сам, кто из достойных людей возьмет ее? А я – беру!»
«Я буду гордиться, Хорхито! Таким свойством нельзя не гордиться! Особенно, твоим отцом: он ни разу не изменил твоей матери с другими женщинами, но если б козы несли от великого рода Венидо… ты бы не вырос эгоистом!»
Хорхе не рассчитал свои силы. В смысле, переоценил. Анхель позволил себе не рассчитывать свои. В смысле, не сдерживать. Ребра Хорхе срослись благополучно, а вот зуб… Увы, люди – не лошади, не крысы и не акулы.
Правда, потом оба извинились друг перед другом за избыточную темпераментность. Анхель искренне и сердечно заверил, что, вообще-то, находит коз весьма смышлеными и милыми зверюшками…
Но злопамятный Хорхе все равно продолжал точить на Анхеля оставшийся клык – упорно и неустанно. Однако ж предпочитал предаваться этому занятию на безопасном удалении от объекта своей неприязни.
- Ладно, проходите! – сколь можно куртуазно буркнул Хорхе.
- «Проезжайте!» - поправил Анхель. – Наш базар – в машине катается.
Дон Луис, в отличие от своего «генерала», зубов на гостя не точил, а если и имел наточенные – то никак не обнаруживал их остроты в гостеприимнейшей своей улыбке.
После дежурных, но долгих приветствий и объятий с доном, Анхель представил, наконец, своего спутника:
- А вот, собственно, человек, чье предложение может показаться вам интересным. Его зовут Ганс, он из Европы.
Тот, ощутив на себе любопытствующий и благожелательный взгляд дона, вернул эту благожелательность стократным сиянием своей наивной, беспечной улыбки – и звонкий его голос зажурчал столь же беспечно и «лучезарно», как ручеек, возвращающий солнцу его свет в бриллиантовых бликах:
- Вообще-то, скорее Жан, чем Ганс – так я был наречен при рождении, но можно и Ганс, потому что я из Эльзаса – а это в Европе, земля на границе Германии и Франции, которую веками не могли поделить и всякий раз воевали. Последние два раза – совсем скверно, до катастрофического скверно. Право, печально быть уроженцем земли, служившей таким сладким яблоком такого горького раздора – но моя ли в том вина? В конце концов, не я начинал все эти ужасные войны – ибо я человек мирный и убежденный пацифист, к тому же – всецело посвятил себя науке. Однако научные изыскания и эксперименты требуют известных финансовых затрат, а порой – и неизвестных, но безусловно крупных, и в любом случае – требуют, еще как требуют и куда как крупных. И здесь мы приближаемся к сути моего предложения – сейчас я проясню все по порядку, чтобы вы, любезный дон Луис, не сочли меня за какого-нибудь попрошайку от науки, уповающего на щедрость меценатов, но ничего не дающего взамен. Нет, у меня есть, что предложить взамен – и думаю, вам придется по душе мое изобретение, ведь оно – как раз что ни на есть по вашему профилю!
Ганс, наконец, перевел дыхание.
Дон Луис, несколько оглоушенный этим стремительным спичем, помотал крупной головой, будто силясь стряхнуть с коры мозга обильную пудру проникновенных слов, а с ушей - болтающиеся на них мучные изделия. Хорхе стоял и вовсе прибалдевший.
- Э… Какое изобретение? – спросил дон Луис – несколько более поспешно, нежели то диктовали соображения величественности: он страшился очередного экскурса в историю Эльзаса и мировых войн.
Ганс кивнул:
- Сейчас все объясню. И несомненно продемонстрирую – если, конечно, ваши вассалы соблаговолят доставить сюда мой аппарат из машины. А они, наверное, соблаговолят – потому что без наглядной демонстрации любые мои слова о действии аппарата покажутся вам пустыми и даже нелепыми и даже невероятными – хотя на самом деле все как раз таки в высшей степени научно и предельно обоснованно как с теоретической, так и с практической точек зрения…
Дон кивнул Хорхе, и тот вышел за дверь, чтобы распорядиться. Вышел не без облегчения.
- Поаккуратней там! – напутствовал Анхель вдогонку.
- Итак, - продолжал журчать Ганс, весьма насыщенно заполняя время ожидания загадочной машины, - итак, по сути своей, созданный мною аппарат представляет собою материально-энергетический конвертер четвертого поколения. Принцип действия основан на недавно уставленном законе Кобиньяка-Лотриха. То есть, установлен он был давно, Создателем, и действовал независимо от наших о нем знаний, но сформулирован был именно Кобиньяком и Лотрихом: до них никто не додумался. Кстати, у Лотриха я учился в Страсбургском университете, кафедра прогрессивных химических технологий. Но это – a propos. Итак, если изложить смысл этого закона вкратце и простыми словами, то сводится он к возможности волюнтарной конвертации гомологичных субстанций в ходе эндотермической реакции под воздействием гальванолептических гиперполей и в присутствии ультранейтринного катализатора аллотропированной молекулярной структуры…
Анхель равнодушно зевал.
Дон, как человек светский, не зевал, однако ж прервал «презентатора» жестом и попросил:
- Мсье Ганс! Или – герр Жан? Извините мне мое дремучее невежество, но не могли бы вы сказать прямо, что делает эта ваша штука? И какой мне в том прок?
- О! – Ганс закатил глаза. – Прок? Громадное практическое значение, громадное! Колоссальное просто! Вы не подумайте, я не нахваливаю, я не коммивояжер, я ученый – однако, полагаю, мне извинительна некоторая гордость за свое детище. В конце концов, я – первый, кто воплотил в жизнь блестящие наработки Кобиньяка и Лотриха. Не спорю, в будущем эта технология шагнет вперед, и уже лет через десять моя кустарная машинка будет смотреться несовершенной до смешного, но сейчас… Итак, что она делает? Говоря совсем уж незатейливо, она превращает одно вещество в другое, близкое по своей природе.
- Свинец в золото? – не без ехидцы уточнил дон.
- Нет, - опроверг Ганс, очень правдоподобно не заметив иронии. – Нет, свинец в золото – это преобразование атомарного уровня, требует ядерного ускорителя и таких затрат энергии, что овчинка совсем-совсем не стоит выделки. Хотя, надо отметить, наука нынче способна и на такое… Но – не мой агрегат. У меня – трансформация молекулярного уровня, для которой вполне достаточно самого что ни на есть бытового тока. Вся соль в диффузно-гидролитическом триммировании всего трех радикальных групп…
Дон комически-преувеличенно схватился за седую голову:
- Герр Хуан! Сеньор Джон! Поймите меня правильно! Я - старый крестьянин. Живу в этой глуши. Вдали от … эээ… света европейских… эээ… светил! И в долине Каука есть только одна «радикальная группа» – та, предводителя которой я имею честь принимать в своем доме в настоящий момент! – дон Луис отвесил непринуждённый поклон хмыкнувшему Анхелю, весьма довольный каламбуром. – Поэтому, умоляю, объясните просто: что делает ваша штука? Только если вы скажете, что превращает воду в вино – я дам вам адрес калийского епископа, мы выпьем кофе и на том разойдемся!
Ганс щелкнул пальцами, неожиданно громко и пистолетно резко:
- Браво, дон Луис! – он засмеялся. – Браво, вы почти угадали! Почти – в яблочко! Кожуру – точно срезали! Нет, я же оговорился с самого начала: по вашему профилю! Нет, мой аппарат превращает один порошок, который продаётся в любой лавке по полдоллара за килограмм, в другой. Который стоит… несколько дороже…
К этому времени люди Хорхе, пыхтя и обливаясь потом, доставили в зал фанерный куб в половину человеческого роста высотой и принялись затаскивать прямоугольные упаковки в оберточной бумаге с логотипом Light-White.
Дон помнил рекламу этого стирального порошка, помнил в силу ее исключительной безвкусности.
Афродита выходит из пены, в ослепительно белой и явно синтетической ночной рубашке, с нелепыми рюшечками и кружевами. Какой-то хмырь на пляже, не то Фавн, не то просто киношный pajero, восклицает что-то вроде: «Фродди! Как тебе идет эта белоснежная туника!»
Богиня улыбается загадочно и лукаво, будто официантка в портовой таверне в Барранкилье– на вопрос очарованного юнги «первый ли он у нее?». Богиня зачерпывает в ладонь пышную пену ненатурального прибоя, сдувает радужные пузырьки и кретинически радостно объявляет: «Потому что это Light-White!»
Дон уже наводил справки о личности режиссера этого ролика…
- Все-все, для демонстрации вполне хватит! – Ганс остановил вереницу носильщиков с коробками на плечах, готовых перетащить в апартаменты дона все содержимое армейского Доджа. – Итак, - он взрезал перочинным ножиком скотч и со смачным хрустом разорвал бумагу, - итак, вот первое вещество! – он тряхнул над макушкой фунтовой картонной пачкой. – Стоит двадцать пять североамериканских центов. А теперь…
Он подошел к фанерному кубу и, проворно отстегнув защелки, раскрыл ящик с факирским изяществом: глазам заинтригованной публики предстала стальная конструкция, внешне очень похожая на стиральную машину со старомодным круглым корпусом. Только цилиндр этот был увешан какими-то текстолитовыми коробочками с разноцветными лампочками и опутан таким количеством проводов, что аппарат смахивал также на глубинную бомбу, застрявшую в водорослях Саргассового моря.
Ганс аккуратно поднял загрузочную крышку:
- А теперь поместим это дешевое вещество в наш конвертер!
Оторвав картонный уголок, демонстратор высыпал пачку в чрево агрегата.
- Зальем воды… - какой-то расторопный малый, по знаку Хорхе, притащил двадцатилитровую канистру.
-… и подадим энергию… Где тут розетка? – Ганс повертел в руке штепсель.
Таинственная машина загудела, зафыркала и затряслась… как это умеют делать все менее таинственные стиральные машины. Но притом она замигала всеми лампочками, заискрила разрядниками, и еще что-то гейгерно застрекотало в самой большой черной коробочке, приклеенной на то место, где у обычных стиральных машин бывает плашка с названием фирмы. Иначе говоря, агрегат откалывал такие штуки, какие заурядной бытовой технике и не снились – если, конечно, кому-то дано проникнуть в сны бытовой техники.
Обитатели виллы, столпившиеся вокруг аппарата (но на уважительном расстоянии от него) затаили дыхание, будто опасаясь спугнуть диковинные процессы, творящиеся внутри прыгающего, распираемого неведомой силой корпуса.
Через минуту Ганс шагнул к машине, решительно нажал какую-то кнопку – и агрегат замер.
Воцарилась тишина.
Ганс присел подле своего детища на корточки, открыл сливной вентиль – и наполнил фарфоровую японскую чашечку, одолженную из сервиза дона Луиса, получившийся жидкостью.
«Придворный алхимик» дона, главный технолог запретной лаборатории, принял чашку из рук Ганса.
Какое-то время «камлал» над ней, выбирал жидкость пипеткой, капал в разные пробирки. Потом – объявил бесстрастным, объективно-научным тоном:
- Раствор кокаина. «Чистый для анализа».
Люди дона переглядывались в изумлении, не рискующим, без команды, сделаться восторженным.
Дон Луис покашлял, его тонкие самурайские губы изобразили понимающую улыбку:
- Там два бака? Для воды – и с раствором? Старый фокус…
- Да за кого вы нас принимаете! – возмутился Ганс.
И, на глазах публики, «радиоактивных» любопытством глазах, один за одним высыпал в машину пять пакетов – всякий раз выдавая по двадцать литров чистейшего кокаинового раствора.
Всем собравшимся, даже не умеющим писать собственное имя, было ясно, что такое количество воды способно поместиться в аппарате разве лишь при нечистоплотных манипуляциях с пресловутым пятым измерением. Но они не читали книг про пятое измерение – поэтому вынуждены были смириться с очевидным: «конвертер» работал.
Дон снова покашлял и спросил, стараясь не выказывать каких-либо сильных чувств:
- Так вы предлагаете мне эту машину, которая превращает стиральный порошок в кокаин?
- Не всякий порошок! – уточнил добросовестный Ганс. – Только этот, Light-White. На первое время мы оставим вам запас, что-то около полутоны – а потом вы и сами купите, правда? Он ведь везде продается. Но только – Light-White! Видите ли, его изометрическая проекция, с точки зрения перспектив кросс-сингулярного синтеза…
Дон помотал величественной седовласой головой, давая понять, что детали его не интересуют.
- Сколько?
- Шестьсот шестьдесят шесть тысяч долларов! – без запинки выпалил Ганс.
- Шестьсот шестьдесят шесть? Число дьявола… - задумчиво пробормотал дон – и как добрый католик повысил голос: - Это что, намек на «сделку с сатаной»? Многовато! Почему именно шестьсот шестьдесят шесть?
Ганс улыбнулся, по-детски простодушно, лукаво и чуть виновато – и разъяснил:
- Потому что вы будете торговаться и, как человек мудрый и опытный, собьете цену никак не меньше, чем на треть. Поэтому изначально шестьсот шестьдесят шесть, а будете брать – полмиллиона ровно. Потому что шестьсот шестьдесят шесть – это как раз пятьсот плюс треть. А пятьсот – это названная сумма без трети. Приемлемый для всех результат торга. На столько я и рассчитывал. И все довольны. Так начнем торг?
Дон потер свой мясистый «семитский» нос – и вдруг засмеялся, низко и глухо. Его смех был похож на приветственный лай благодушного ньюфаундленда, завидевшего старую знакомую.
- Пятьсот – это цена! – объявил дон. И приказал Хорхе: - Сходи и принеси.
- Погодите! – Хорхе поднял руку, предостерегая хозяина от опрометчивости. – Погодите, тут дело нечисто! Если эта машина, - он кивнул на аппарат, - действительно умеет делать «сахар» из стирального порошка – так почему ж Анхель сам не воспользуется ею? И какой тут вообще интерес Анхеля – вот что непонятно!
- Мы не торгуем кокаином. Мы сражаемся за народное счастье! – спесиво бросил Анхель. – А каков мой интерес – это мое дело.
- И все же? – дон пытливо заглянул Анхелю в глаза – он был одним из очень немногих, способных это сделать. Но, из деликатности, редко пользовался своим исключительным свойством.
Анхель пожал плечами:
- Человек попросил его проводить – я проводил. Почему бы нет? В сельве так небезопасно: ягуары… кугуары… капибары… Совершенно невозможно перемещаться, не имея за спиной трех десятков бойцов! Трех десятков отличных бойцов с отличным оружием!
- Ты угрожаешь? – тотчас вскинулся Хорхе.
- Я пришел с миром! – брезгливо напомнил Анхель.
- Ладно, ладно! – дон кротко раскинул руки. – Я согласен на сделку!
Ганс объяснил техникам, как пользоваться аппаратом. В обращении тот и впрямь оказался не сложнее стиральной машины: засыпать порошок, залить воды, нажать кнопку – вот и вся премудрость.
Закончив инструктаж, Ганс внимательно поглядел на дона и неожиданно спросил, указав на ноги хозяина виллы, обутые в несуразные высокие сапоги:
- У вас подагра?
- Да, будь она неладна! – было видно, что дон почему-то не особенно удивился проницательности гостя – и его медицинскому вопросу. – Ноги так и норовят распухнуть – а я давлю отек! Для того и эти проклятые сапоги: удар катаны встречают катаной, как говаривал мой отец!
- Есть «катана» получше! – заверил Ганс и приблизился к дону стремительной, как речь, и такой же упругой, будто бы танцующей походкой. – Вы позволите?
Не дожидаясь разрешения, присел перед доном на корточки и принялся мягко, но энергично массировать многострадальные наркобаронские ноги – выше и ниже колен.
- Боль прошла! Абсолютно! – с приятным недоумением констатировал дон Луис через пару секунд. – Пресвятая дева! Вроде, и отек спадает!
- Спадает! – подтвердил Ганс. – Запомнили точки? Вот здесь, здесь, и здесь!
- Да вы действительно великий ученый! – не без пафоса признал дон.
Невзирая на радушие обитателя виллы, парочка вскоре отбыла, извинившись поздним временем. На коленях Ганса лежал саквояж, горделиво раздувшийся от своей финансовой значительности.
- Как ты думаешь, он сразу догадался? – поинтересовался Ганс.
Анхель пожал плечами:
- Ну не идиот же он…
Ганс вздохнул, поморщился и молвил:
- А, все равно так забавнее… И дон твой меня порадовал. Пожалуй, его голова будет последней в моем мешочке. Если будет…
Анхель молчал.
- Что с деньгами делать думаешь? – осведомился Ганс. - Извини, конечно, за интимный вопрос…
- Со своей долей?
Ганс решительно, почти негодующе помахал кистью:
- Там всё – твоя доля! Я – ничего не возьму, говорил уже! В конце концов, ты же не берешь с меня процент за трофейные головы, от наград?
- Как знаешь… Что делать буду? Пару вертушек прикуплю.
- На кой?
- Вопрос престижа. На том берегу Магдалены стоят войска генерала Сигуэндо. Не просто стоят – а ПРОТИВОстоят. Мне. И у них – две вертушки. А у меня – только одна. Вот еще две возьму – и пусть Сигуэндо не зазнается, старая каналья!
- У русских купишь?
- У русских не покупают! – назидательно возразил Анхель. – Русские добрые, они бесплатно дают. Но не вертолеты. Нет, Элфред обещал устроить, по своим каналам. Две «Газели», вполне свежие.
Ганс покачал головой – не то, чтоб осуждая военные игры приятеля, но и не поощряя его милитаристского пижонства.
- Хорошо, если дон сразу догадался! – заметил Ганс после паузы. – Он мне так понравился, что и на секунду не хотелось бы обманывать этого душевного человека!
***
Через полчаса по отбытии легкомысленной парочки в апартаменты дона влетел разъяренный Хорхе.
Дон полулежал в огромном кресле и смотрел телевизор, канал «Дискавери»: дон Луис обожал передачи про природу и ее обитателей. Отвлекать его от этого познавательного занятия считалось крайней вольностью – но сейчас Хорхе имел причину. И был действительно взбешен.
- Дон Луис! Анхель! !Hijo de puta! Я вырежу ему печень, присыплю черным перцем… и красным… самым жгучим чилли… И заставлю сожрать! Вобью сапогом в его лживую глотку!
- Вряд ли… - невозмутимо усомнился дон. – Что случилось?
- Нас кинули – вот что случилось! Нас обманули – Анхель, bastardo, и другой этот, мозгляк из Европы!
Дон улыбнулся:
- Знаю.
- Знаете?
- Конечно. Если отнять треть от шестисот шестидесяти шести – это будет не пятьсот, а меньше. Старый прием в торговле – манипуляции с дробями и подмена сумм. Да, можно было еще поторговаться – но…
- Да не в этом дело! – лицо Хорхе перестало казаться рябым и «шрамистым»: на нём просто не осталось места для оспинок – все заполнили готовые взорваться белки и яростный рот. – Не в этом дело! Дело в том, что эта ублюдочная штука ни черта не… преобразует. Она не делает «сахара», понимаете? «Сахар» – он в пакетах! Не стиральный порошок, а кокс, понимаете? Нас кинули!
Дон пристально посмотрел на подчиненного – а затем раскосые, узкие его глаза оказались погребены под обрушившимся на донову физиономию селевым хохотом: грузная туша дона Луиса растеклась по креслу и пульсировала густым «ньюфаундлендским» смехом, отдававшимся дребезгом во всем, что было стеклянного и фарфорового на вилле.
Отсмеявшись и отдышавшись, томатно-красный дон Луис обратился к недоумевающему «заместителю»:
- Хорхе! Hijo! Тебе сколько лет?
Хорхе молчал, угрюмо потупившись: чутьем он понял, что вопрос риторический, ответа не требующий. Дон продолжал:
- В стиральную машину засыпают порошок. А на выходе получается кокаин. Что из этого следует? Из этого следует, что возможно два объяснения «чуда». Первое: кокаин был в машине. Второе: порошок, который засыпают в машину – и есть кокаин. Третьего не дано, понимаешь?
- А я думал… - засопел Хорхе, совершенно сконфуженный.
- «Думал», «думал»! – ворчливо передразнил дон. - Ну не называй ты ради бога то, что делаешь своей головой, словом «думал»! Думал он! Мечтатель! Чуда ему подавай! Чудес не бывает, Хорхе!.. Кстати, Санта-Клауса тоже нет… - огорчил бессердечный дон.
- Да мне-то почем знать, про «конвертер» этот… - буркнул Хорхе.
- Ладно… Там во всех пакетах кокаин? Проверь!
Хорхе поспешил ретироваться.
- Только все не вскрывайте! – напутствовал дон. – Выборочно, из разных пачек. Штук десять.
Оказалось, что все пакеты Light-White, выгруженные из Доджа, хранили порошок хоть и белый, но для стирки не пригодный.
- Хорошо… - удовлетворенно пробормотал дон. – Итого – полтонны кокаина высокого качества. Это – тысяч семьсот в Колумбии и куда больше – в Штатах… Нам обошлось в полмиллиона… – дон устремил на Хорхе весело-издевательский взгляд: - По-моему, трудно сказать, что нас «кинули»!
- Все равно это был обман! – упорствовал Хорхе. – Зачем этот мозгляк втирал нам про… преобразование? Это обман! Анхель – черт с ним, но того заморыша я найду!
Взгляд дона разом перестал быть веселым – он сделался… странным.
- И не мысли даже! Во-первых, он унял мою подагру! А во-вторых… ты что, не понял, кто это был? – тихо спросил дон. – В Колумбии, наверное, очень много таких людей – белокурых… кудрявых… с голубыми глазами… сложения худощавого… роста среднего…
- Причем тут рост? – Хорхе пожал плечами. И вдруг нахмурился: - Это что, тот самый Ганс? Diablito Blanco? Наемник, работающий на Интерпол и Штаты? Охотник за головами?
- Нет, это какой-то другой Ганс! – раздраженно ответил дон. – В Колумбии – пропасть Гансов! И когда сначала появляется охотник на наркобаронов по имени Ганс, который вяжет и сдает Интерполу четырех донов за полгода, а потом некий Ганс запросто возникает в компании Анхеля Собербио – ясно, что это совершенно разные Гансы! Не правда ли?
- Значит, они снюхались с Анхелем?
- Вот именно! И ушлость этого Diablito, помноженная на военную мощь Анхеля – это… не тот альянс, с которым стоит ссориться… Но заметь, Хорхито, они нас не разводили, не кидали и не наезжали! Мы получили больше, чем дали! А это – уважение!
Дон помолчал – будто бы даже гордый от оказанного уважения. Потом усмехнулся:
- Кстати, теперь я понял, откуда у них кокаин в этих дурацких пакетах. И понял, куда пропал Большой Гильер!
- «Сахар» - с фабрики дона Пескоса? – без надобности уточнил Хорхе.
- Конечно! Я слышал, будто он изобрел какую-то «потрясающе удачную тару». Значит, под стиральный порошок паковал… Доизобретался, бедолага!
- Послушайте! – Хорхе озадаченно насупился. – Так если они завладели коксом и хотели его сбыть – зачем ломать эту комедию? Почему просто не предложить нам товар?
Пару минут дон забивал трубку. Раскурил, с наслаждением затянулся, выдохнул дым – и только тогда ответил, глубокомысленно и очень серьезно:
- Потому что Анхель Собербио не торгует кокаином. Он сражается за народное счастье!